ДНЕВНИК ПОД РАКИТОВЫМ КУСТОМ — @дневники: асоциальная сеть

воскресенье, 27 ноября 2011

23:35

Паисий Величковский и Добротолюбие

Я не червонец, чтоб быть любезен всем

Сегодня празднуется память преп. Паисия Величковского. Замечательный был человек, перевел на русский многих святых отцов и составил "Добротолюбие" - это чудесный сборник святоотеческих текстов, руководства духовной жизни. Буду его постом читать. Я помню, меня сразу ориентировали, когда я крестился, что нужно Святое Писание читать, а из других книжек - Добротолюбие, а все остальное уже потом. Ну я пошел и закупил все пять томов, и очень рад, одна из любимых книг.

А Паисий Величковский и сам он хорошую книгу написал "Крины сельные или цветы прекрасные" - там об Иисусовой молитве и умном делании. Это 18й век, так что там еще язык удивительный. Я очень его полюбил и очень благодарен ему. (А еще святителю Игнатию Брянчанинову, тоже потрясающий человек был).

- Живи как бы ежедневно умирая

- Если хочешь, душа моя, спастись, то утончи плоть свою, вкуси вольную горечь, понеси тяжелыя скорби, как все святые вкусили и потерпели.

- О человек! Суд при дверех: ожидай страшнаго ответа! Река огненная, волнуясь, шумит с треском и сильными искрами!... О человек! Трудись, старайся, подвизайся; пред смертью вестник не приходит!

Вот что я сегодня почитаю. (Боюсь только, что слишком много эстетического наслаждения от этого получаю.)

@темы: Православие

URL

15:50

Я не червонец, чтоб быть любезен всем

Надо мне подумать, что мне конкретно во время поста делать, план составить, что читать и т.д.

И еще себя в порядок привести, а то если меня машина собьет, то Коля в морге со стыда сгорит, меня опознавая, из-за моих драных носков и т.д.

@темы: Жизнь

URL

15:08

Про Рождественский пост

Я не червонец, чтоб быть любезен всем

Всё сложно. Прот. Александр Авдюгин: "Дело в том, что постный стол нынче многообразнее и дороже скоромного, а от страстей во время подведения годовых итогов и под грохот фейерверков никуда не денешься. Если же громогласно провозгласить, что беса в себе можно победить только евангельским способом, то бишь «молитвой и постом», то рискуешь получить определение «архаичного консерватора с зилотскими наклонностями». И не приведи Господь призвать отказаться от встречи нового года! Тут же приклеят знаменитую этикетку: «Молиться, поститься, слушать радио «Радонеж» и отмахнутся, как от прокаженного, потому что «в условиях современной православной миссии данная метода отпугнет потенциального прихожанина»». - Бида, бида!

Василий Великий: «При телесном посте чрево постится от пищи и пития; при душевном посте душа воздерживается от злых помыслов, дел и слов. Настоящий постник воздерживается от гнева, ярости, злобы и мщения. Настоящий постник воздерживает язык от празднословия, сквернословия, пустословия, клеветы, осуждения, лести, лжи и всякого злоречия. Словом, настоящий постник тот, кто удаляется от всякого зла…»

@темы: Православие

URL

14:56

О милосердном самарянине

Я не червонец, чтоб быть любезен всем

В этом плане притча о Милосердном самарянине (Лк. 10, 2-37) – это отдельное малое Евангелие в большом. Оно показывает, что еретик по образу мысли может на самом деле быть куда ближе к истине-Христу по существу. А правоверные по образу мысли священник или левит, соответственно, оказываются практическими еретиками по жизни, при этом будучи убежденными, что поступают правильно и по закону.

В анагогическом смысле милосердный самарянин - это Христос, так что эта притча еще о том, что бывает, что кроме Христа нам и помочь-то некому.

Статья священника Феодора Парфенова, целиком здесь

Вот проповедь на ту же тему митрополита Антония Сурожского: здесь

@темы: Православие

URL

14:40

О ПРИНЯТИИ ПОСТА «ВСЕРЬЕЗ»

Я не червонец, чтоб быть любезен всем

Замечательная работа, всё очень четко и всё - мне необходимо. Речь, правда, о Великом посте, но всё равно - это то, что мне надо сейчас. Александр Шмеман - умнейший человек, тут всё без кулинарии и диеты. Пост как взгляд в глубину себя, как поиск смыслов во всем, как новое обретение веры, как постоянное борение с искушениями, поражения и победы, как упование на Бога во всем.

Протопресвитер Александр Шмеман. О принятии поста "всерьез"До сих пор мы говорили о церковном учении о посте, учении, которое передается нам прежде всего в великопостном богослужении. Теперь встает вопрос: как можем мы применить это учение к нашей жизни? Как мог бы Великий пост быть не только номинальным, но действительным двигателем в нашем существовании? Наша жизнь (нужно ли напоминать это?) настолько разнится от той, которой жили люди, создавшие эти стихиры, каноны, установившие эти богослужения и устав. Они жили еще в относительно небольших общинах, вне города, в органически православном мире; самый порядок жизни был построен в соответствии с Церковью. Теперь мы живем среди огромного, городского, технологического общества, «плюралистического» в своих религиозных верованиях, секуляристического по мировоззрению, в мире, в котором мы, православные, составляем незначительное меньшинство. Великий Пост не занимает больше такого внешне ярко выраженного места, как бывало, скажем, в России или в Греции. Вопрос наш поэтому очень актуален: можем ли мы поистине соблюдать Пост, а не ограничиваться, как это слишком часто бывает, двумя-тремя «символическими» переменами в нашем быту?

Ясно, например, что для большинства верующих ежедневное посещение великопостных богослужений невозможно. Они продолжают ходить в церковь по воскресеньям, но, как мы уже знаем, воскресная Литургия постом, внешне, по крайней мере, ничем не отличается от обычной, и, таким образом, присутствуя на ней, почти невозможно «почувствовать» великопостные особенности богослужения, посредством которых сообщается нам дух Великого Поста. Поскольку же цивилизация, к которой мы принадлежим, ни в чем не отражает Великого Поста, неудивительно, что наше отношение к Великому Посту сводится к отрицательному понятию, как к времени, когда некоторые вещи, например, мясо, жиры, танцы и развлечения, запрещены. Обычный вопрос: «От чего вы отказываетесь постом?» — хороший пример этого обычного отрицательного понимания. С «положительной» точки зрения Великий Пост рассматривается как время, когда мы должны исполнить свои религиозные «обязанности» исповеди и Причастия («не позднее Вербного Воскресенья» как я прочел в одном приходском листке). После исполнения этой «обязанности» остальное время Великого Поста теряет всякое положительное значение.

