Унгерн

Наткнулся на 2 фотографии барона Унгерна, когда он уже в плену у красных. Совершенно фантастический человек, невероятная судьба, резкое притяжение и отталкивание. Иногда он величественен, иногда отвратителен. Патологий в нем до черта. Но это все как будто в другом измерении, на границе сна и мифа, не в нашей жизни.

Да, эти погоны, пришитые к грязному желтому буддийскому халату - чума!

И Несмелов "Баллада о Даурском бароне", она слишком известна, но я все равно Несмелова люблю:



К оврагу,
Где травы ржавели от крови,
Где смерть опрокинула трупы на склон,
Папаху надвинув на самые брови,
На черном коне подъезжает барон.

Он спустится шагом к изрубленным трупам
И смотрит им в лица,
Склоняясь с седла, —
И прядает конь,
Оседающий крупом,
И в пене испуга его удила.

И яростью,
Бредом ее истомяся,
Кавказский клинок —
Он уже обнажен —
В гниющее
Красноармейское мясо,
Повиснув к земле,
Погружает барон.

Скакун обезумел,
Не слушает шпор oн,
Выносит на гребень,
Весь в лунном огне, —
Испуганный шумом,
Проснувшийся ворон
Закаркает хрипло на черной сосне.


И каркает ворон,
И слушает всадник,
И льдисто светлеет худое лицо.
Чем возгласы птицы звучат безотрадней,
Тем
Сжавшее сердце
Слабеет кольцо.

Глаза засветились.
В тревожном их блеске —
Две крошечных искры,
Два тонких луча...
Но нынче,
Вернувшись из страшной поездки,
Барон приказал:
«Позовите врача!»

И лекарю,
Мутной тоскою оборон
(Шаги и бряцание шпор в тишине),
Отрывисто бросил:
«Хворает мой ворон:
Увидев меня,
Не закаркал он мне!»

Ты будешь лечить его,
Если ж последней
Отрады лишусь — посчитаюсь с тобой!..»
Врач вышел безмолвно
И тут же,
В передней,
Руками развел и покончил с собой.

А в полдень
В кровавом Особом Отделе
Барону,
В сторонку дохнув перегар,
Сказали:
«Вот эти... Они засиделись:
Она — партизанка, а он — комиссар».

И медленно
В шепот тревожных известий —
Они напряженными стали опять —
Им брошено:
«На ночь сведите их вместе,
А ночью — под вороном — расстрелять!»

И утром начштаба барону прохаркал
О ночи и смерти казненных двоих...
«А ворон их видел?
А ворон закаркал?» —
Барон перебил...
И полковник затих.

«Случилось несчастье! —
Он выдавил
(Дабы
Удар отклонить —
Сокрушительный вздох). —
С испугу ли —
Все-таки крикнула баба —
Иль гнили объевшись, но...
Ворон издох!»

«Каналья!
Ты сдохнешь, а ворон мой — умер!
Он,
Каркая,
Славил удел палача!.. —
От гнева и ужаса обезумев,
Хватаясь за шашку,
Барон закричал. —

Он был моим другом.,
В кровавой неволе
Другого найти я уже не смогу!»
И, весь содрогаясь от гнева и боли,
Он отдал приказ отступать на Ургу.

Стенали степные поджарые волки,
Шептались пески,
Умирал небосклон...
Как идол, сидел на косматой монголке,
Монголом одет,
Сумасшедший барон.

И, шорохам ночи бессонной внимая,
Он призраку гибели выплюнул:
«Прочь!»
И каркала вороном
Глухонемая,
Упавшая сзади
Даурская ночь.

______

Я слышал:
В монгольских унылых улусах,
Ребенка качая при дымном огне,
Раскосая женщина в кольцах и бусах
Поет о бароне на черном коне...

И будто бы в дни,
Когда в яростной злобе
Шевелится буря в горячем песке, —
Огромный,
Он мчит над пустынею Гоби,
И ворон сидит у него па плече.

@темы: Белое движение

---

Ходил гулять и видел мужика в шапке в виде головы зеленой ящерицы с длинными ушами до груди. Мужик лет сорока пяти, вполне пролетарский, мордатый, здоровенный, в меру пьяный. Чего-то я не понял такого изыска. Вид у него пугающий - не смешно, как будто реальный инопланетянин-ящер какой-то красномордый. Мне не понравился.

Отогревался в чае на Мясницкой - вот там действительно красота, и само здание, которое лет двадцать реставрировали, и интерьеры, и запахи кофе и чайных смесей - я там все бродил и нюхал, пугал девочку-барристу. Там был чай "скрученный" (так кажется) - в виде кочанчиков брокколи, только разноцветных. Никогда не пробовал. Он, наверно, распускается в кипятке какими-нибудь розами и драконами. Только дорого. А так, я иногда там покупаю хороший чай, с разными ароматами, мешаю с обычным в пополаме - и пью. Очень вкусно пахнет.

А вот Елисеевский, не в пример Чайному павильону - интерьер великолепен, но дух напрочь пропал, обычный дорогой супермаркет, все в целлофане, упаковки набросаны, даже запахов кофе нет. Тоска и жалость.

@темы: Жизнь, Я такой нежный, нах мне это показывают?

---

НОВАЯ КНИЖКА (продолжение)

ОТЕЦ

Характер у отца был легкий и веселый, он мог очаровать любого, легко ладил с людьми. Он любил принимать в доме философов, актеров, музыкантов и поэтов и сам писал стихи о пыльных равнинах и потаенной свежести ручья, о ветре, поющем в копьях, и жажде мечей, о заливистом лае собак, идущих по следу, о звере, который невидимо ворочается в камышах, о пирушке после боя, когда ожесточенное и отяжеленное сердце омывается вином, о пирушке после охоты, когда кровь так легко и быстро бежит по жилам, окрашивая щеки молодым румянцем, о неверных девчонках, у которых грудь пахнет яблоком и каждый пальчик надушен по-своему, о мальчишках, которые за льстивые слова и дорогие подарки кому угодно отдадут свою красоту, достойную олимпийских богов, о конях, которые благороднее и прекраснее всего на свете. «Безделки от скуки», - говорил он о своих стихах, но, кажется, относился к ним серьезнее, чем показывал.

