Читаю сейчас позорно мало. Голова болит, глаза не видят, надо чего-то делать. Буду с экрана компа читать.
1. Гавриленко. Бремя мертвых. - 2/10 Читал на Либрусеке. Фигня, до конца не дописана, вообще - одно начало. Про зомбей. Написано никак. Ставлю два, а не один, п.ч. бывает намного, намного хуже, а это хоть читается влегкую. Просто ну очень примитивный текст.
2. Леонид Шебаршин. Хроники безвременья. - 5/10 Странное впечатление. Язвительные афоризмы на тему как погубили Россию в 1991. Умный, зрелый, находящийся при немалой власти мужик (начальник внешней разведки, если я не путаю) - сам-то он что тогда делал? Все ему виноваты - и власть, и народ, и коммунисты, и демократы, - а он где был? Сразу почему-то такой вопрос возникает - п.ч. уровень презрения ко всем абсолютно у автора очень высок, поэтому и хочется потребовать документы, "в каком полку служили" и "где был до 17 года". Я не люблю афоризмы, они все кажутся затасканными, даже относительно свежие, - сам жанр такой, и петросянская тяжеловесная игривость. Но несколько штук остроумных и тонких замечаний у Шебаршина действительно есть, редкость для такого жанра. Ну и вообще: если демократы дураки и жулье, то это не значит автоматом, что коммуняки были умнее и честнее. На себя посмотрите, кто бы говорил.
3. Юрсенар Маргарет. Мисима или Полет в пустоту. 7/10 Вроде бы ни о чем, я это все знаю, но так здорово описано, пересказано, такие классные эпизоды выбраны для цитированья, что даже захотелось снова Мисиму почитать, хотя писатель совершенно не мой. В общем, 80% интереса к нему - из-за его смерти. Жизнь тоже особого интереса не представляет. Печально, но так.
Мисима в виде св. Себастьяна. Узнаю брата-мазохиста. Потому мне он и нравится. Тут похож на какого-нибудь нашего поручика. И я так понимаю, что с балкона он ушел делать себе сэппуку. Бедный. Но он знал, что ничего не выйдет. Он оделся для харакири, и даже анус себе ваткой заткнул, чтобы конфуза не случилось. А это его адъютанты. Мне интересно, кто из них ему башку рубил. Тот, кто вместе с Мисимой покончил с собой, (самый круглолицый) не сумел ни Мисиме голову срубить, ни себе толком живот разрезать. И пришлось одному из этих ребят с крепкой недрожащей рукой, с хорошим владением катаной, рубить им обоим бошки. Это из фильма "Патриотизм" по рассказу Мисимы, где он же играл и главного героя, тем самым пережив заранее свою будущую смерть. последние кадры из фильма а вот и его голова. Потом еще 7 человек из его последователей покончили с собой. А еще через год - его учитель, писатель Ясунари Кавабата, но этот уже без пафоса, старый, мудрый, просто газ открыл.
Смотрю "Антихриста". С моей больной башкой только Триера и смотреть. Как только упомянули лес – я забеспокоился, потом там что-то понеслось с гудением, лицо какое-то стало возникать на фоне проносящихся мимо деревьев, и меня унесло на фиг.
У Триера потрясающе красивые прологи. В Меланхолии был офигенный, здесь – под Генделя, черно-белый, эстетски-жестокий, эстетизация гибели ребенка, и роскошный оргазм матери в один миг.
читать дальшеДа, я смотрел и не знал, что Триер съехал на гностиках, и фильм гностический. Что ж такое! Куда ни плюну – на гностика попадаю, и это при полном отсутствии интереса к ним. Мне они никто и звать их никак.
Странная тень на рамке с фотографией моего кота. Как тень мужи или маленькой бабочки, безостановочко бьется на одном месте, как будто в паутину попала. Рамка от движений тени покачивается, она неплотно к стене прилегает. Но самого объекта нет. Ни мухи, ни бабочки, ни паутины. ХЗ что это такое. Все это происходит уже несколько минут. А когда она кончит трепыхаться, я помру. Шутка. Это все Триер виноват.