Таким образом, ясно видно, что постепенно образовалось глубокое разногласие или противоречие между, с одной стороны, духом и «теорией» Великого Поста, которые мы старались объяснить на основе великопостных богослужений, а с другой стороны — всеобщим неправильным пониманием Поста, которое иногда поддерживает и разделяет само духовенство. Ибо всегда легче духовное начало свести к формальному, чем за формальным искать духовного. Можно сказать без преувеличения, что хотя пост все еще «соблюдается», он потерял непосредственное соприкосновение с нашей жизнью, перестал быть той баней покаяния и обновления, которым, по богослужебному и духовному учению Церкви, он должен быть. Можем ли мы вновь обрести это утерянное понимание поста, сделать его вновь духовной силой и ежедневной реальностью нашей жизни? Ответ на этот вопрос больше всего, я бы сказал — даже исключительно, зависит от того, хотим ли мы или не хотим серьезно отнестись к Великому Посту? Как бы ни отличались условия нашей теперешней жизни от прежних, как бы реальны ни были трудности и препятствия, которые создает современная жизнь, ни одно из них не может быть абсолютным препятствием, ничто не может сделать Великий Пост невозможным для нас. На самом деле, корень постепенной утраты реального влияния Поста на нашу жизнь — глубже всего этого. Корень ее в том, что мы сознательно или бессознательно сводим религию к поверхностному номинализму или символизму — этому лучшему способу «обходить» и перетолковывать требования, предъявляемые религией к нашей жизни, серьезность усилия или подвига. Мы должны добавить, что такая «редукция» особенно свойственна православным. Западные христиане, католики и протестанты, встречаясь с тем, что они считают «невозможным», скорее внесут изменения в саму религию, «применяя» ее к новым условиям и делая ее таким образом «удобной». Мы видели, например, совсем недавно, что Римско-Католическая Церковь сперва свела пост буквально к минимуму, а затем просто отменила его. Мы обычно относимся к такому «применению» поста к условиям жизни с праведным и справедливым негодованием, как к измене христианскому преданию, как к минимализации христианской веры. И правда, хвала и честь Православию за то, что оно ни к чему не «применяется», не снижает уровня, не старается сделать христианство удобным, легким. Хвала и честь Православию, но конечно не нам, православным людям. Не сегодня, даже не вчера, а уже давно мы нашли способ примирить абсолютные требования Церкви с нашей человеческой слабостью, и при этом не только не теряем чувства собственного достоинства, но вдобавок оправдываем себя и считаем совесть свою чистой. Способ этот состоит в символическом исполнении требований Церкви; символический номинализм проникает теперь во всю нашу религиозную жизнь. Так, например, нам в голову не придет изменить нашу литургию и ее монастырский устав, — Боже упаси! — мы просто продолжаем называть богослужение, длящееся час, «Всенощным бдением» и гордо объясняем, что это такая же служба, которую совершали монахи в Лавре св. Саввы в IX веке.

По отношению к Великому Посту вместо того, чтобы задавать существенные вопросы: «Что означает поститься?» или ‘Что такое Великий Пост?» — мы удовлетворяемся великопостным символизмом. В церковных журналах и листках появляются рецепты: «вкусные постные блюда»; некоторые приходы может быть даже увеличивают свой доход хорошо помещенным объявлением «постного вкусного обеда». Столь многое в наших церквах объясняется символически, как интересные, живописные и забавные обычаи и традиции, связывающие нас не столько с Богом и новой жизнью в Нем, но с прежними временами и обычаями наших предков, что все труднее становится различать за этим религиозным фольклором глубокий и серьезный смысл религии. Мне хочется подчеркнуть, что нет ничего самого по себе плохого в различных обычаях. Когда они появились, они служили людям способом выражения их серьезного отношения к религии; это были не символы, а сама жизнь. А случилось то, что жизнь изменилась и все меньше стала строиться на основах религии, тогда как некоторые обычаи сохранились как «символы» жизни, отошедшей в прошлое, и сохранилось то, что казалось нам более живописным и в то же время легко исполнимым. Духовная опасность здесь состоит в том, что постепенно к самой религии начинают относиться, как к некоей системе символов и обычаев, не понимая того, что эти последние должны служить призывом к обновлению и усилию. Больше сил тратится на приготовление постных блюд и на пасхальное разговенье, чем на сам пост и приготовление к участию в тайне Воскресения Христова. Это означает, что пока мирские обычаи и традиции не будут вновь соединены с религиозным отношением к жизни, которое их породило, пока отношение к символам останется несерьезным, — и Церковь останется оторванной от жизни, не имеющей власти над ней. Итак, вместо того, чтобы «символизировать наследие прошлого», мы должны начать вновь вкладывать его в нашу жизнь.

Серьезное отношение к Посту означает, прежде всего, что мы отнесемся к нему, по возможности, на самом глубоком уровне нашего сознания — воспримем его как духовный призыв, требующий ответа, решения, постоянного усилия. Мы знаем, что именно для этой цели Церковь установила приуготовительные недели к Великому Посту. Это и есть время для ответа и решения. И лучший и самый легкий способ для этого — отдаться руководительству Церкви, хотя бы размышлением над пятью Евангельскими чтениями, которые Церковь предлагает нам в течение пяти недель, предшествующих Посту: желание (Закхей), смирение (Мытарь и Фарисей), возвращение из изгнания (Блудный сын), суд (Страшный Суд) и прощение (Прощенное Воскресенье). Эти Евангельские чтения надо не только прослушать в церкви, но принести их с собой «домой» и сопоставить с моей жизнью, моим семейным положением, моими профессиональными обязанностями, моей заботой о материальной стороне жизни, моим отношением к определенным людям, с которыми я живу.