На мир вокруг смотрел с насмешливым любопытством, не надрывая себе сердце несбыточными мечтами и горьким ожесточением. Отец был тяжело ранен в том сражении, где убили царя Пердикку, и долго жил в Афинах, пока не выздоровел для того, чтобы снова можно было воевать. Греческую культуру он воспринял так легко и естественно, словно выпил ее с чашей вина, и потом с удовольствием играл роль изысканного афинянина в дикой Македонии, хотя, в сущности, греков он не любил, звал их недоносками и презрительно спрашивал: как благородные люди могут терпеть такую гадость как демократия? Ему нравился Алкивиад – всем, кроме своей нелепой судьбы.

Ему везде было хорошо, но скоро надоедало. Он умел и на чужбине устраиваться, как дома, умел поставить себя, и в любом месте, в любых обстоятельствах вел себя свободно и с небрежным изяществом, везде находил приятелей-аристократов, ценителей лошадей, поэзии и умных разговоров, любителей охоты, пьяных пирушек и политических интриг. Он жил то при дворе, в Пелле или Эгах, то путешествовал с царскими поручениями, часто бывал в Афинах, в Фессалии, объездил весь Пелопонесс и даже в Малую Азию его заносило. У отца великолепно получалось находить друзей Македонии и портить жизнь ее врагам, и Филипп ему доверял.

Македония тогда только набирала силу, и я помню, как однажды спросил отца с внезапным подозрением:

- А в Афинах над тобой не смеются, что ты македонец?

- Уже нет, - серьезно отвечал он. – Им уже не смешно.

Как и всякий македонец, отец никому бы не уступил свое право воевать. Он был в том походе, где Филипп разбил иллирийцев, брал Амфиполь и Потидею, дрался против фокейцев в Фессалии, там был тяжело ранен и какое-то время оставался в фессалийском гарнизоне, подготавливая вступление Филиппа в совет Амфиктионов. Тогда он как-то особенно сдружился с фессалийцами, завел там друзей и врагов, любовников и любовниц, познакомился с заводчиками лошадей и барышниками, он сам был одним из лучших македонских коневодов. Вместе с царем отец был при осаде и разрушении Олинфа, оттуда привез десяток рабов и несколько чудесных маток нисейской и скифской породы, а еще Филипп пожаловал ему луга и выгоны в Халкидике, а еще он взял чудный доспех с одного олинфского военачальника, с ликом Медузы на груди, и узорчатые поножи. О, я мог слушать его рассказы, хоть по сто раз одно и то же, опьяняясь мечтами о своих будущих победах.

Я помню запах отца – запах кожи от его пояса, ножен, высоких сандалий, запах конюшни, вина, женщин и тонких благовоний – отец был в них знатоком, как и во всем остальном. Он был смуглый, синеглазый, очень красивый. Он запросто говорил со мной обо всем, что приходило на ум, не обращая внимания на то, что я был таким щенком, который толком и голоса подать не умеет. Мое зубоскальство его забавляло, и мы постоянно перебрасывались шутками и дома, и на людях, всем на удивление; такой тон у нас установился на всю жизнь, и порой нам это мешало говорить о чем-то важном всерьез.

Я нередко оставался на пирах, слушал взрослые разговоры, пробовал вино из чаш, когда на меня никто не смотрел, засыпал у отца на ложе под пение двойного авлоса, и всегда сладко просыпался на мгновение, когда он, нетвердо ступая, относил меня на руках в мою комнату. В Спарте, наверно, сочли бы, что я плохо воспитан, но в Македонии считалось – в самый раз. Когда надо, я мог блеснуть и скромностью, – это нетрудно, только рот закрыть, ресницы опустить и спрятать руки под плащ. Добродетель, вокруг которой стервятниками кружатся философы, отца не интересовала, он считал, что жизнь будет безупречной, если прожить ее без страха.

Впрочем, с самого раннего детства у меня был учитель греческого – молодой и робкий афинянин Аксионик, с которым отец встретился, когда проходил посвящение в орфические таинства, и прибрал к рукам. Это было кротчайшее существо - маленькая черепашка с сорванным панцирем, нелепая, беззащитная и бестолковая; Аксионик безнадежно заблудился в темных дебрях Гераклита и поэтических туманах - еще удивительно, что он прожил так долго. Я присматривал за ним и водил за руку, как Антигона слепого Эдипа, чтобы он не навернулся в канаву. Но он умел увлечь своим вдохновенным безумием, с ним я греческий язык знал, как родной, и пристрастился к чтению.

Деньги у отца текли сквозь пальцы, и он беспечно делал долги. Ему нравилось казаться лентяем и сибаритом, любителем бессмысленного и бесполезного. Царь Филипп отца любил, но все ж не так, как царь Пердикка, и отцу вечно не хватало денег. Иногда он жаловался: «Как будто все, к чему я прикасаюсь, распадается в пыль». Наверно, это относилось не только к деньгам.
Я так мало знал о нем… В детстве родители невидимы, как воздух, которым мы дышим; мы ни с кем их не сравниваем, не осмысливаем, они существуют как стихия, заполняющая собой большую часть мира. А потом приходит мгновение, когда видишь своего отца, как в первый раз, удивляешься тому, что ресницы у него длиннее, чем у твоей девчонки, или тому, как беспомощно он улыбается, как сидит, сгорбившись, уронив голову в руки…

Теперь мне кажется, что беспечность была только щитом, который не защищал его от ударов, а только скрывал его раны от чужих глаз. Его мучили бессонницы, ночью он бродил по саду, по дому, я иногда просыпался и слушал его тихие шаги. Он всегда останавливался у моих дверей, словно прислушивался к моему дыханию. И тогда, несмотря на то, что вокруг меня были только счастье и покой, я чувствовал тревогу, нашу общую неприкаянность и одиночество. Мир был слишком хрупок и должен был треснуть рано или поздно.


Да, забыл написать заглавие. Я ж столько старался, его придумывал. В общем, роман называется "Бессмертный Александр и смертный я".

Я первый кусок на прозу целиком выложил - уже, вроде, ничего объем.

@темы: Александр, Новая книжка

---

У Бортникова в "Свинобурге" упоминается душевная кабацкая песенка, зацепила меня. Не знаю, что это - может, какой известный автор? Фокстротик такой элегично-ностальгический:

Мы любили друг друга, как дети,
Как братья... Ты помнишь?..
В траве мы лежали обнявшись,
И дуб так над нами шумел...
Мы счастливы были под сводами жизни!
А теперь, а теперь... Мы с тобою мертвы,
И, обнявшись как прежде,
Мы лежим неподвижно!
И сквозь нас, милый брат, прорастают
цветы...