Ужасно, что некоторым людям Фрейд заместил веру. Вместо памяти о жертве и воскресении Христа – детские проблемы с дефекацией и папиной пиписькой. Фрейдизм? Ну тоже занятие, как и соционика. Чем бы дитя не тешилось… Плохо, что человека замыкают на себе самом, вместо того чтобы освободить его, показать дорогу наверх, ко всем, к людям, к Богу. И выхода у него нет, сам в себе копается, причем, в каких-то нижних областях: дефекация, дефлорация, энурез и чо там еще. По-моему, они шарлатаны процентов на 90. И это хорошо, п.ч. фрейдизм запросто мог бы быть тоталитарной сектой. Власть врача над пациентом огромна. Я вот сейчас во врача втрескался. Хорошо, что всего пару раз осталось к нему сходить.
Унылые фрейдистские игры. Нет уж, лучше, как в «Ночном портье», по-настоящему, чем языком трепать.
Очень страшные настоящие беды животных, рождение мертвого олененка, птенца заживо жрут муравьи, когда он свалился из гнезда на муравейник. Шарлотт Гейнсбур чудесная. Нравится она мне везде. И очень красивый фильм, очень. Из-за этого и смотрю. И трава мне в этом фильме нравится. Я фетишист малость в смысле травы, а вот леса боюсь, фобия. Так что это все мне очень хорошо подходит.
Еще не досмотрел, потом допишу.
О, вспомнил чего: сегодня в метро видел огромную тучу необыкновенно красивых женщин, а ведь я от книжки и глаза-то еле поднимал. Сколько раз взглянул, столько раз передо мной стояла обалденная красотка. Даже не запомнил всех, хотя смотрел открыв рот. Причем все разных мастей и все выше 175 см. Я вот думаю, может, это какой-нибудь конкурс красоты или кастинг моделей по домам разъезжался? Так просто такие девоньки в общественном транспорте стадами не ходят, да и акселерация уже кончилась, среди молодых высоких немного, люди под пятьдесят выше двадцатилетних.
Боковым зрением увидел в метро труп на рельсах. Смотрел очень долго уже прямо (секунд пять) и продолжал видеть труп, потом что-то щелкнуло в голове и увидел, что это бетонная толстая шпала, на которой рельсы лежат.
Не сплю, не ем, стал худой и безмозглый, у Коли в ванне чуть не заснул. Вода при засыпании меняла свет – в красных, зеленых, желтых тонах - как при смене фотофильтров, я с таким интересом на это смотрел, пока не съехал в воду ниже носа, потом отчихивался. нырнул в воду с носом. Я всю ночь фотографии парижские редактировал, вот там и насмотрелся на разные виды обработки.
Ничего сегодня писать не могу, мозгов нет. Да еще и этот съехавший дизайн страшно бесит. Пришлось другой на скорую руку ставить, а я так не люблю.
Замах у него знатный - под руку не попадайся. Утащил фотку с фотохистори с подписью "Председатель Всероссийского общества непротивления злу насилием швыряет дубину народного гнева в своих обидчиков. Ясная Поляна, 1909 годЪ."
Что-то у меня как-то шизофренически съехал дизайн. Правда, не у меня одного - смотрю, в техподдержке жалуются на то же. Интересно, как он со стороны смотрится. В избранном у меня та же хрень, как в дневнике, а когда в чужие влезаю - все нормально.
Вчера хороший день был, а сегодня плохой. Когда гуляю с Чижом, ничего не вижу, как слепой. Ветки в морду лезут, бандитские такие ухватки, бьют растопыренными пальцами в глаза. Нужно фотоаппарат срочно где-нибудь взять, чтобы хоть через объектив видеть.