Если к этому размышлению прибавить молитву приуготовительных недель: «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче…» и 136-й псалом — «На реках Вавилонских…» — начинаешь понимать, что значит «жить вместе с Церковью», и как богослужебные особенности украшают ежедневную жизнь. Во время поста хорошо было бы почитать книгу религиозного содержания. Цель такого чтения — не только расширение нашего религиозного кругозора, но главное — очищение нашего ума от всего, что его обычно засоряет. Кажется просто невероятным, насколько наш ум заполнен и засорен всякого рода заботами, интересами, беспокойствами и впечатлениями, и как трудно бывает во всем этом разобраться. Чтение книги религиозного содержания, когда ум сосредоточен на чем-то совершенно отличном от обычного круга наших мыслей, само по себе создает другую умственную и духовную атмосферу. Не надо принимать все это, как «рецепты»; могут быть и другие способы достойного приготовления к Великому Посту. Главное во всем этом приготовительном периоде то, что мы начинаем ждать Великого Поста, как бы издалека идущего к нам или, может быть, посланного нам Самим Богом как возможность измениться, обновиться, углубиться, и что мы серьезно относимся к этой возможности, так что в день Прощенного Воскресенья, выходя из дома, чтобы идти к Вечерне, мы готовы со всей возможной искренностью воспринять и восчувствовать слова Великого Прокимна, которые знаменуют начало Великого Поста:

Не отврати лица Твоего от отрока Твоего, яко скорблю…

УЧАСТИЕ В ВЕЛИКОПОСТНЫХ БОГОСЛУЖЕНИЯХ

Как мы уже сказали, никто не может посещать все великопостные богослужения. Но каждый может быть на некоторых из них. Великим Постом, прежде всего, надо чаще ходить в церковь и участвовать в церковном богослужении; нельзя извинить тех, кто этим пренебрегает. Конечно, здесь опять встречаются разные личные обстоятельства, индивидуальные возможности и невозможности, которые приводят к различным решениям, но решение как таковое должно быть; должно быть сделано усилие, должно быть постоянство. С богослужебной точки зрения мы можем предложить нижеследующий «минимум», цель которого не в духовно разрушительном чувстве исполненной обязанности, а в усвоении хотя бы самого существенного в великопостном богослужении.

В первую очередь, особое внимание должно быть обращено в приходах на надлежащее совершение вечерни в Прощенное Воскресенье. Поистине трагично, что в стольких церквах эта служба либо вообще пропускается, либо совершается без должного внимания и заботы. Эта вечерня должна стать одним из больших ежегодных «приходских событий» и, как таковая, быть особенно хорошо подготовлена. Приготовление состоит из спевок приходского хора, объяснения этой службы в проповедях или приходских листках, выбора удобного времени, когда большинство прихожан может быть в церкви; в общем, надо сделать эту вечерню настоящим духовным событием. Потому что, повторяем еще раз, эта вечерня лучше и больше всего открывает нам значение Великого Поста как времени покаяния, примирения, согласного начала постного пути.

Следующее за этой вечерней первенствующее место должно быть отведено первой неделе Поста. Особое усилие должно быть приложено к тому, чтобы хоть один или два раза прослушать Великий Канон Андрея Критского. Как уже было сказано, смысл и цель богослужений этих первых дней направлены на то, чтобы ввести нас в духовное настроение Великого Поста, то, которое мы назвали «светлой печалью».

Затем, в течение всего Великого Поста, совершенно необходимо, чтобы хоть один день был посвящен присутствию на Литургии Преждеосвященных Даров со всеми ее духовными переживаниями — постом, превращением хотя бы одного дня в настоящее ожидание и суда и радости. Тут не могут быть убедительными никакие ссылки на условия жизни, недостаток времени и прочее, ибо если мы будем исполнять только то, что «удобно» при условиях нашей теперешней жизни, то самое понятие постного подвига станет совершенно бессмысленным. На самом деле не только в XX веке, но со времен Адама и Евы «мир сей» всегда препятствовал исполнению заповедей Божиих. Поэтому и в современном образе жизни нет по существу ничего нового, особенного. В конце концов, все опять зависит от того, серьезно ли мы относимся к религии; если да, то для восьми или десяти раз, что мы пойдем в церковь, потребуется минимальное усилие. Но, лишая себя этих восьми-десяти раз, мы лишаем себя не только красоты и глубины великопостных богослужений, но, как мы увидим в следующей главе, того, что придает нашему по-щению смысл, делает его действенным.

«…ТОЛЬКО МОЛИТВОЮ И ПОСТОМ»

Нет Великого Поста без пощения. Кажется, однако, что в настоящее время люди либо несерьезно относятся к пощению, либо же неверно понимают его подлинное духовное значение. Для одних пост состоит в символическом лишении себя чего-нибудь. Для других пост означает добросовестное соблюдение правил поста, т. е. употребление постной пищи. И в том и в другом случае, однако, пощение редко рассматривается как входящее в общий великопостный подвиг. Поэтому здесь, как и в других случаях, мы должны сперва постараться понять учение Церкви о посте и затем спросить себя: как мы можем применить это учение к нашей жизни?

Пощение или воздержание от пищи не является исключительно христианской практикой. Оно существовало и до сих пор существует в других религиях и даже вне религии, как, например, в специальной терапевтике. Теперь люди постятся (или воздерживаются) по самым различным причинам, включая иногда политические причины. Поэтому важно разобраться в специфически христианском значении поста. Это значение раскрывается нам, прежде всего, через внутреннюю связь между двумя событиями, о которых рассказано в Библии: об одном — в начале Ветхого Завета, о другом — в начале Нового Завета. Первое событие: Адам «нарушил пост» в раю, он съел запрещенный плод — так открывается нам первородный грех. Христос, Новый Адам, — это второе событие, — начинает свое служение постом. Адам был искушаем и не выдержал искушения. Христос был искушаем и победил искушение. Следствием падения Адама было изгнание из рая и смерть. Плоды победы Христа — уничтожение смерти и наше возвращение в рай. Недостаток места лишает нас возможности подробно объяснить значение этого параллелизма. Однако, даже из сказанного должно стать ясно, что пост является чем-то решающим. Это не просто «обязательство», обычай; пост связан с самой тайной жизни и смерти, спасения и погибели.

