Прослушать или скачать Виолончель Утрата бесплатно на Простоплеер
ПРО ЭГИ
********
Летом царский двор перебирался в Эги, древнюю нашу столицу, подальше от болотных испарений, от лихорадки, выше в горы, в тимьян и цикламены.
По дороге собирался народ посмотреть на царя и наследников. Александр торжественно выпрямлял спину и помахивал рукой, сдержанно и победоносно улыбаясь. Он был уверен, что все должны его любить, равнодушие разбило бы ему сердце. Олимпиада держалась рядом, верхом она смотрелась неплохо. Каран чужих взглядов не выносил, ежился, отворачивался и корчил рожи – убогие попытки скрыть уродство за уродской гримасой. Я вовсе не хотел жалеть этого поганца, но сердце ныло, когда я на него глядел. Хотелось убить дурака, чтоб успокоиться и не жалеть его.
Рядом с Филиппом возили и Аминту, сына царя Пердикки, который должен был бы стать царем после смерти отца, но никому не хотелось ребенка на троне и связанной с этим смуты в умах, так что воинским собранием на царство выкликнули Филиппа и не разочаровались, так что подрастающий законный наследник никого уже не интересовал. То, что Филипп не озаботился устранением Аминты и тот жил да ума набирался в тепле и покое, по правую руку от царя, многие считали чудовищной беспечностью и непростительной забывчивостью. Но Филипп брата любил, к племяннику был снисходителен и хотел разорвать цепи резни и мести.
Аминта был старше нас лет на восемь, взрослый уже парень, блеклый и вежливый, хорошим здоровьем он не отличался, то понос, то золотуха, и даже как будто гордился этим, перед нами важничал, разглагольствовал о каких-то припарках, а мы лупились на него совятами – нет, ну что за придурок!
Дворец в Эгах был невелик, неказистый, но при этом таинственных, заброшенных помещений, куда люди не заходили годами, там было куда больше, чем в просторном дворце Пеллы, много старинного, тайного, сокрытого от глаз. Тут бродили тени убийц и жаждущих мести жертв. Когда Александр показывал мне дворец, то основными достопримечательностями были места, где кого убили. Мы заглядывали в колодец, куда сбросили сводного брата Архелая, пытались найти кровавые пятна на плитке, где танцевал в честь Диониса Александр, старший брат Филиппа, и где его изрубили люди Птолемея Алороса, и то место у ворот, где испустил дух сам Архелай, смертельно раненый на охоте двумя своими обиженными любовниками.
Как кстати был алтарь Эвменид в священной роще недалеко от дворца! Да, ублажать милостивых и благосклонных богинь приходилось частенько, всегда кто-нибудь кого-нибудь резал неподалеку. Многие, засадив нож кому-то под ребра, удирали со всех ног из Македонии к фракийцам или афинянам, а эриннии неслись по пятам, хлеща убийцу кнутами, не давая ему покоя.
На каждые пять шагов приходилось по одной кровавой истории. Нам охотно рассказывали их и слуги, и охрана – все любят байки, от которых кровь застывает в жилах. История обрастала такими подробностями, что на сцену выходили и призраки убитых, и ламии, и сами боги посылали пророческие сны и стрелы, разящие нечестивцев. Там я впервые осознал наследственную ненависть Александра к линкестидам: он загорался гневом, когда речь заходила о том времени, когда им удалось захватить царскую власть, кусал губы, а как не по-доброму он улыбался, слушая подробные рассказы об их казнях и убийствах! Порой мы заснуть не могли, видя в тени дерева змееволосую эриннию, которая тянет к нам лапы, а взмах плаща торопящегося стражника казался разворотом их кожаных черных нетопырских крыл.
Александр знал там все закоулки, помню, как в темном и страшном подвале Эгийского дворца, стоя над крысиными скелетами, он обводил рукой это пристанище пауков, летучих мышей и теней неотомщенных мертвецов, требующих крови, и говорил счастливо и гордо: «И это все мое!»
Мы и на крышу влезали по хрустящей черепице. Смотрели вдаль надо всеми, радовались, что мы здесь, а нас никто не видит. А когда это надоедало – начинали кидаться перезрелыми гранатами в тех, кто проходил внизу.