У Чижа переходный возраст, бесится. Я только и делаю, что выхватываю у него изо рта то гвозди, то куски цемента. Сейчас заполз в щель между полками, стеной и батареей. Если вылезти задним ходом не сможет, придется полки разбирать и отодвигать. Там сидит и от стены цемент отжирает. Когда надеваю шерстяные носки, бросается люто, как будто мои ноги зажевал какой-нибудь грызун, несмотря на мои вопли, сдирает с меня носки, с диким рычанием душит их и хоронит за плитой на кухне.
Он сказал о Парменионе: «Это он только снаружи белопокровный, а изнутри он весь цельнопурпурный». Шикарно, вычурно, изящно.
Обычно шутки ему не очень удавались. Видно, что он пацан слишком умный, слишком литературный, и порой забывает, с кем говорит, оттого часто его шутки просто не доходят до адресата – вроде как «Он тоже Александр» до Сисигамбис. Где уж персидской старушке греческие каламбуры понимать. А про то, как понял его Павсаний, я ваще молчу (хотя эта байка, скорее всего, брехня).
Все никак не соберусь фотки выложить и записи из дневника вколотить. Вот маленький кусочек, потому что наткнулся на одну фотосерию.
Ледяные шезлонги после дождя, ледяная решетка Люксембургского сада - я аж руку отдернул, как обжегся. Белые королевы обсыхают, прижимая к себе детишек, или вглядываясь в даль - что там с погодой назавтра? как там ласточки летают? снова к дождю? Клумбы же только хорошеют от ливней - сверканье и цвета разгораются - желтые и зеленые.
Серо-зеленые тона Лувра и Пале-Рояля в сумерках, когда уже не всматриваешься в детали, они как два валуна под вечерней водой. Из-под портика Риволи тяжелая падающая стена Лувра на другой стороне улицы. Дождь. Чем глубже погружение в вечер, тем ярче мокрая дорога, отражающая все фары, фонари, а в глубине портика - заманивающий свет сувенирных лавок, где одни бейсболки «ай лав Пэрис», пластмассовые эйфелевы башни и жесткие китайские шарфы с триумфальными арками или пирамидой Лувра.
Одноухий Сен-Жак. Похожесть всех колоколен, всех соборов: серо-кофейный камень, толстые стены с дуговыми опорами, стрельчатые окна, потешные мордахи водопроводных труб с раскрытыми сквозными пастями - небо насквозь просвечивает.
На даче слушал песни в телефоне и вдруг так ярко, полно вспомнил вечер, когда я с песенкой про Андалузскую ночь в ушах бродил по переулкам вокруг Биржи, по Пти-Шан, заблудился, как не пустил меня в галерею Кольбер швейцар, старый толстый негр: то ли там был этот зал забронирован, то ли что, я не понял, и не больно-то хотелось, я угол срезать хотел, но тут дело в швейцаре – никакого хамского торжества («куды прешь со свиным рылом в калашный ряд»), наоборот был сочувственно расстроен и печален – типа «се ля ви, а я не виноват», и я его очень хорошо запомнил, тепло. Потом я спускался уже в полутьме, ориентируясь по номерам домов, шатался от усталости, зачем-то заходил в китайские магазины, до темноты сидел в кафе и пил поганый кальвадос - без туристов, одни местные, собака передо мной сидела - настоящий Анубис, не сводя глаз, может, ждала, что я от кальвадоса копыта отброшу? И услышав эту «Андалузскую ночь», я это все так отчетливо вспомнил, кажется, даже ярче, чем было.
А индейцы, говорят, хранят воспоминания во флаконах разных ароматов, носят бутылочки на поясе, как увидят что-то, достойное памяти, нюхают из бутылки – и с тех пор воспоминание там хранится, захочется вспомнить – нюхнут из бутылки, и все вспоминается в полноте ощущений.
«Глядит печаль огромными глазами…» - я все повторял эту строчку там, и не мог вспомнить, что дальше.