@темы: О книгах

---

Хуан Миро

Хуан Миро о том, что делает:

• Все, что я рисую, я видел в полях или на морском берегу.

• Работы должны быть задуманы с огнем в душе, но выполнены с клинической прохладой.

• Я чувствую потребность достижения максимума интенсивности минимумом средств.

• В течение всего периода, в котором я работаю на холсте, я чувствую, как начинаю любить его той любовью, что рождается из медленного понимания.

• Я пытаюсь использовать цвета как слова, которые формируют стихи, как ноты, что формируют музыку».

---

Как-то я стремительно напился, даже не заметил, как. Глаза слипаются и тянет хулиганить. Не знаю, что делать. Типа на распутье.

@темы: Le zapoj

---

Про раздетых цыганок и какой я коварный

Андрюха звонил и рассказывал мне, как я бушевал по пьяни и балконы ронял (потому что я ничего не помню).

Сказал, что я коварный тип и провокатор как поп-Гапон. Потому что выгляжу таким безобидным-оранжерейным, чихни - и завяну, и этим провоцирую людей, они расслабляются и рассчитывают легко навешать мне по ушам без всякого риска и в свое удовольствие, я ВНИЗАПНО проявляю свою темную сущность и сам всех радостно пинаю и всем навешиваю.

И добрая женщина, которая меня домой привезла, мною интересовалась, Андрюху спрашивала, чего это меня еще никто к рукам не прибрал.

Забыл рассказать - то ли вчера, то ли позавчера, увидел, как на выходе из метро девчонки-цыганки (штук семь) переодеваются из цивильных джинсов в концертные "эх, чавэла!". Не знаю, почему именно здесь решили переодеваться, но засмотрелся. Тут же одна увидела, сказала, что вместо того, чтобы глазеть, лучше б их вещи подержал - и они меня всем табором обвешали джинсами и юбками, и я стоял, как лось вот этот. Я от смущения, внезапно оказавшись среди полуголых щебечущих девиц, даже не спросил их куда это они наряжаются и почему в метро.

@темы: Жизнь, На фига козе баян, она и так веселая.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

В переходе на Сухаревской бомжи лежбище устраивают, вытесняя музыкантов. Я не против, мне их жалко, я может сам такой буду. Одна бомжиха поразила – девка лет 25 на вид, а реально значит еще моложе, и уже всё, погибшее созданье, укладывается в общей куче. На умственно неполноценную она не похожа, нормальное лицо, только отекшее.

Про будущее думать страшно – ни профессии, ни образования, ни опыта работы. Связи полезные все растерял, ну какие там связи у социофоба? Только те остались, кому не в лом самому вызванивать, приходить, не обижаться на то, что динамлю. Коля со своим интересом и Андрюха, когда ему нужна хата в центре, - вот и все, что осталось. И если раньше я был типа «золотое перо» и меня там даже куда-то переманивали, и я болтался по разным СМИ как желанный гость и все такое, а сейчас – никто и не вспомнит, а если кто и помнит, я об этом не узнаю, потому что из круга общения выпал, а сам никого искать не пойду и звонить никому не могу. Да и не хочется. Через пять лет (это в лучшем случае) всё, чем я сейчас еще немного на жизнь зарабатываю, накроется медным тазом. Морда потеряет товарный вид, а то еще нос свернут в одной из моих запойных эскапад – и все, ни Коле не нужен, ни модельнойблядьнахуйиндустрии.

Девоньки после съемок все зовут с собой куда-то, на дни рождения приглашают, все такое, а я вид делаю, что занят ужасно, хотя на самом деле просто нет денег на подарки, на кафе. Вообще – я сейчас не могу себе позволить девушку завести, ну я и не парюсь.

Зато я реально научился НЕ думать о белой обезьяне. Придет мысль о будущем, а я раз – и ее не думаю.

@темы: Жизнь, Можно сделайт отлишни шушель

---

Утренняя песенка (восторг)

Мне в этом стихотворении две первых строки в каждом четверостишии нравятся до безумия, а третья и четвертая - нет. Ты о ком, чувак? Какое счастье, какой покой, он же парус! Ну с Лермонтовым всегда так. "Собрание гениальных черновиков" (не помню точно, кто сказал, вроде Борис Садовской).

Все, пошел дальше книжку править, а то два последних дня были кошмарно тупыми, ничего сделать не мог.

@темы: Музыка

---

НОВАЯ КНИЖКА (продолжение)

НЯНЬКИ И ПАМЯТЬ О МАТЕРИ

Я родился на закате дня, осенью, годом позже Александра. Может быть, мне через пару месяцев исполнится тридцать один год. А может и не исполнится. Это уж как парки решат, в последнее время я что-то перестал загадывать надолго вперёд.

Тогда я и открыл счет убитым мной людям, даже толком родиться не успел, - моя мать истекла кровью, рожая меня. «Конечно, мне казалось, что лучше бы ты умер, а не она, - говорил отец, простодушно распахнув синие глаза. - Месяц не хотел на тебя смотреть. Но ничего, не беспокойся, дружок, я к тебе давно и сильно привязался…» Кого-то такой приход в мир на всю жизнь клеймит неудачником, но я никакой печати беды на своей жизни не чувствовал. Иногда и хотелось бы всласть погоревать, представляя себя нелюбимым и отвергнутым сыном, сироткой или подкидышем (сердцу ведь печальные сказки нужны не меньше веселых), но у меня не получалось – более доброго и любящего отца невозможно было представить.

Я выжил чудом, неказистый и дохленький с виду, и отец, который ценил красоту куда больше, чем она того стоит, с мрачной иронией назвал меня Гефестионом. Борясь с природой, он взял мне в кормилицы здоровенную бабищу, я помню - она была огромная, как осадная башня, пышущая жаром и молочным духом. Свое дело она сделала – к полутора годам я совершенно выправился, набрал весу и росту, и отец уже не стыдился показывать меня родне.