Согласно православному учению, грех — это не только нарушение какого-либо правила, требующее наказания; это всегда искажение данной нам Богом жизни. Вот почему история первородного греха изображена как поступок, связанный с едой. Пища необходима живому организму, ибо она поддерживает в нас жизнь. Но здесь-то и встает главный вопрос: что значит быть живым, что означает сама «жизнь»? В настоящее время это слово рассматривается главным образом в своем биологическом значении: жизнь есть именно то, что всецело зависит от пищи и вообще от физической стороны всего живого. Но, в свете Священного Писания и христианского предания, эта жизнь, оканчивающаяся смертью, отождествляется со смертью, поскольку начало смерти всегда присутствует и действует в ней. Мы знаем, что Бог смерти не сотворил. Он Податель Жизни. Каким же образом жизнь стала смертной? Почему смерть, одна только смерть, есть абсолютное условие всего существующего? Церковь отвечает: потому что человек отверг ту жизнь, которую предложил и дал ему Бог, и предпочел жизнь, зависящую не от Бога, но от «хлеба единого». Он не только не послушался Бога, за что и был наказан, но изменил само отношение между собой и миром. Без сомнения, мир был дан человеку как «пища», как средство жизни; но в то же время жизнь должна быть общением с Богом; она не только должна была иметь в Нем свое завершение, но и свою совершенную полноту. «В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Иоанн 1,4). Мир и пища были созданы, чтобы посредством их человек имел общение с Богом, и только пища, принятая ради Бога, могла быть животворной. Сама по себе пища не имеет в себе жизни и не может ее воспроизводить. Один Бог имеет Жизнь, и Сам есть Жизнь. В самой пище начало жизни — Бог, а не калории. Таким образом, есть, т. е. быть живым существом, знать Бога и быть в общении с Ним — все это одна и та же реальность. И безмерная трагедия Адама в том и состоит, что он воспринял пищу как «жизнь в себе». Больше того, он вкусил ее, скрываясь от Бога, вне Его и для того, чтобы быть независимым от Него. И сделал он это, потому что поверил, что пища имеет жизнь сама по себе и что, вкушая от этой пищи, он может сам стать, как Бог, т. е. иметь жизнь в самом себе. Проще сказать: он поверил в пищу, тогда как единственный предмет веры, доверия, уверенности — Бог и только Бог.

Земной мир, пища сделались его богами, источником и началом его жизни. Он стал их рабом. Адам по-еврейски значит «человек». Это — мое имя, наше общее имя. И человек все еще Адам, все еще раб «пищи». Он может уверять, что он верит в Бога, но для него Бог — уже не его жизнь, не пища, не всеобъемлющее содержание его существования. Он может уверять, что он получает жизнь от Бога, но он не живет в Боге и для Бога. Его знание, его опыт, его самоуверенность построены все на том же принципе: «хлебом единым». Мы едим, чтобы жить, но мы не живем в Боге. Изо всех грехов это самый большой грех. И этим грехом наша жизнь приговорена к смерти.

Христос — Новый Адам. Он пришел для того, чтобы уничтожить болезнь, вселенную Адамом в жизнь, чтобы восстановить человека для настоящей жизни, и поэтому Он тоже начинает свое земное служение с поста. «… Постившись сорок дней и сорок ночей (Он) напоследок взалкал» (Матф. 4,3). Голод — это то состояние, когда мы сознаем нашу зависимость от чего-то, когда нам срочно, насущно нужна пища, — что и доказывает, что нет в нас самосущной жизни. Это тот предел, за которым я или умираю от голода, или, насытив свое тело, сознаю вновь, что я живу. Другими словами, это тот момент, когда перед нами встает ультимативный вопрос: от чего зависит моя жизнь? И так как вопрос это не отвлеченный, так как сама жизнь моего тела зависит от его решения, момент этот оказывается и искушением. Сатана пришел к Адаму в раю; он пришел к Христу в пустыне. Два голодных человека услыхали его слова: ешь, потому что твой голод показывает, что ты всецело зависишь от пищи, что твоя жизнь в пище. И Адам поверил и стал есть; Христос отверг это искушение и сказал: не хлебом единым будет жив человек, но Богом. Он отверг эту всемирную ложь, которую Сатана внушил всему миру, сделав ее не поддающейся обсуждению, очевидной истиной, основой всего человеческого мировоззрения, основой науки, медицины, и может быть даже религии. Отвергнув эту ложь, Христос восстановил верное соотношение между пищей, жизнью и Богом, то соотношение, которое нарушил Адам, и которое мы все еще нарушаем каждый день.

Что же тогда означает пост для нас, христиан? Это участие в постном опыте Самого Христа, которым он освободил нас от совершенной зависимости от пищи, материи и мира. Но освобождение наше ни в коем случае не может быть полным. Мы живем еще в падшем мире, в мире Ветхого Адама, и, составляя часть этого мира, мы все еще зависим от пищи. Но т. к. смерть, через которую все мы должны пройти, побеждена Смертью Христовой, и стала переходом в жизнь, пища, которую мы вкушаем, и жизнь, которую эта пища поддерживает, может стать жизнью в Боге и для Бога. Часть нашей пищи уже стала «пищей бессмертия» — Телом и Кровью Самого Христа. Но даже ежедневный, «насущный хлеб», который мы получаем от Бога, может в этой жизни, в этом мире быть тем, что поддерживает и укрепляет наше общение с Богом, а не отдаляет нас от Него. Однако только пост может осуществить это преобразование, дать нам существенное доказательство того, что наша зависимость от пищи и материи не окончательна, не абсолютна и что в соединении с молитвой, благодатью и служением Богу эта зависимость сама хочет стать духовной. Все это означает, что понятый по-настоящему, в истинном своем значении, пост есть единственное средство восстановления в человеке его подлинной природы. Это не теоретический, а практический и реальный вызов великому Лжецу, убедившему нас в том, что мы зависим от одного хлеба, и построившему все человеческое знание, науку и существование на этой лжи. Пост изобличает эту ложь. В высшей степени знаменательно, что Христос встретил Сатану в то время, когда Он постился, и что позднее Он сказал, что победить Сатану можно «только молитвою и постом». Пост — настоящая борьба против Дьявола, это вызов всеобъемлющему закону, делающему дьявола «князем мира сего». Если человек голоден, но понимает, что он действительно может не зависеть от этого голода, не погибнуть от него, а наоборот обратить его в источник духовной власти и победы, тогда ничего не останется от той великой лжи, в которой мы живем со времен Адама.

Как далеко ушли мы от нашего обычного понимания поста как простой перемены диеты, от рассуждений о том, что разрешается постом и что запрещено, от всего этого поверхностного лицемерия! Ибо, в конечном счете, пост состоит в одном: в том, чтобы испытать голод, алкать, и это значит — достичь предела той жизни в нас, что зависит всецело от пищи, и, взалкав, открыть, что эта зависимость не есть последняя истина о человеке, что сам голод есть, прежде всего, духовное состояние и что на последней глубине своей он есть алкание Бога. В ранней Церкви пост означал совершенное воздержание от пищи, т. е. состояние голода, доводящее тело до крайнего предела. Но именно здесь мы понимаем, что пост, как физическое лишение пищи, совершенно бесполезен без его второй, духовной, стороны. «… Постом и молитвою». Это значит, что без соответствующего духовного усилия, без укрепления себя Божественной Реальностью, без сознания своей совершенной зависимости от Бога и только от Бога, физический пост станет на самом деле самоубийством. Если дьявол искушал Самого Христа, когда Он постился и испытал голод, то у нас нет никакой возможности избежать искушения. Физический пост, как он ни важен, становится не только бессмысленным, но действительно опасным, если он не соединен с духовным усилием, молитвой, мыслью, сосредоточенной в Боге. Пост — искусство, которым в совершенстве владели святые; было бы опасно и самонадеянно с нашей стороны пытаться овладеть этим искусством без духовного рассуждения, без должной осторожности. Все великопостное богослужение постоянно напоминает нам о трудностях, препятствиях и искушениях, которые встают перед тем, кто рассчитывает на собственные силы, а не на Бога.