Там мы много бродили по горам. Сейчас мне почему-то вспоминается сумрачная прохлада оврагов даже в самую лютую жару и то, как мы останавливались пить у родников: то черпали ладонями из деревянных желобов, обросших мохом и тиной, то прямо ртом припадали к бьющей из земли ледяной тяжелой струе. В Эгах осталось много красивых статуй, которые Филипп решил не перевозить в Пеллу. Моим любимым был Аполлон Алексикакос, отвратитель зла, - самого Каламида во время чумы позвали сделать эту статую, чтобы задобрить чужого нам бога. Я просто влюбился в печальное и прекрасное лицо этого Аполлона, в его невидящий, рассеянный синий взгляд из-под полуопущенных век, влажно мерцающие белки. Александр меня силком от него оттаскивал.
Дружба с ним здорово выматывала – и я часто увязывался за отцом в наши поместья под Пеллой, чтобы немножко отдохнуть от Александра, и блаженствовал там на воле с лошадьми. Александр же тосковал и считал дни до встречи, набрасывался на меня с упреками, когда я возвращался в Эги спокойный и довольный отдыхом. Его приводило в бешенство, что я мог обходиться без него. Он налетал с обвинениями: «Разве ты не друг мне? Разве друзья не должны грустить в разлуке? А ты с такой довольной мордой! Глаза твои бесстыжие! Ты будто и не скучал по мне!». Меня это забавляло.
Иногда Александр пытался неумело вызвать мою ревность и говорил, к примеру, что едет на охоту с Клитом, а меня не берет: «Ты только под ногами путаться будешь…» - и напряженно ждал, как я себя поведу. В этих играх я всегда был сильнее, пожимал плечами: «Отлично, мы с Протеем давно собирались сходить на озеро поплавать и понырять со скал, а то мы из-за тебя все время на мелководье плещемся, как куры в луже. Надоело ждать, пока ты научишься плавать». Александр немедленно вскипал: «Ах ты зараза!» Начиналась свирепая перебранка. Он был все же на удивление простодушен при всем своем уме. «Ты ни на что не годен, ты глупый, ленивый, все время врешь. На что ты мне сдался? Ты хуже девчонки, надо мной смеются из-за того, что я дружу с таким сопляком,» - кричал он со слезами в голосе. «Плавать учись!» - отвечал я, отскакивая подальше.
У него не хватало слов от возмущения, он замолкал, тяжело дыша. В его глазах клубилось и зрело что-то жуткое, он кусал губы и сжимал кулаки. Тогда я понимал – довольно шуток, и лез мириться. Он отходил медленно, смотрел недоверчиво, искоса, тяжело дышал, по телу проходили легкие судороги. Он все принимал слишком всерьез.
Однажды, дразня Александра, я полдня не обращал на него внимания и нарочно лип к Александру Эпирскому, брату Олимпиады, он был старше нас лет на семь-восемь, красивый, ласковый, хитрый парень. Александр, увидев, как я висну на шее у его дяди, почернел, развернулся и со всех ног бросился невесть куда. Оказалось, он бегал за луком, чтобы пристрелить нас обоих. Мы столкнулись уже на обратном пути – у него в лице были три Эвмениды зараз, предельная решимость и холодное бешенство, мне с трудом удалось его успокоить и отобрать лук, разжимая по одному его побелевшие пальцы.
Иногда он почти умолял:
- Не дразни меня! У меня от злости голову как огнем заливает … Я тебя убью когда-нибудь из-за твоих шуток…
- Да ладно! – Мне так нравилось это напряжение и скрытая угроза. Рыданья Александра над моей проломленной головой крепко засели у меня в памяти и наполняли гордостью и волнением. Все это было так здорово! И я время от времени устраивал свары в ожидании взрыва страстей, чего-то необыкновенного и ужасного, как у Еврипида.
Где-то там, над журчащим родником, в густой тени, среди папоротников и гниющих поваленных стволов, мы принесли клятву вечной дружбы: разрезали ладони каким-то особым ритуальным кремневым ножом, который Александр уволок на время из дворца, долго прижимали склеившиеся руки одну к другой, чтобы надежнее обменяться кровью, а потом еще и на вкус друг друга пробовали, зализывая порезы.
Предыдущие главки по тэгу "Новая книжка".