Моя кормилица происходила из народа, до которого даже Геродот не добрался. Не сумев запомнить ее варварское имя, отец назвал её по своему вкусу – Титанидой, и это имя она носила с честью. Наши гости часто подначивали тех, кто попьянее, вызвать ее на борьбу и делали ставки, а она раздувала ноздри, засучивала рукава и, усмехаясь, расшвыривала пьяных мужиков, как чемпион-панкратист. Однажды на спор она подхватила на руки хохочущего отца и бросилась бежать с ним по улице, как конь, только пыль столбом. Спеси, с которой она появлялась на люди, достало бы на трех царей. Пышно наряженная, разом надев на себя все подаренные отцом украшения, она шествовала по рынку эдакой пентерой среди утлых рыбачьих лодочек, принимая как должное ропот восхищения и одобрительные возгласы. Меня Титанида без труда носила на сгибе локтя, и воспоминание об этом внезапно настигло меня, когда я проехался на слоне в Индии – плывешь над толпой, как некий небожитель… Она умерла от обычной простуды, когда мне было лет пять, металась в жару, огромная и беспомощная, лепеча что-то на своем языке, которого никто не понимал. Отец, кажется, плакал – он был мягок сердцем и привязчив. Ее сын Паллант, мой молочный брат, рос вместе со мной и вымахал в настоящего гиганта, нравом, правда, не в простодушную мать, а в того дерзкого своего тёзку, который хрен раскатал на девственность самой Афины и пал, сокрушенный обломком скалы.

Иногда у нас в доме за хозяйку была одна из отцовых сестер. В Македонии, как и во всей Греции было всегда много вдов и незамужних дев, чьи сговоренные женихи восходили на погребальный костер раньше, чем на брачное ложе. Впрочем, надолго тетушки у нас не задерживались; синеокие и статные, они быстро находили себе мужей и исчезали из нашего дома.

Я был страшный неженка. Матери не было, чтобы как-то разумно ограничивать мое баловство, и все женщины в доме ссорились из-за того, кому меня мыть и причесывать. Я устраивался на ложе, обложенный подушками; кто-то веером гнал на меня прохладный воздух, старая нянька, напевая песенку, медленно и бережно расчесывала мне волосы, одна рабыня омывала мне ножки от пыли и умащала, щекоча пятки, оливковым маслом, я дрыгал ногами и хохотал, другая брала руку, водила пальцем по ладони с какими-то прибаутками, сгибала и разгибала пальчики. Титанида нависала надо мной, как Престол над Пеллой, охраняя от всякого зла. Пятеро бездетных женщин… Я был для них кем-то вроде любимой куклы.

В детстве я смотрел на мир сверху вниз, а не наоборот, как может показаться, - с качелей, с двускатной крыши, с нашего высокого холма. Я любил карабкаться на деревья и и жил там целыми днями, не обращая внимания на нянек, которые ходили кругами, простирая ко мне руки. Нравилось чувствовать себя вознесенным над всеми. Раскинувшись на ветвях, я пренебрегал их мольбами и безмятежно смотрел только в небо - то на высокие прозрачные облака, то на людей внизу, то на неуловимо разные узоры пестрых голубиных крыльев, зеленые отливы булькающего горлышка. Расчищая крышу от голубей, я без жалости сталкивал их пятками по черепичному скату. Их утробное похотливое воркование, бесстыдная жадность, тупой и опасливый взгляд полуприкрытых пленкой оранжевых глаз вызывали у меня острые приступы отвращения. Мне и люди такие противны - надутые, чванные, но как семенят, вертя задом, если перед ними высыпать горсть крошек, как толкаются жирными боками и жрут с земли, и гадят на голову тому, кто их кормит!

Ветер наверху выдувал из меня мысли, но зато прилетало что-то со стороны, странное, чужое. Мне бы все глазеть на жизнь откуда-нибудь с высоты и мечтать – только прикосновенья солнца, ветра, только воркот голубей, только боги на Олимпе, - они там пируют, а я выгибаю спинку, представляя себя кошкой, и шиплю на голубей.

От царского дворца дорога шла все вверх и вверх к нашему дому, солнце жарило на склоне, я помню, как шел вверх, еле волоча ноги, набегавшись за день, и нарочно поднимал пыль, а навстречу спускался ленивый зеленщик с тихим осликом и почтительно здоровался, спрашивал о здоровье отца и не нужно ли ему венков из петрушки сегодня вечером. Все знали друг друга. Пелла была маленьким городом, македонцы так и не привыкли жить в городах. В оливковой роще я иногда делал привал и, развалившись на ветвях крепкой многоствольной оливы, воображал, что ее ветви – фараоново ложе, и смотрел на небо сквозь узенькие, повернутые ребром к солнцу листья, и слушал вечерний звон цикад, словно невидимое море гнало волны над головой. «Тебе бы в Золотом веке жить, когда мед капал прямо с деревьев», - говорил отец.

Отец часто уезжал, и я считал, что теперь я за хозяина. Он мне так и говорил. Я осматривал конюшни, дела, расспрашивал тетушек о здоровье и не надо ли им чего, раздавал приказания слугам. Жизнь была проста, налажена, я говорил то же, что слышал от отца, и особого вреда от моего хозяйничанья не было. Рабы, ухмыляясь, делали, что я им приказывал, и мне это ужасно нравилось.

В детстве жизнь простенькая, как игра в камешки, особенно такая безмятежная, как у меня. Я был настолько ею обласкан, что не знал ни страха, ни зависти. И до сих пор я толком и не знаю, каков страх на вкус, вместо него я чувствую одну печаль, когда вижу поле, полное мертвых тел, и погребальные костры.

Я рос крепким и здоровым и радовал отца тем, что ловко сидел на коне и колотил всех ровесников на нашей стороне холма. Большей частью это были шелудивые, золотушные, покрытые коростой уличные мальчишки, мелкие, как та рыбешка, которую оставляют для кошек, – понятно, что я среди них чувствовал себя непобедимым героем. Отец у меня был богат, хорошего рода и царь его любил, вся малышня на улице трепетала от одного моего вида, - в общем, я считал, что нам с отцом на роду написано миром владеть и людьми повелевать.

(Я вдруг так отчетливо вспомнил наш тенистый дом, где сквозь белый камень порога каждую весну прорастает подорожник, словно дом пуст и хозяева умерли. Летом он тонул в сплошном гудении пчел в розах и плетях дикого винограда, ящерицы грелись на ступенях. Вспомнил нагретое медное кольцо на тяжелой двери, цветные плитки пола под ногами после обжигающего песка дороги, морские росписи на стенах, как от них сразу становилось прохладнее, и мягкий голос отца из темной глубины дома, окликающий меня по имени. Так ярко вспомнил, что сердце заныло.)