Кристофер Жакро "Звуки дождя". Я в дождь смотрел на выставку его фото в витринах на Севастопольском бульваре. Париж у него здесь совершенно подлинный, я его таким и помню.
Давид Попиашвили родился в 1969 году в г. Тбилиси в семье художника. Окончил художественное училище им. Николадзе и Тбилисскую государственную академию художеств. Член Союза художников Грузии с 1997 года. Еще будучи студентом, Давид Попиашвили заинтересовался древнегрузинской миниатюрой и станковой живописью. Несколько лет он проработал в Тбилисском реставрационном центре, принимая активное участие в экспедициях по восстановлению памятников искусства Грузии. Итогом этой работы стали иллюстрации к книге «Рассказы об Иисусе Христе», выполненные по просьбе патриарха Грузии Илии II. Канонические сюжеты древнегрузинской миниатюры обретают новую жизнь в работах художника. Характерным для этого цикла работ Давида Попиашвили, как и в древней миниатюре, становятся яркий, насыщенный колорит, лаконичность изображения, линеарность и обязательное введение текста. Выписанные грузинской вязью строки из Святого Писания несут не только смысловую нагрузку, но и становятся важным декоративным элементом композиции. Соблюдение древней иконографии также является стилистической особенностью творчества художника. «Тот невероятный, волшебный, чарующий «стиль» и дух, который гениальный Юрий Норштейн смог в свое время привнести в искусство «медленной» «внутренней» анимации, Давид Попиашвили — иным и совершенно независимым путем — несет в «наивную» живопись, иллюстрацию и христианскую иконографическую миниатюру".
Статья из газеты "Коммерсантъ" о выставке Геннадия Устюгова в Петербурге
В петербургской KGallery открылась большая персональная выставка одного из самых легендарных художников ленинградского нонконформистского искусства 70-80-х, Геннадия Устюгова. КИРА ДОЛИНИНА считает, что, если бы Геннадия Устюгова не было, его надо было бы выдумать.
Собственно говоря, такого художника уже давно выдумали: французы в середине позапрошлого столетия сотворили один из самых устойчивых мифов в западной культуре — миф о несчастном, непонятом, бедном и одиноком художнике. Недостатка в подобных фигурах в истории искусства никогда не было, но для пущей убедительности под это клише переписывались биографии гениев всех времен и народов. Таким "несчастненьким" во французской (а вслед за французами и в русской) историографии стали, например, Рембрандт и Бетховен. Понятно, что в такой тональности искусства, как трагедии, главными героями становились Ван Гог, Гоген и Модильяни. Тулуз-Лотрек подходил сюда по причине физической неполноценности, Писсарро — в связи с крайней бедностью и еврейством, и даже богатый и классово всему этому демократическому разгулу абсолютно чуждый Дега к концу жизни так "удачно" ослеп, что украсил собой список первых бедолаг европейского искусства. Пытались затянуть в свои сентиментальные сети и буйного Пикассо, и вечного эмигранта Шагала, и живущего с вечно больной и капризной женой Матисса, но эта троица явно принадлежала к столь растворенным в своем искусстве олимпийцам, что никакие биографические треволнения не могли поколебать их абсолютного счастья.
ХХ век принесет еще несколько всплесков подобной романтизации и вплоть до Поллока лучшим художником будет художник пьющий, бедный и бездомный. На всем этом поставил крест Энди Уорхол, показавший на себе, что художник может и должен быть модным и богатым.