Вот почему нам необходима духовная подготовка для постного подвига. Она состоит в том, чтобы, во-первых, просить помощи Божией, а, во-вторых, в том, чтобы весь наш постный подвиг был сосредоточен на Боге, устремлен к Нему. Мы должны поститься ради Бога. Мы должны ощутить Его присутствие в нашем теле, которое становится Его храмом. Поэтому и к телу, и к еде, ко всему образу жизни нашей, мы должны относиться с религиозным уважением. Всего этого надо достичь еще до начала поста, чтобы к началу самого поста мы были духовно вооружены, предвидя духовную борьбу и победу.

И вот наступает сам пост. Согласно тому, что было сказано выше, его надо исполнять на двух уровнях: на уровне, во-первых, аскетического поста; а во-вторых — совершенного. Аскетический пост состоит в сильном сокращении пищи, так чтобы постоянное состояние некоторого голода переживалось нами как память о Боге и поддерживало постоянное усилие хранить эту память. Всякий, кто исполнял такой пост — хотя бы немного — знает, что этот аскетический пост, вместо того, чтобы ослаблять, создает в нас известную легкость, собранность, трезвость, радость и чистоту. Пища принимается действительно, как Божий дар. Мы постоянно направлены в тот внутренний мир, который необъяснимо сам питает нас. Мы не будем обсуждать здесь количество и качество пищи, распределение ее в течение дня во все время аскетического поста; все это зависит от наших индивидуальных возможностей, от условий нашей жизни. Но принцип ясен: это постоянное состояние полуголода, «отрицательная» природа которого преображается молитвой, памятью о Боге, вниманием и сосредоточенностью в положительную силу. Тогда как продолжительность совершенного поста необходимо ограничивать соответственно с Евхаристией, к которой он нас готовит. В настоящих условиях нашей жизни это, прежде всего, день перед совершением Литургии Преждеосвященных Даров. Постимся ли мы с раннего утра или только с полудня, главная цель этого поста — провести этот день в ожидании, надежде, «алчущи» насытиться Самим Господом. Это духовная сосредоточенность на ожидаемом, на том даре, который мы должны получить, ради которого мы готовы отказаться от всех других даров.

Но и после всего сказанного следует помнить, что сколь бы ни был ограничен наш пост, если это настоящий пост, он поведет к искушениям, к слабости, к сомнениям и к раздражительности. Иными словами, он будет борьбой, в которой мы, вероятно, не раз будем побеждены. Но если пост наш, по существу своему, настоящий, то тут и обнаруживается наша жизнь во Христе, жизнь борьбы и подвига. Вера, не победившая сомнений и искушений, редко бывает настоящей верой. Возрастание в христианской жизни, увы, невозможно без горького опыта ошибок и падений. Как часто люди начинают поститься с энтузиазмом, но отпадают после первой неудачи. Я сказал бы, что настоящее испытание веры наступает после первого падения. Если после такой неудачи, уступив своему голоду и страстям, мы начинаем все снова, не обращая внимания на то, сколько ошибок мы совершили, то рано или поздно наш пост принесет духовные плоды. Между святостью и цинизмом разочарования находится великая и божественная добродетель терпения — прежде всего, терпения по отношению к самому себе. Не существует сокращенных путей к святости, мы должны заплатить полную цену за каждый шаг, за каждую ступень. Поэтому лучше и безопаснее начинать с минимума — только слегка выше наших естественных возможностей — и мало-помалу усиливать пост, чем сразу, в начале поста вознестись слишком высоко и затем разбиться, падая назад на землю.

Итак, от символического и номинального поста, мы должны вернуться к настоящему посту. Пусть он будет ограниченный и скромный, но зато последовательный и серьезный. Надо честно оценить свои духовные и физические возможности и способности и действовать соответственно с ними, не забывая в то же время, что, постясь, надо не страшиться своих ограниченных способностей, а видеть в своей жизни божественное доказательство того, что невозможное для человека — возможно Богу.

ВЕЛИКОПОСТНЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ, БЫТ

Мы посещаем церковные службы, постимся и молимся в определенное время, но всем этим мы еще не исчерпываем постный подвиг. Для того, чтобы все это было действенным и плодотворным, требуется еще поддержка всей нашей жизни. Другими словами, требуется известный «образ жизни», который не был бы противоположностью посту, не раздваивал бы наше существование. В прежние времена в православных странах само общество создавало великопостную атмосферу жизни совокупностью обычаев и навыков, как личных, так и коллективных, создававшей то, что так хорошо выражается русским словом «быт». В течение Великого Поста все общество подчинялось известному ритму жизни, правилам, которые постоянно напоминали отдельным членам этого общества о Великом Посте. В России, например, постоянно напоминал об этом особый великопостный звон церковных колоколов; театры были закрыты, прекращались великосветские приемы. Сами по себе эти внешние правила, конечно, не могли возбудить в человеке покаяния и направить его на более активную религиозную жизнь. Но создавалась известная великопостная атмосфера, которая облегчала личное, индивидуальное усилие. Мы слабы, нам необходимы внешние напоминания, символы, знаки. Конечно, всегда есть опасность, что внешние символы сами по себе будут сочтены совершенным и достаточным соблюдением поста и, вместо того, чтобы напоминать о Великом Посте, заслонят его истинный смысл и значение. Мы уже упоминали об этой опасности, говоря, что внешние обычаи и правила могут подменить настоящий личный подвиг. Однако, при правильном подходе, видишь, что эти обычаи являются как бы передаточным ремнем, соединяющим духовный подвиг со всей совокупностью жизни.

Мы не живем в православном обществе, и поэтому общественная жизнь в наши дни не может создать великопостной атмосферы. Мир, окружающий нас, мир, к которому мы принадлежим, не меняется Великим Постом. Поэтому от нас требуется новое усилие, необходимо еще раз обдумать религиозную связь между внешней и внутренней жизнью. Духовная трагедия секуляризма, обмирщенности нашей цивилизации в том, что они вталкивают нас в подлинную религиозную шизофрению: деление жизни на две части — религиозную и светскую, без какой-либо связи между ними. Поэтому для замены внешних символов и напоминаний в наши дни требуется особенное духовное усилие. Схематически это усилие можно рассматривать, во-первых, по отношению к нашей домашней жизни и, во-вторых, по отношению к жизни нашей вне дома.