********

В детстве я придумывал, что мама ночами ходит по дому, тихо-тихо, потому ее никто и не слышит, но мне о ее присутствии говорили мягкий шелест одежд, чье-то легкое дыханье на моих закрытых веках и женственный запах, вдруг заполняющий ноздри. В кладовой я однажды нашел сундук, а в нем женские наряды немыслимой красоты – сплошь покрытый изысканной вышивкой хитон, шелковое косское платье, похожее на усеянный цветами весенний луг, гиматий мягчайшей шерсти глубокого синего цвета с серебряной широкой каймой, почти прозрачные аморгины из тонкого льна. Они были так мягки, что я тут же зарылся в них лицом, жадно дыша тонким запахом стойких благовоний. Какой восхитительной женщиной была та, что носила эти чудесные одежды! Я видел ее внутренним взором – юную, гибкую, сияющую живой красотой, ее влажные от мирры тяжелые волосы в сложной прическе, звенящие браслеты на запястьях, драгоценное ожерелье на высокой шее, слышал нежный голос.

Мама была эпироткой, она приехала в Македонию вместе с царицей Олимпиадой, и отец говорит, что она была такой красавицей, что на нее и смотреть-то больно было. Звали ее Никея. Половина моей крови от нее, а я о ней ничего не знаю, может, потому сам себе порой кажусь чужаком, и не могу понять, из какой глубины всплывают желания и сны, которые я не хочу признавать своими.

После ее смерти отец так и не взял ни новой жены, ни наложницы в дом. По рассказам слуг, жили они богам на зависть в любви и дружбе и называли друг друга братцем и сестрицей, словно и не муж с женой, а любовники, сбежавшие из-под надзора на волю.

Как-то случайно мне под руку попались жутковатые стихи Тимея, и я вспомнил об отце и задумался о любви к мертвым, к тем, кто не может ответить. Темой стихов была странная история о том, что некий Дамет нашел выброшенное на берег моря тело утопленницы, и до того она была прекрасна, что он лишился разума от любви к ней и стал жить с ней, как с живой любовницей, осыпая поцелуями, называя ласковыми именами, и только когда тело ее разложилось окончательно, он вынужден был похоронить красавицу со всевозможными почестями, оплакав ее как самого близкого родича, и после того покончил с собой, потому что жить без нее не мог.

Соитие с трупами оставим на радость бальзамировщикам (говорят, они этим грешат порой), но если задуматься: какая же это безнадежная и безобразная тоска - любить того, кто давно умер и похоронен! Каково это чувствовать, как он с каждым днем уходит все дальше по Аидовым полям асфоделей, растворяясь в глубине памяти, как во тьме подземелья, и уже не различить черт любимого лица там, куда и мысль уже не дотягивается. А хуже всего то, что он не любит больше, не помнит тебя, никогда не узнает, он мертв и ему наплевать, что ты тут сходишь с ума от одиночества (Эвридика молчит, как бы Орфей не молил ее вымолвить хоть слово), - это и впрямь все равно что спать рядом с разлагающимся трупом! Боги пока добры ко мне, и тот, кого я люблю, жив и даже всерьез присматривается к бессмертию, но сколько раз в воображении я переживал его смерть! Сколько раз я видел во сне печальное шествие, плывущее над склоненными головами, поднятое на щите тело, как застывало сердце в ужасе при виде скачущего во весь опор царского гонца с искаженным бледным лицом, сколько раз я ошибался, слыша в криках солдат в лагере весть о смерти Александра. Я давно понял, что самая большая милость богов - умереть раньше любимого или вместе с ним, в одном бою.

Нежелание отца снова жениться все осуждали. Помню, как царь Филипп говорил: «Аминтор, ты ж заводчик! Стал бы ты холостить жеребца отборных статей, если б от него рождались жеребята вроде этого?» – он трепал меня по голове, отец отшучивался. Он был однолюбом, но ему, как и мне, это никогда не мешало ему вспыхивать и сгорать от страсти к какой-нибудь продажной девке или кинэду. Мне приятно вспоминать пролетную стайку отцовских любовниц, их ласковые пальцы в моих волосах, шутливые легкие поцелуи. Когда я уже подрос, отец часто проводил время со знаменитой коринфской гетерой Гелиодорой, смугло-бронзовой красавицей, которая переселилась в Пеллу, как и многие, поближе к победителям и трофеям. Умная и приятная женщина с темными жаркими щеками и речистыми, льстивыми, сладкими губами; при встрече она щебетала милые глупости нежным голоском, пахло от нее чудесно, и я думал – как было бы хорошо, если бы она всегда жила у нас в доме. Мы с ней остались друзьями и после того, как они с отцом разошлись. Она давала мне дельные советы, когда я вырос, помогала устраивать вечеринки и рекомендовала воспитанных и чистых девочек.

@темы: Александр, Новая книжка

---

Меня вчера выбросило из Интернета. Испугался, но до ночи так и не получилось назад влезть. А сегодня - всё путём. Ура. Но что это было?

---

Самый маленький человек в мире

Понравился вот этот пацанчик.





Это Хагендра Тапа Магар, самый маленький человек на Земле, недавно отпраздновал свое 18-летие. Его рост – 60 см, вес 4,6 кг, живет в непальской деревушке в Гималаях. Теперь совершеннолетний малыш заявил: «Я хочу всемирного признания и жену. Сначала я бы хотел попасть в Книгу рекордов Гиннесса, а потом, когда ко мне придет слава и известность, думаю, от желающих отбоя не будет». До этого онуже не раз подавал заявление в Книгу рекордов Гиннесса, но получал отказ, так как был несовершеннолетним.

Нравится его жизнерадостность. Наверно, для его небогатой семьи это действительно счастье. Лучше уж в цирке уродом работать, получая за это достойные деньги, чем заживо гнить в богадельне, потому что общество слишком толерантно и позитивно, чтобы смеяться над уродами, а видеть оно их тоже не хочет.

@темы: Жизнь

---

Дайри-этикет

Всем, кто пришел, я очень рад, добро пожаловать. Правил нет, так что, как хотите, так себя и ведите - я за свободу. Этикет должен облегчать жизнь, а не усложнять ее. Обычно я легко принимаю предлагаемый стиль общения, ну разве что на долгий флуд времени нет. И спорить не люблю, жалко на это жизнь тратить. Не согласны - и ладно.

1) Новых ПЧ не приветствую, потому что по себе знаю, что порой хотелось бы чувствовать себя невидимкой.