Однако в отечественной традиции художник-изгой до сих пор есть фигура неприкосновенная и желанная. Геннадий Устюгов — идеальный романтический гений. Хотя романтического в обыденном смысле слова в его жизни нет вообще. Родился в обрусевшей семье в Киргизии в 1937-м, отец — плотник, мать — швея. После войны семья переехала в Ленинградскую область. Мальчик рисовал. Рисовал так хорошо, что удалось поступить в престижнейшую среднюю художественную школу при Академии художеств. Правда, ненадолго — выгнали за то, что стал писать как ударившие его словно обухом импрессионисты, только что открытые для показа на постоянной экспозиции в Эрмитаже. Работал слесарем, сварщиком, маляром, грузчиком, разнорабочим. Шизофрения. Из психушки в психушку, с краткими перерывами, долгие годы, уже десятилетия — и все это время он пишет картины, которые выставляются, и стихи, которые печатаются.
Произведения будто живут своей отдельной жизнью — с розовыми дамами, плывущими над землей; ангелами, спускающимися с небес; лодками и кораблями, пересекающими то ли реку забвенья, то ли всего лишь Неву; грустно-матиссовскими натюрмортами на столе, не знавшем красок южных плодов. Идеально упругая линия, точнейшая композиция. Как, впрочем, и в стихах: "И вокруг эти жуткие лица... // Об эти лица глаза могут разбиться". Сам автор асоциален, практически невозможен для контакта с незнакомыми. Но его вещи чисты и светлы — романтически настроенный критик сказал бы, что они говорят за своего автора.
Диссонанс между болезнью души и абсолютным здоровьем полотен разительный. Как, впрочем, и между пришедшим на свой вернисаж в пафосную галерею автором и "его" гостями, нуворишами, приближенными к Кремлю и нерукопожатными художниками, модными девами, томными юношами. Розовые французские пирожные затмевали цветом пастельные переливы устюговской живописи, а нежные слова его сподвижников по еще газо-невским андерграундным выставкам тонули в гомоне фуршета. Эта зарисовка из плохого романа середины 90-х чуть ли не банальнее того самого французского мифа о непонятом гении. Вот только посреди этого гула и гама стоял маленький человек, написавший: "Этот снег — это та же вода, // Кто-то уронил на землю, на тебя и провода... // Я один куда-то иду, // И моего не видно следа". И в его окружении в этом дурновкусном зале были люди, действительно его любящие и вот уже многие годы пытающиеся этот ускользающий в темноту болезни след как-то удержать. И ведь им это пока удается.
Что будет, если нефть будет стоить: 200 $ — все клубы английской премьер-лиги принадлежат российским олигархам; 300 $ — ближайшие десять Олимпийских Игр решено провести в Сочи (как летних, так и зимних). 400 $ — Япония хочет войти в состав Курильских островов. 500 $ — Русский мат становится официальным языком ООН (по личной просьбе воронежских пацанов). 600 $ — самый популярный подарок для первоклассника — «Мерседес» с личным водителем для поездок в школу. 700 $ — Церемонию вручения Оскара переносят на два дня ради проведения в театре Кос1ак утренника младшей группы Вологодского детского сада № 3. 800 $ — Ученики 6-го класса питерской школы № 2 скинулись и купили 15 самолетов и 50 танков для Замбии, в ответ на это ученики 6-го класса школы № 1 купили столько же для Танзании. Несмотря ни на что войнушка все равно остается любимой игрой детей! 1000 $ — Канада становится самым крупным субъектом РФ. Якутия, чтобы вернуть утерянный статус, покупает Бразилию и Австралию, на сдачу получает Монголию.
Отлично, на Флибусте появился сборник стихов и прозы Ивана Савина, любимого поэта белогвардейцев. Бунин его тоже очень ценил. Он простенький, но душераздирающий.
В 1920 году он лишился почти всей семьи. При обороне Крыма погибли два его брата, Борис и Николай (пятнадцать и четырнадцать лет). Оба они сложили головы в боях с разницей в несколько месяцев. Старшие братья Ивана Савина, Михаил и Павел, были расстреляны в Симферополе в ноябре 1920-го года. Умерли две его сестры, Нина и Надежда. Сам он попал в плен, чудом выжил.