В православном мировоззрении домашняя жизнь, семья составляют основу христианской жизни, применение христианских принципов в ежедневной жизни. Основы христианского мировоззрения закладываются в нас именно дома, в быте и духе семейной жизни. Не в школе, даже не в церкви, а в семье образуется то мировоззрение, которое вначале может быть даже бессознательным, но в конце концов становится решающим фактором всей нашей жизни. Старец Зосима в Братьях Карамазовых Достоевского говорит: «… ибо нет драгоценнее воспоминаний у человека, как от первого детства». Этими воспоминаниями спасен человек на всю жизнь. Очень важно, что говорит он это, вспоминая, как мать водила его к Литургии Преждеосвященных Даров, вспоминая красоту этой службы, неподражаемую красоту великопостного напева «Да исправится молитва моя яко кадило пред Тобою…» В наших церковных школах проводится теперь замечательная работа по религиозному образованию детей; но она очень мало что может сделать без домашней, семейной основы этого образования. Что же должно и может быть сделано Великим Постом в домашней, семейной жизни? Так как невозможно сказать сразу обо всем, что случается в семье, я остановлюсь на одном пункте.

Без всякого сомнения, все согласятся с тем, что семейный образ жизни радикально изменился под влиянием радио и телевидения. Наша жизнь переполнена информацией о событиях в мире. Не нужно никуда выходить или выезжать, чтобы знать, что делается на свете. Весь мир постоянно в пределах нашего достижения. И мало-помалу элементарный опыт внутренней жизни, красота этого мира, просто исчезает из современной культуры. А если не телевидение, то музыка: музыка перестала быть тем, что слушаешь; она превратилась в какой-то музыкальный фон разговоров, чтения, занятий и т. д. Эта постоянная необходимость в музыке изобличает неспособность современного человека наслаждаться тишиной, воспринимать ее не как что-то отрицательное, как отсутствие чего-то, но именно как условие для всякого настоящего присутствия. Если христиане прежних времен жили по большей части в мире тишины и молчания, дававших им возможность полностью сосредоточиться на внутренней жизни, то современные христиане должны делать особые усилия, чтобы получить хотя бы существенно нужное молчание и тишину, необходимые для соприкосновения с высшей реальностью. Таким образом, проблема радио и телевидения в течение Великого Поста — это не побочный вопрос, а в некотором смысле вопрос духовной жизни и смерти. Надо понять, что невозможно делить нашу жизнь между великопостной светлой печалью и переживанием модного фильма или спектакля. Эти два переживания несовместимы, и одно из них окончательно уничтожает другое. Однако, очень вероятно, что последний модный фильм скорее одолевает светлую печаль; обратное может произойти только с приложением особых усилий. Поэтому первый великопостный обычай, который можно предложить, это решительное прекращение слушанья радио и телевидения Великим Постом. В данном случае мы не смеем предложить совершенный пост, но хотя бы аскетический, который, как мы уже говорили, прежде всего означает перемену «диеты» и воздержание. Например, ничего нет дурного в том, чтобы продолжать следить за передачей информации, или серьезной программы, обогащающей нас духовно и интеллектуально. Но что должно быть прекращено постом — это прикованность к телевизору, растительное существование человека, прикованного к экрану, пассивно поглощающего все, что ему показывают. Когда я был ребенком (это было до появления телевидения), моя мать обычно запирала рояль на первой, четвертой и седьмой неделе Великого Поста. Это сохранилось в моей памяти ярче, чем длинные великопостные богослужения, и даже ‘ теперь, если я слышу музыку, передающуюся по радио постом, это оскорбляет меня почти как кощунство. Это личное воспоминание служит только иллюстрацией того, какое впечатление производит в детской душе внешнее решение, сознательно принятое взрослыми. Речь здесь идет не просто об отдельном обычае или правиле, но о живом опыте, оберегающем время Великого Поста, о котором надо все время помнить, чтобы не потерять, не исказить, не нарушить его. Но здесь, так же, как и при употреблении постной пищи, одно воздержание недостаточно: оно должно иметь свой положительный противовес.

Тишина, созданная отсутствием светского шума, нарушаемая только допустимой передачей новостей, должна быть заполнена положительным содержанием. Душа наша питается молитвой, но разум тоже нуждается в пище; именно разум современного человека подвержен непрестанной долбежке телевизора, радио, газет, иллюстрированных журналов и тому подобное. Мы предлагаем добавить умственное усилие к чисто духовному. Мы пренебрегаем столькими шедеврами, столькими замечательными плодами человеческой мысли, воображения и творчества только потому, что гораздо легче и проще, вернувшись с работы домой, уставши физически и умственно, включить телевизор или погрузиться в совершенную пустоту иллюстрированного журнала. Было бы хорошо заранее наметить для себя программу для Великого Поста. Составить заранее список полезных книг, которые надо было бы прочитать. Нет необходимости, чтобы все эти книги были религиозного содержания. Не все люди призваны быть богословами. Но в лучших произведениях литературы заложено столько богословских мыслей, а все, что обогащает наш разум, всякий плод настоящего творчества благословляется Церковью и, правильно воспринимаемое, приобретает духовную ценность. В предыдущей главе я говорил о том, что четвертое и пятое воскресенья поста посвящены памяти двух великих учителей христианской духовной жизни: св. Иоанна Лествичника и прп. Марии Египетской. Надо понять, что в образе этих двух святых Церковь явно указывает нам, что постом она ждет от нас обогащения нашего духовного и умственного внутреннего мира. Чтение и духовное размышление могут помочь нам обрести этот внутренний мир и его радость. Современный секулярный мир не дает нам вкусить этой радости, настоящего призвания человека, проявляющегося во внутреннем, а не во внешнем мире; но без этой радости, без понимания Великого Поста как пути в глубину нашего человеческого существа, Великий Пост теряет свое значение.