2) Если я на кого-нибудь подписываюсь - не жду, что подпишутся в ответ, и сам не подписываюсь взаимно. В последнее время вообще редко добавляю что-то в избранное, потому что оно и так слишком большое. Я часто читаю дневники ПЧ, на которые не подписан, если есть время для этого.

3) Если от меня отписываются - могу тоже отписаться, могу оставить в избранном, считаю себя вправе делать и то, и другое без объяснений.

4) У меня довольно радикальные взгляды на некоторые вещи, перечислять я их не стану, потому что оно всплывает внезапно. И у меня есть серьезные продуманные убеждения, которые я просто так не меняю, и советы их изменить не принимаю. Вообще, я к словам отношусь серьезно, и если что-то пишу, то это именно то, что я и хотел сказать, а не случайно в голову влетело. Часто я излишне резко отзываюсь о вполне приличных книгах или фильмах - это от любви к совершенству и потому что положительные отзывы, большей частью, унылы.

5) Вот чего я точно не собираюсь делать - это кого-то обижать, игнорировать и т.д. Если покажется, что я что-то такое сделал - это не со зла, я не хотел, честно.

6) Важно! Я параноик, в реал из виртуала не перехожу, во встречах не участвую, фотографии свои не выкладываю, анонимностью дорожу, намеренно избегаю конкретики, чтобы не спалиться.

7)И еще - боюсь почты, фобия у меня такая смешная, холодею, когда рядом с у-мейлом цифру вижу. Для гуманных людей предлагаю вариант: если возникнет потребность - писать мне в какой-нибудь старый пост, где никто не помешает, это будет милосердно с вашей стороны.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Сон

Снился странный сон, очень эмоционально насыщенный, запомнил из него только очень короткий фрагмент. Содержание: где-то во Франции видимо, Канны, или Страсбург, не помню - атмосфера кинофестиваля и политического саммита одновременно. Папарацци окружают какого-то известного человека, внешне он вроде Марлона Брандо, но черноволосый, темноглазый, смуглый, по-креольски, офигенно красивый, немолодой, с морщинами у глаз, сединой, и он не актер, а писатель, вроде бы Ромен Гари. И я очень взволнован и смотрю на него с надеждой и восхищением (из-за красоты, наверно, потому что авторитетов у меня нет, и люди как таковые у меня восхищения обычно не вызывают, только их поступки и творения).

Я болтаюсь в толпе журналистов, только без микрофона, не по работе, и тоска страшная, потому что речь идет о России, во враждебном тоне, все эти журналюги изощренно стараются вытрясти из этого человека то, что им нужно, какой-то приговор России, что угодно, чтобы он подтвердил их мнение о русских, а он коротко и презрительно отвечает им, и мне кажется, что он не попадается в их ловушки.

А мне дико тошно. Атмосфера кошмара, когда чувствуешь, что весь мир рушится из-за злых людей, вот именно сейчас принимается решение, бомбить нас или нет, и все, что здесь происходит тоже может как-то на это решение повлиять, но скорее просто антураж, такое срежиссированное общественное мнение в стиле "уничтожить русских как бешеных собак", и я застрял среди тех, кто только ликует по этому поводу, и ничего не могу сделать, даже сказать ничего не могу, потому что все только на французском.

Я тогда с горечью громко говорю какую-то цитату из Высоцкого (???), на русском, конечно, и этот Брандо-Гари вдруг так живо поворачивается ко мне и мгновенно откликается, и все остальные словно перестают существовать. Он отвечает тоже по-русски, с легким акцентом (наверно, из первой волны эмигрантов), предельно эмоционально, в темных глазах слезы блестят, но не проливаются, я понимаю, что он думает и чувствует то же, что я, только не собирается ломать руки в отчаянии, а собран, решителен, готов на все, и плевать, что против всей Европы. И из-за этого кошмар перестает быть кошмаром.

В пересказе нудная фигня, сон длился пару минут всего, но как будто мне в очередной раз показали, каким должен быть человек: такое мгновенное отстранение от всякой суеты, предельная сосредоточенность на важном, откровенность, эмоциональность, отзывчивость, и в этом сила, а не слабость, и внутренний огонь. Ну и я, конечно, во сне в этого человека сразу влюбился, и целый день хожу, все вспоминаю его лицо и горячий блеск глаз.

@темы: Сон

---

Про имена и ангелов

Вчера был день Архистратига Михаила.


Митрополит Антоний Сурожский (источник ):


"Есть место в книге Откровения, где тайнозритель Иоанн повествует нам, что когда придет время и мы все будем в Царстве Божием, то каждый получит имя таинственное, которое знает только Бог, дающий его, и познает тот, кто его получает. Это имя как бы содержит в себе всю тайну человека; этим именем сказано все о нем; этого имени никто не может знать, кроме Бога и получающего его, потому что оно определяет то единственное, неповторимое соотношение, которое существует между Богом и Его тварью — каждой, единственной для Него тварью.

Мы носим имена святых, которые прожили и осуществили на земле свое призвание; мы им посвящены, как храмы посвящаются тому или другому святому; и мы должны бы вдумываться и в значение его имени, и в ту личность святого, которая нам доступна из его жития. Ведь он не только является нашим молитвенником, заступником и защитником, но в какой-то мере и образом того, чем мы могли бы быть. Повторить ничью жизнь нельзя; но научиться от жизни того или другого человека, святого или даже грешного, жить более достойно себя и более достойно Бога — можно.

И вот сегодня мы празднуем честь и память Архистратига Михаила в окружении Ангелов Господних. Ангелы — это вестники; Ангел — это тот, кого Господь может послать с поручением и кто до конца, совершенно исполнит его. Может показаться странным, что целую группу тварей Господних мы называем именем, которое обозначает их должность, их служение, словно в них нет ничего другого. И на самом деле это так, и в этом их святость: очищенные, сияющие Божиим светом, по слову Григория Паламы и наших богослужебных книг, они являются вторыми светами, отблесками вечного света Божественного. В них нет той непрозрачности, той потемненности, которая позволяет нам называться именем, и это имя и есть определение нашего места перед лицом Божиим и нашего места в творении Господнем. Они — светы вторые. Что это значит?

Это значит, что некий божественный свет льется через них беспрепятственно, свободно, широкой рекой; но не просто как по пустому желобу, не только как через безжизненное стекло, а так, как льется, и искрится, и сияет, и множится свет, когда он падет на драгоценный камень, дойдет до его сердца и оттуда ответным сиянием бьет в стороны, озаряя, а порой и ослепляя своей красотой.