Вот несколько его стихов, выбрал те, которые о судьбе его родных:
Братьям моим. Михаилу и Павлу
Ты кровь их соберешь по капле, мама, И, зарыдав у Богоматери в ногах, Расскажешь, как зияла эта яма, Сынами вырытая в проклятых песках, Как пулемет на камне ждал угрюмо, И тот в бушлате, звонко крикнул: «Что, начнем?» Как голый мальчик, чтоб уже не думать, Над ямой стал и горло проколол гвоздем. Как вырвал пьяный конвоир лопату Из рук сестры в косынке и сказал: «Ложись», Как сын твой старший гладил руки брату, Как стыла под ногами глинистая слизь. И плыл рассвет ноябрьский над туманом, И тополь чуть желтел в невидимом луче, И старый прапорщик, во френче рваном, С чернильной звездочкой на сломанном плече, Вдруг начал петь — и эти бредовые Мольбы бросал свинцовой брызжущей струе: Всех убиенных помяни, Россия, Егда приидеши во царствие Твое…
Одна догорела в Каире. Другая на русских полях. Как много пылающих плах В бездомном воздвигнуто мире! Ни спеть, ни сказать о кострах, О муке на огненном пире. Слова на запекшейся лире В немой рассыпаются прах. Но знаю, но верю, что острый Терновый венец в темноте Ведет к осиянной черте Распятых на русском кресте, Что ангелы встретят вас, сестры, Во родине и во Христе.
Брату Борису
Не бойся, милый. Это я. Я ничего тебе не сделаю. Я только обовью тебя, Как саваном, печалью белою. Я только выну злую сталь Из ран запекшихся. Не странно ли: Еще свежа клинка эмаль. А ведь с тех пор три года канули. Поет ковыль. Струится тишь. Какой ты бледный стал и маленький! Все о семье своей грустишь И рвешься к ней из вечной спаленки? Не надо. В ночь ушла семья. Ты в дом войдешь, никем не встреченный. Не бойся, милый, это я Целую лоб твой искалеченный.
Брату Николаю
Мальчик кудрявый смеется лукаво. Смуглому мальчику весело. Что наконец-то на грудь ему слава Беленький крестик повесила. Бой отгремел. На груди донесенье Штабу дивизии. Гордыми лирами Строки звенят: бронепоезд в сражении Синими взят кирасирами. Липы да клевер. Упала с кургана Капля горячего олова. Мальчик вздохнул, покачнулся и странно Тронул ладонями голову. Словно искал эту пулю шальную. Вздрогнул весь. Стремя зазвякало. В клевер упал. И на грудь неживую Липа росою заплакала… Схоронили ль тебя — разве знаю? Разве знаю, где память твоя? Где годов твоих краткую стаю Задушила чужая земля? Все могилы родимые стерты. Никого, никого не найти… Белый витязь мой, братик мой мертвый, Ты в моей похоронен груди. Спи спокойно! В тоске без предела, В полыхающей болью любви, Я несу твое детское тело, Как евангелие из крови.