Кроме того, какое значение мог бы иметь Великий Пост в течение долгих часов, проводимых вне дома, во время наших разъездов, когда мы сидим за своим столом на работе, занимаемся исполнением профессиональных обязанностей, встречаемся с коллегами или друзьями? Тут нельзя дать никакого определенного рецепта, но можно привести некоторые общие соображения и рассуждения. Во-первых, Великий Пост — лучшее время, чтобы рассмотреть и взвесить невероятно поверхностный характер нашего отношения к людям, к вещам, к работе. «Относиться ко всему с улыбкой», «не принимать слишком близко к сердцу» — вот советы, ставшие на самом деле «заповедями», которым мы радостно подчиняемся, а означают они: не связывайте себя, не расспрашивайте, не углубляйте своих отношений с людьми; соблюдайте правила игры, которые состоят в соединении дружественных отношений с людьми и полного к ним равнодушия; думайте обо всем с точки зрения материальной выгоды, прибыли, повышения; другими словами, будьте частью того мира, который постоянно употребляет великие слова «мир», «ответственность», «осторожность» и т. д., а на самом деле следует материалистическому принципу, по которому человек оценивается соответственно его заработку. Великий Пост — время искания смысла: смысла моей профессиональной жизни с точки зрения призвания; смысла моих отношений с другими людьми; смысла дружбы; смысла моей ответственности в жизни. Нет ни работы, ни призвания, которые хотя бы понемногу не могли быть преображены, не с точки зрения большей производительности или лучшей организации, но с точки зрения человеческой ценности. Необходимо стараться углубить все наши человеческие отношения, потому что мы — свободные люди, которые стали (часто сами того не сознавая) рабами систем, постепенно уничтожающих все человеческое в мире. И если наша вера имеет какое-либо значение, она должна быть соотнесена с жизнью во всех ее сложностях. Множество людей думает, что необходимые перемены происходят в зависимости от революций, внешних перемен в условиях жизни. Но мы, христиане, должны доказать, что на самом деле все вытекает изнутри — от веры и жизни по вере. Церковь, когда она вошла в Греко-Римский мир, не призывала к революции, указывая на рабство. Но рабство стало невозможным под влиянием веры и новой оценки человека и всей жизни. Один святой — а здесь святой означает просто человека, относящегося серьезно к своей вере — больше может сделать, чтобы изменить мир к лучшему, чем тысяча напечатанных программ. Святой человек — единственный настоящий революционер в этом мире.

Прибавим еще одно последнее замечание: Великий Пост — это время, когда надо особенно следить за всем тем, что мы говорим. Мир наш неимоверно многоречив, мы постоянно утопаем в словах, которые утратили свое значение, а следовательно и свою силу. Христианство являет нам священное значение слова — этого воистину божественного дара. Наше слово обладает огромной силой, либо положительной, либо отрицательной. Поэтому мы будем судимы и за наши слова: «Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься» (Мф. 12,36–37). Если мы обдумываем и взвешиваем наши слова, мы вновь осознаем их глубокий и священный смысл и понимаем, что иногда невинная шутка, необдуманно сказанная, может привести к самым бедственным результатам, может стать последней каплей, переполнившей чашу отчаяния человека и толкнувшей его на худшее. Но слово может быть и свидетельством. Случайный разговор через стол со своим коллегой может иногда лучше передать ему верный взгляд на жизнь, на других людей, на работу, чем формальная проповедь. Слово может заронить в душу возможность другого подхода к жизни, желание познания. Мы действительно не представляем себе, как мы постоянно влияем друг на друга словами, всем строем своей личности. И в конце концов люди обращаются к Богу не потому, что кто-то смог дать им блестящие объяснения, но потому, что они увидали в Нем тот свет, ту радость и глубину, ту серьезность и любовь, которые одни обнаруживают присутствие и силу Божию в мире.

Таким образом, Великий Пост, как мы говорили в самом начале, это время, когда человек как бы вновь приобретает веру, но также и жизнь, в ее божественном значении, в ее священной глубине. Воздерживаясь от пищи, мы вновь узнаем ее вкус и научаемся получать ее от Бога с радостью и благодарностью. Сокращая развлечения, слушание музыки, ненужные разговоры и поверхностные рассуждения, мы вновь понимаем величайшую ценность отношений с человеком, с человеческой работой и с искусством. И понимаем мы все это, потому что мы просто снова поняли Самого Бога, потому что мы вернулись к Нему и в Нем ко всему тому, что Он дал по Своей бесконечной любви и милосердию.

И вот почему в Пасхальную ночь мы поем:

Ныне вся исполнишася света,
Небо же и земля и преисподняя;
Да празднует убо вся тварь восстание Христово,
В Нем же утверждается…

@темы: Православие

URL

суббота, 26 ноября 2011

23:41

Я не червонец, чтоб быть любезен всем

личная чепуха всякая

Ну и музычку навеяло, такую слегка демоническую:

@темы: Жизнь, Все было прекрасно и ничуть не больно

URL

22:24

Старые фотографии

Я не червонец, чтоб быть любезен всем

Как мне нравится рассматривать на этих старых фотографиях столы, чайники, одежду, вышивки, а больше всего - лица. Меня постоянно поражает стопиццотый раз близость и родственность некоторых лиц, как будто сто лет их знаешь, иногда даже что-то вроде влюбленности, а потом - бац, понимаю, сколько лет этому фото и буквально волосы дыбом. Человека отшвыривает невесть куда, в смерть.

Вот фотографии 1860-80хх годов Андрея Осиповича Карелина

еще три фотографии

Я помню, смотрел старый немой еще "Тихий Дон" - до чего же там все красиво, обалденные вышивки на рубашках, потрясающие, стеганные цветами, одеяла, дом, утварь - все так красиво было, и ведь не в студии снимали, а в какой-то станице, тогда еще не все разрушили и уничтожили.

Вот здесь полностью.

@музыка: Шнитке, большой концерт

@темы: Картинки

URL

16:18

Я не червонец, чтоб быть любезен всем

Причастия и деепричастия меня с ума сведут. Давлю их, как тараканов, а их не убавляется.

От недосыпа я развоплощаюсь. Земля шатается, и все прозрачное и зыбкое, как медуза.

@темы: Жизнь, О моей книжке, Я такой нежный, нах мне это показывают?

URL

14:22

НОВАЯ КНИЖКА (продолжение)

Я не червонец, чтоб быть любезен всем

ВО ДВОРЦЕКогда я чуть вышел из младенческого возраста, отец стал брать меня с собой во дворец; он меня не стыдился, и я ни перед кем не робел. Заниматься ему со мной было некогда, но отправлять меня к родственникам на воспитание и расставаться надолго он тоже не хотел. Отец повел меня к царю - показать и похвастаться, - и Филипп стал на меня рычать, подкидывать к небу и делать вид, что сейчас перегрызет мне горло. Я хохотал и драл его за бороду – пугаться я не умел и считал, что все в мире существует для моего удовольствия. Филипп тогда был красивый, молодой, веселый, я всегда любил его, и позже мне было больно видеть, какие ужасные следы оставили на нем война и время. Глаза он тогда уже лишился, но повязка, прикрывающая рану, была расшита золотом и выглядела даже щегольски. Я все хотел заглянуть под нее, а Филипп смущенно и со смехом отводил мои руки. Он сказал, что я храбрый парень, и предложил отцу оставлять меня во дворце, когда ему угодно: «Кидай его в общую кучу, Аминтор, и все дела. Тут баб полно - они присмотрят».