Это образ подлинной святости, и в этом отношении они действительно Ангелы, потому что мы их узнаем, переживаем только как сияние Божественного света, сияние не уменьшенное, не потемненное, но сияние приумноженное и радостотворное, приносящее жизнь, — а сущность их бытия и сущность их святости остаются тайной между ними и Богом, Который познает глубины Своей твари...

Но их личная святость явлена нам еще особо тем отдельным именем, которым каждый из них назван. Некоторые из этих имен вошли в Священное Писание, были открыты опыту Церкви и показывают нам, в чем их особая святость. Архистратиг Сил Небесных, которому посвящены многие среди нас здесь и многие в стране Российской, назван Михаилом. "Михаил" — слово еврейское, и оно значит "Никто как Бог"; и это слово выражает все стояние великого Архангела, когда Денница восстал против Бога, желая утвердить себя в некоторой, хотя бы тварной, обособленности и самостоятельности, и когда встал великий Архангел Михаил и произнес одно это слово, которое определило все для него: "Никто как Бог", и утвердило его в таком отношении с Богом, что сделало его хранителем врат райских. "Никто как Бог" — в этом выразилось все знание великим Архангелом своего Бога. Он Его не описывает, он Его не объясняет — он встает и свидетельствует. В этом его приобщенность к сиянию Божества, и в этом мера, в которой он являет это сияние и открывает нам путь к тайне Господней своим словом и тем именем, которое выражает весь его непостижимый опыт непостижимого Бога.

На иконах Архангел Михаил изображается в латах, с пламенеющим мечом в руке. Он попирает дракона, который знаменует собою зло; Архангел стоит во вратах рая, не давая войти в это святое и священное место тем, кто к этому не готов; и еще он изображается на тех вратах иконостаса, через которые духовенство выходит из алтаря: священник с Евангелием, на Великом Входе, или дьякон на ектении; и это те врата, через которые в литургическом, богослужебном порядке никто не входит во Святая Святых, в алтарь.

Другой Архангел, Гавриил, чье имя означает "Крепость Божия", изображается на тех вратах, через которые дьякон во время богослужения входит обратно в алтарь. Гавриил — тот, который возвещает нам, что дверь открыта, чтобы нам снова войти в присутствие Божие; что сила Божия явлена, что Бог победил и мы спасены. От Евангелиста Луки мы знаем, что Архангел Гавриил принес Захарии весть о рождении Иоанна Крестителя, он же возвестил Деве Марии, что Она обрела благодать у Бога и родит миру Спасителя; поэтому мы видим его на иконах с оливковой ветвью в руках — знаком примирения Бога с миром.

Об Архангеле Рафаиле мы читаем в книге Товита, как он сопутствовал сыну его Товии и исцелил Товита и его невестку, и имя его означает "Исцеление Божие"; и о других Архангелах и Ангелах говорит нам Священное Писание; и вера Церкви, опыт христианский говорят нам об Ангелах-хранителях.

О дне памяти святого, имя которого мы носим, мы говорим, что это "день нашего Ангела". И в каком-то смысле, в смысле нашего посвящения святому это верно; но с разными святыми людьми — как и с окружающими нас простыми людьми — общение у нас складывается по-разному: одни нам лично ближе, через молитву и через их житие, которому мы хотели бы подражать; другими мы восхищаемся как бы издали. С Ангелом же хранителем отношения наши совсем иные: мы ему поручены, и он — хранитель наш, независимо как бы от того, обращаемся ли мы к нему, помним ли вообще о нем или нет, — как наши мать и отец, с которыми у нас неразрушимая связь, что бы мы ни думали, как бы ни поступали по отношению к ним, как бы ни вели себя...

И еще: один человек на земле был назван вестником и Ангелом веры церковной: это Креститель Иоанн, и о нем мы читаем слова, именно подобные тому, что я сейчас говорил об Ангелах. О нем начало Евангелия от Марка говорит: Он — глас вопиющего в пустыне... Он глас, он — только звук Господня голоса, он — Ангел, потому что через него говорит Сам Бог, а сам он о себе говорит, что ему надо умаляться, чтобы в полную меру встал перед людьми образ Господень.

Это — путь на земле; мы должны умаляться, постепенно терять то, что кажется таким драгоценным, а на самом деле есть сгущенность нашего видимого естества. Мы должны постепенно делаться прозрачными, чтобы стать как бы невидимыми — как драгоценный камень невидим и обнаруживается только тем светом, который, ударяя в него, осиявает все вокруг. Тогда мы как будто теряем что-то из своего временного существа, но для того только, чтобы приобрести неотъемлемое познание Бога, единственное, которое каждый из нас, кто называет себя "я", может иметь и которое он может явить всем другим, потому что каждый из нас познает Бога единственным и неповторимым образом. Наш путь — от земли на Небо, от тяжелой нашей воплощенности в просветленность и прозрачность... Ангелом на земле является неложный свидетель — Иоанн Креститель, который на пути, и Тот, Кого Священное Писание называет "Великого Совета Ангел" — Бог, пришедший во плоти.

Вот те образы, те мысли, те думы из нашего почитания Ангелов, из нашей любви к ним, из нашего с ними общения в молитве и их заступления за нас, которые нам могут помочь найти путь нашей собственной души от земли на Небо, от собственной потемненности к совершенному просвещению. Молитвами святых Ангелов и Архангелов да даст нам Господь, отрешившись от себя, вольной волей, любовью к Богу, начать умаляться до того, чтобы полной мерой воссиял Сам Бог в каждом из нас. Аминь.




Протоиерей Михаил Асмус источник

«Параллельные» миры существуют!

Гипертрофированный интерес к теме инопланетных цивилизаций возник в безбожном ΧΧ столетии не только благодаря научно-техническому прорыву в космической сфере. В сильном искажении он отразил многовековой опыт человечества, подтверждающий существование особого, «параллельного» нашему, мира дỳхов, то есть существ бестелесных и, стало быть, вполне нематериальных, но при этом наделенных разумом и волей. Религиозному сознанию доступно даже различение этих духов на два лагеря – добрых и злых. Причем представители обоих лагерей периодически «вторгаются» в наш мир, принимая облик человека или каких-либо других существ, и приносят людям различные вести извне.