Брату Николаю
Тихо так. Пустынно. Звёздно. Степь нахмуренная спит, Вся в снегах. В ночи морозной Где-то филин ворожит. Над твоей святой могилой Я один, как страж, стою… Спи, мой мальчик милый, Баюшки-баю!.. Я пришёл из дымной дали, В день твой памятный принёс Крест надгробный, что связали Мы тебе из крупных слёз. На чужбине распростёртый, Ты под ним — в родном краю… Спи, мой братик мёртвый, Баюшки-баю… В час, когда над миром будет Снова слышен Божий шаг, Бог про верных не забудет, Бог придёт в наш синий мрак, Скажет властно вам: проснитесь! Уведёт в семью Свою… Спи ж, мой белый витязь, Баюшки-баю…
Вот история его любимой девушки: "Красный смерч не щадил никого. Он пронёсся по родному городу Савина, внося ужас в каждый дом. Семья его «сероглазой девочки» была выгнана из дома. Её сосед был ещё живым сброшен в общую могилу. Летом, когда город был освобождён белыми, ту братскую могилу стали раскапывать. Цепь студентов сдерживала натиск толпы. Среди выставленного караула был и Савин. По признанию поэта, то был «самый тёмный день его сумрачной молодости». Жара, удушливый трупный запах, толпа, безумная от горя, рвущаяся искать своих родных… Из земли извлекали всё новые и новые останки. Видавшие виды доктора и следователи не могли справиться с ужасом при виде тех пыток, которыми перед смертью подвергались несчастные. Среди этого ада Савин в последний раз увидел свою «сероглазую девочку». Она нашла обезображенное тело своего отца. Оно лежало рядом. Тут же без сознания лежала и её мать. В прежде румяном лице Марии не было ни кровинки… Уже в эмиграции поэт узнает, как сложилась судьба осиротевшей и лишившейся всего девушки дальше, из её писем: «…Где были вы на первый день Пасхи. Я была в гостях у… проституток. Панельных, двухрублёвых. (…) Мне хотелось сравнить себя и их, хотя я и знала, что всё моё настоящее только дебют по сравнению с их прошлым. Скажу прямо: хотелось понять, проститутка ли я сама. Или мне ещё рано заботиться о жёлтом билете, знакомиться с настоящим «гулянием по улице», куда, крещусь издали, я не выходила сама, куда меня выгнали…» Писатель Вл. Лидин вывел Марию в своём рассказе «Марина Веневцева». «…я до истерики думаю: почему же, если я такая, что обо мне пишут в книгах, - почему же никто не поможет?..» - с отчаянием писала она Савину. Но и Иван Иванович был бессилен помочь своей «сероглазой девочке» и мог лишь оплакивать её страшную судьбу." (Взято отсюда. Здесь большой поэтический рассказ о нем и стихи тоже.)
Ну и несколько стихов, которые мне просто нравятся
*** Это было в прошлом на юге, Это славой теперь поросло. В окружённом плахою круге Лебединое билось крыло. Помню вечер. В ноющем гуле Птицей нёсся мой взмыленный конь. Где-то тонко плакали пули. Где-то хрипло кричали: «Огонь»! Закипело рвущимся эхом Небо мёртвое! В дымном огне Смерть хлестала кровью и смехом Каждый шаг наш. А я на коне. Набегая, как хрупкая шлюпка На девятый, на гибельный вал, К голубому слову — голубка — В чёрном грохоте рифму искал.
*** Кто украл мою молодость, даже Не оставил следов у дверей? Я рассказывал Богу о краже, Я рассказывал людям о ней.
Я на паперти бился о камни. Правды скоро не выскажет Бог. А людская неправда дала мне Перекопский полон да острог.
И хожу я по черному снегу, Никогда не бывав молодым. Небывалую молодость эту По следам догоняя чужим.
Увели ее ночью из дому На семнадцатом, детском году. И по вашему стал, по седому, Глупый мальчик метаться в бреду.
Были слухи — в остроге сгорела, Говорили — пошла по рукам… Всю грядущую жизнь до предела За года молодые отдам!
Но безмолвен ваш мир отсиявший. Кто ответит? В острожном краю Скачет выжженной степью укравший Неневестную юность мою.
*** Все это было. Путь один У черни нынешней и прежней. Лишь тени наших гильотин Длинней упали и мятежней. И бьется в хохоте и мгле Напрасной правды нашей слово Об убиенном короле И мальчиках Вандеи новой. Всю кровь с парижских площадей, С камней и рук легенда стерла, И сын убогий предал ей Отца раздробленное горло. Все это будет. В горне лет И смрад, и блуд, царящий ныне, Расплавятся в обманный свет. Петля отца не дрогнет в сыне. И, крови нашей страшный грунт Засеяв ложью, шут нарядный Увьет цветами — русский бунт, Бессмысленный и беспощадный…