Пьяные бредни
Пора кончать с косноязычием. Стыдно. Косноязычие у меня лечится винцом и отчаянием. Когда я впадаю в отчаянье, мне уже все пофиг, я перестаю сам себя стыдиться, и язык развязывается.Надо следить за собой, чтобы не было убогих текстов.
Весеннее равноденствие. И любовное помешательство снова. Сегодня понял – точно оно. Дубль 25, пробы с тем же актером. Убежал гулять под снег с дождем и кирпичами, хотел в церковь, но не вышло.
Пьяный, да. Не мог войти в церковь. Сорвал шапку, а войти стыдно, вот и рыскал вокруг, как волк, дыша перегаром. Шапка в кулаке.
Хотел погулять и помолиться, но в ушах то Берганца, то Шнитке, то «бестолковая любовь, головка забубенная». Как тут молиться? Тишина нужна. А то вообще «Монгол шуудан» с какими-то садистскими махновскими песнями про гниющие трупы проституток.
Лужи непреодолимые. Даже для меня, хотя я хорошо прыгаю в длину. Но тут целые океаны растеклись, ни брода, ничего, я застывал на берегу и вертел башкой. В поисках Харона, что ль?
Если бы я уехал во Францию, там никому не было бы дела, жив я или умер, а здесь, как будто есть кому. Как будто я кому-то для чего-то могу здесь пригодиться.
Может, умереть за родину, или что-то в этом роде.
Вот почему я никуда не хочу уезжать и не уеду. И здесь меня кто-то бережет, я чувствую. У моего ангела-хранителя выездной визы нет. Я представляю, что у него огромное невидимое гнездо где-то в районе Рождественского бульвара, снизу выглядит, как облако.
Другое дело, если б можно было прожить сразу несколько жизней, вот тогда бы я одну истратил на Европу, вторую – на Восток. Но коли жизнь одна, то я ее здесь в России проживу.
Потом пошел к Васе, нарочно хотел опоздать, думал, что он не дождется и уйдет, а он дождался. Переговоры о цикле статей или эссе. Да напишу я, только чтоб никто ко мне не приставал. Время будет и напишу. Ненавижу устраиваться на работу, как будто в кабалу продаюсь. И от расстройства, наверно, у меня потекла кровь из носу, и хрен остановишь. Уже на выходе. Я стоял под козырьком и не хотел выходить на люди, пока кровь не остановится, сердил охранников, которые с трудом удерживались, чтобы не пнуть меня, чтобы я соскочил с их ступенек и не позорил их солидное учреждение.
А люди шли мимо и в ужасе смотрели на то, как я размазываю кровь по морде.
Платок был. Все ж я не совсем пропащий.
Я мочил его под струей, которая стекала с козырька, отжимал розовую водичку с кровью и прикладывал к переносице. Хотелось, чтобы кто-то обо мне позаботился. Чтобы подъехала Колина машинка, и я бы томно устроился на кожаном кремовом кресле, весь такой томный, задрав нос к стеклянной крыше, за которой капли и снежинки летят, падают и растекаются.
Допился, сижу и почти плачу под «Варяг»: «Прощайте, товарищи, с Богом, ура!»