За эти вести все духи получили общее наименование «ангелов» (греч. «вестников»), поэтому в Священном Писании всегда конкретизируется, идет ли речь о святом Вестнике Божием («Ангел Господень») или о нечистом вестнике клеветника-диавола («ангел сатанин»). Из библейских же текстов мы узнаём о том, как Ангелы Божии служат делу нашего спасения, а ангелы тьмы способствуют нашей погибели. Как за судьбы целого мира, так и за каждую человеческую душу идет незримая оку духовная борьба, в которой Силы Небесные проявляют себя как наши защитники и руководители к добру, а силы бесовские выступают как искусители и подстрекатели ко злу. Но волевой выбор всегда остается за самим человеком.

Впрочем, здесь у христиан есть одно важное преимущество. В чине оглашения, который совершается перед таинством Крещения, священник, ссылаясь на уже совершенное Христом спасение мира, просит Сущего (самое главное наименование Бога по Ветхому Завету) приставить к человеку, отрекающемуся от рабства диаволу, Ангела светла, избавляюща его от всякаго навета сопротиволежащаго, от сретения с лукавым духом и от обманчивых мечтаний. Под кровом ангельских крыл христианину в известном смысле легче сделать правильный выбор: иногда достаточно прислушаться к голосу совести – не Ангел ли Хранитель подсказывает верный путь.

@музыка: Има Сумак

@темы: Православие

---

Приятная новость - я нормальный. И я всегда знал, что я не интроверт, а мне никто не верил.

Результаты теста

Ваш психотип (опросник Айзенка)

Амбиверт /Амбиверт/ (личность, имеющая средние показатели по шкале экстраверсии. (Экстраверсия: обращенность сознания и внимания человека в основном на то, что происходит вокруг него, в отличии от интроверсии: обращенность сознания человека к самому себе; поглощенность собственными проблемами и переживаниями, сопровождаемая ослаблением внимания к тому, что происходит вокруг Поскольку частотное распределение в нормальной популяции центрировано на среднем участке этой шкалы, то можно считать, что большинство людей являются амбивертами) Нормостеник /Нормостеник/ (Средняя эмоциональная устойчивость) Общая характеристика: полное равновесие, центр Искренность ответов на тест: откровенные ответы

ПРОЙТИ ТЕСТ

@темы: Тест

---

История о миллиардере, который внезапно пришел к просветлению

У Коли читал в каком-то журнале занятную статью о миллиардере Полонском, золотая сотня Форбс, небоскреб «Федерация» в Москве-Сити, типа самое высокое здание Европы. В кризис он разорился, «Кутузовскую милю» у него изо рта вырвали, злой «Альфа банк» его долги скупил и начал анально унижать и т.д. Потом его Лебедев в телевизоре по чавке настучал. А теперь Полонский еще протестуэ и голодаэ в палатке на Кутузовском, бумажками трясет, что его, бедного, обидели и надули.

Нет, в реале он не особо бедный, потерял только престиж, все остальное при нем осталось, т.е. образ жизни он может не менять. В статье упор на "умом не понять, аршином не измерить": русский эксклюзивный сюрреализм - голодающий миллиардер, и это непременно что-то символизирует. Раньше Полонский тоже символизировал: на 62-м этаже его небоскреба окно от пола до потолка, писсуар перед окном, и Полонский, как приспичит, лицом к окну символически мочился на Москву со своей охереннейшей высоты. Ну и еще - двигал концепцию «Москва для богатых», называл желание купить белый мерседес главным двигателем человечества, лучше денег только деньги, и публично послал в жопу всех, у кого нет миллиарда.

Теперь он занимается цигуном и весь такой просветленный в маленьких радостях семейной жизни. Вслед за Задорновым раскрывает тайны цивилизации и человеческого мозга, истинные значения слов и прочие сакральные фиговины, потому как обрел истину. Мне интересно, как быстро он пошлет в жопу цигун, если кривая его опять вывезет? Хотя, не знаю, что такое цигун, может, это типа фитнеса?

По-моему, это все не беда, так что ни жалеть, ни злорадствовать охоты нет, и в «духовное преображение» что-то не верится, та же мания величия прослеживается и неадекват, как и в его коммерческой деятельности.

@темы: Жизнь, На фига козе баян, она и так веселая.

---

Что автор хотел сказать своим произведением?

Шучу. Я ж еще сто раз собираюсь править, вот думаю, чего же я сам хочу.

всякая техническая фигня

И получается, что хочу что-то вроде «В поисках утраченного времени», чтоб по десять страниц про багульник и читатели впадали в спячку от скуки. Но название мне подходит офигенно. И в кайф прустовский метод работы – расширение текста до бесконечности. Тоже так хочу. И помереть бы на середине какого-нибудь 23 тома, оставив сей труд незавершенным, чтоб читатели от злости драли книжку и до смерти так и не узнали бы, кто же победил в битве при Гавгамелах. Гы-гы-гы.

Опять я перекинул стороны света относительно Гефестионова дома. Чтобы Персей с Пегасом были на северо-востоке, как положено, а не северо-западе. Или опять что-то напутал. Ну их на хрен, больше чертежи не рисую. Хотелось-то чего? Оглядеться, потоптаться, проникнуться духом места. Пространство судьбы.

Насчет Гефестиона. Мужик свой ресурс выработал, надорвался и в ближайшее время помрёт. Настроение – некая патетичность, п.ч. он подсознательно чувствует, что скоро кирдык, пора о душе думать, но он столько всего уже на свете повидал, и смерть для него ни хрена не событие, так что он свой же пафос высмеивает по-своему. Он у меня весь такой противоречивый и весь такой внезапный, реально не знает, чего же ему нужно от жизни, похоже, уже давно ничего не надо, кроме шоколада. И несколько возможных вариантов его другой судьбы, если бы они с Сашкой не пересеклись.

О речи. Ребята росли в казарме, и если б я знал древнегреческий мат, то у меня половина текста была бы матом. А высокая образованность и интеллектуальные интересы Сашки и Геши делали бы их матерную речь еще более грязной и изощренной. К сожалению, приходится ограничиваться всякой фигней и эвфемизмами.

Что касается детства, то больше всего боюсь впасть в сентиментальность. Тема детства сама по себе сентиментальная, и я вот себе голову ломаю, как бы ее решить в другом ключе. Гефестион у меня такой мужик, которому умиление не свойственно вообще и в воспоминаниях о детстве в частности. Хвастаться может, посмеиваться, может быть грустить о потерях и ошибках. Но сам факт, что он был пухлым младенцем его ничуть не радует. Он предпочитает считать, что был таким оторвой-терминатором.

@темы: Александр, О моей книжке