Немного времени прошло, и я обжился во дворце, как у себя дома. Царь был прав: нашлось немало женщин, которые умывали меня, кормили, расчесывали, баловали: «Какой красавчик, какие кудри, какие ресницы, какие синие глазки… Кто ж позаботится о малютке, если у него мамы нет?» Особенно любила меня еле говорящая по-македонски иллирийка Аудата, вторая жена Филиппа. У нее была своя дочка Киннана, но Аудата всегда сталкивала ее с колен, чтобы приласкать и похвалить меня неуклюжими воркующими словами: «Ай, багадыр, ай какой высоки, кароши, иди ко мне в сыночки, будет багадыр скакать на коне, копье, меч, все падают на лицо, кричат – не бей меня, а Аудата ждет свой мальчик, когда он приедет, привезет подарки, привезет голова самый балшой врага»… Она совала мне сладости в руки – «бери, бери, расти балшой», - и быстро и часто целовала меня в щеки и в глаза. Несладко ей жилось у нас, бедняжке, она скоро умерла. Киннана меня за это за всё ненавидела, прожигала убийственным взглядом. Она была старше меня, здоровая, крепкая деваха, было время, я ее побаивался; она молча налетала, вцеплялась в волосы и била головой о стену, приходилось драться с ней не на жизнь, а насмерть.

Я тогда свободно переходил из рук в руки, от ласкового лепета женщин к лихим мужским забавам с юными оруженосцами Филиппа - они развлекались, раскручивая меня за руку и за ногу, и я летал, визжа от восторга, над мозаичным полом дворца, а порой всласть переругивался с ними, затачивая язык поострее. Целыми днями играл с другими мальчишками и девчонками, никого особенно не различая, и не торопился обзаводиться закадычным другом. Я был привередливый и капризный, копался в людях, как в тарелках, выбирая, что повкуснее, и брезгливо кривил нос; мне мало кто нравился и мало что, пока Александр сам не выбрал меня из всех.

Вечерами за мной во дворец приходил раб, фракиец Нот. Он был старый, шершавый, с волосами вроде сухого мха и пахло от него, как от старых собак и лошадей, смирным и теплым зверем. Нот был печальный и угрюмый из-за своей глухоты: он и так по-гречески плохо понимал, бедняга, а еще приходилось по губам разбирать. Все над ним смеялись и считали дурнеем первостатейным. Поджидая меня у дворца или на агоре, если я засмотрюсь, заслушаюсь, заиграюсь с кем-то, Нот усаживался прямо на землю, обхватив колени и тоскливо смотрел перед собой, словно та жизнь, что кипела вокруг, была не для него. Понятно, что каждый второй об него спотыкался и начинал ругаться. Нот, привычный к такому, только глаза закрывал и втягивал голову в плечи. Доставалось ему и кулаком по загривку, и ногой по ребрам. Я, видя что происходит, бросался к нему с грозными криками: «Это мой раб! Я хозяин, со мной и разговаривай».

От прежнего хозяина доставалось ему постоянно, вся спина была в шрамах. Многие, как мой дед, считали, что рабы нужны для того, чтобы скотина малость передохнула, а отец своих рабов баловал: наши слуги были наглые, дерзкие, веселые и время от времени сговаривались кого-нибудь отметелить, так что в городе никто не осмеливался их задевать. Не сумев придумать, куда бы приткнуть Нота в хозяйстве, отец отдал его мне, и мы с ним быстро привязались друг к другу и поладили.

Порой мы возвращались домой уже ночью, по широкой священной дороге, все вверх и вверх, на Акрополь, и, устав от игр и впечатлений, я устраивался у него на руках, как на солнечном пригорке, хватался за его жесткие кудлатые волосы и смотрел сонными туманными глазами через его плечо назад, где было темно, где только звездное небо торжественно стояло над медными кровлями дворца и храмов, и вслух считал звезды Кассиопеи, Персея, Пегаса, а небо покачивалось в такт шагам Нота, и фонарь раскачивался в его руке, освещая дорогу.

Надо написать отцу, спросить, жив ли Нот? Если он жив, то каким же молодым он меня помнит! Он вырезал мне из липы собаку с двигающимися ногами, из ореха грифона с грифончиком, из сандала сфинкса, открывающего пасть. Я карабкался по его спине, как по утесу, чтобы сорвать гроздь винограда, ту, что повыше, а он жаловался с застенчивым смехом, что я ему уши оттоптал. Он всегда ворковал со мной, как старый голубь, наверно, очень любил меня маленького, а я о нем забыл, как только ушел из дома в жизнь. Мне так нравилось рассматривать его фракийские татуировки: он стеснялся скидывать одежду, но потом, поддавшись на уговоры, обнажал грудь и спину, приосанившись, втягивал живот, пытался поиграть хилыми мускулами, чтобы синие рисунки на его теле заволновались и ожили, а я водил пальцем по извилистой линии узоров.

Нет, к чему спрашивать? Чтобы получить ответ, что Нот умер пять лет назад, или узнать, что он женился, нарожал своих ребят с полдюжины, а про меня думать забыл? Память о детстве давно выпала из рук и разбилась, и нет смысла вспоминать то, что мне будто бы и не принадлежит. Подбираешь один осколочек за другим и не знаешь, как его можно приложить к чему-то целому… Не поймешь, что важно, что пустяки, где то зерно, из которого все выросло, вся будущая жизнь?

Какой-то бог приводит тебя в этот мир, а потом выпускает руку. Немудрено заблудиться… Блуждающее во тьме, слепое детство, путающееся в яви безнадежней, чем в снах. Под клубящимся паром будущее варится и клокочет, как вода в котле, откуда в открытые детские рты отпускается по ложечке. И времени в детстве еще не чувствуешь, это уже позже жизнь выстраивается в линию и можно увидеть какое-то развитие и направление, а тогда - все осколками да навалом…

«Черные сестры и белые сестры, друг с другом не схожи, все умирают одна за другой, и все же бессмертны» .*
---------------------------
*Клеобул. Загадка

@музыка: Шостакович, Джазовая сюита N 2

@темы: Александр, Новая книжка

URL