Я не червонец, чтоб быть любезен всем
...И словно что-то снова в нас обрывается, и начинает расти на горизонте нашей души тень Креста и Голгофы, предсмертного одиночества, яростной злобы и светлого прощения.
Быть может, одна из самых страшных духовных опасностей есть привычка. Привычка – это как бы пыль души, густым слоем покрывающая и скрадывающая очертания предмета. Мы привыкаем к радости и горю, к важному и пустякам. Привыкаем, и ослабевает радость, притупляется горе, важное становится пустяком, а пустяк важным. Так и с христианством, так и с рассказом о Кресте и смерти, о Человеке, Которого предали и распяли, но про Которого тут же сказано, что Он ни единого зла не сотворил (Лк. 23:41).
...Как можно ко всему этому привыкнуть? А с другой стороны, как и куда от всего этого уйти ради маленькой земной славы и скоротечного земного успеха? И остается стоять у этого Креста, у этого Гроба всю длинную-длинную ночь, ждать первых лучей солнца, а потом снова и снова узнавать, что на этом Кресте, в этой смерти рождалась победа, торжествовала жизнь, нарастала Пасха и с нею та радость, которую никто никогда у нас не отнимет.
Быть может, одна из самых страшных духовных опасностей есть привычка. Привычка – это как бы пыль души, густым слоем покрывающая и скрадывающая очертания предмета. Мы привыкаем к радости и горю, к важному и пустякам. Привыкаем, и ослабевает радость, притупляется горе, важное становится пустяком, а пустяк важным. Так и с христианством, так и с рассказом о Кресте и смерти, о Человеке, Которого предали и распяли, но про Которого тут же сказано, что Он ни единого зла не сотворил (Лк. 23:41).
...Как можно ко всему этому привыкнуть? А с другой стороны, как и куда от всего этого уйти ради маленькой земной славы и скоротечного земного успеха? И остается стоять у этого Креста, у этого Гроба всю длинную-длинную ночь, ждать первых лучей солнца, а потом снова и снова узнавать, что на этом Кресте, в этой смерти рождалась победа, торжествовала жизнь, нарастала Пасха и с нею та радость, которую никто никогда у нас не отнимет.
Чижик на прогулке увивался вокруг двух девочек. Гулил им в ушки, как полоумный голубь, целовался громко, с таким чавканьем, что хозяйки сучек ухохатывались, тянулся в струнку, увилялся хвостом до полуобморока, и до сих пор в себя прийти не может - сидит у двери и курлыкает, выпевает с несчастной мордой и вылупленными глазами: "Куда, куда вы удалились? Паду ли я стрелой пронзенный? Скажи, придешь ли, дева красоты? Желанный друг, приди, приди, я твой супруг". Я для него уже не существую. Сижу и ревную.
; там, в подобной же будке, производят, приправленные уличною пылью, тукачи; там возятся около станка, на котором ткут ковры; там работают кузнечные мехи и брызжут искры; там поднимается пар из только что сваренных бараньих пельменей; там выставлены на грязных, почерневших прилавках овощи, дыни, виноград, куски мяса, мелочной товар, шапки, материи и т. д. Среди последних есть и английские и русские товары самого простого сорта, наприм. ситцы, платки, зеркальца и проч., причем следует прибавить, что русские вообще дешевле и поэтому преобладают над английскими. Кроме лавочников, пропасть кричащих разносчиков, преимущественно со съестными припасами… А вот шмыгают между ними мальчики, с корзинками на голове, в которых наложено нечто совсем необыкновенное, а именно конский и ослиный навоз — единственное топливо бедного люда.
