Взбесился я тут среди ночи. Шарил в интернете насчет белогвардейцев, и через поручика Дауэ выплыл на рассказ на Прозе
Тыц. Зараза, списал все у Венуса по-наглому. Карнаопуло поменял на Каргопулло, Ауэ на Дауэ, Морозова на Николаева, добавил тухлой водицы и решил, что это такой новый коктейль.
Найдите пару отличий:
Венус. Зяблики в латах— Ну а ротный?
— Ротный?.. Тот как раз в трансе находился. Лежит, глаза блуждают… Сам с непривычки ерунду всякую мелет: «Россия! Да раскрой ее до сознания национального!» Да птицы какие-то… «Орлы! Чайки!»
Я удивленно посмотрел на Морозова.
— Птицы?
— Господи ты, боже ты мой! Да неужели не знаешь? И этого? Ну да, кокаинится ведь!.. Все последнее время… С неудач…
***Владимир Нижегородцев "Капитан Дауэ"- А как ротный? Все так-же пьет?
- Да, был у него сейчас. Снова накокаинился…- произнес Николаев горько. - Глаза безумные, зрачки расширенные, и несет с непривычки какую-то чушь: Россия, боль моя, да пробуди ее до сознания национального! Крылья какие-то, птицы: орлы, чайки…Это проклятое отступление губит всех, даже самых стойких. Штабс-капитан тоже с ним; пьют и нюхают на пару. Э-эх! Что будет с нами со всеми? Вот сравнение двух эпизодов:
Георгий Венус. Зяблики в латах"Вдрызг пьяный ротный сидел на полу. Его гимнастерка была расстегнута. Он размахивал наганом.
— За-ст-р-е-лю! Н-н-ни… ни шагу!
Над смятою буркой в углу теплушки стоял с шашкою в руке штабс-капитан Карнаоппулло. С его рассеченного лба капала кровь. Подпоручик Морозов стоял под другой стеною. В руке он держал пустую банку из-под консервов. Глаза его, обыкновенно голубые, серым, стальным огнем метались под свисающими бровями.
— Об-жаловать? — кричал ротный. — Мол-чать!.. Да я тебя, твою мать, проучу, твою мать!.. В моей?.. в моей роте?.. жалобы?.. Р-р-р-разойтись, барбосы! И чтоб… к матери бурку! В барахло врастаешь, боевых цукать, грек синерылый?!
И, вдруг поднявшись, ротный всем телом качнулся вперед. Бурка из-под ног штабс-капитана полетела в открытую дверь.
— Благодарю вас, поручик!
Подпоручик Морозов бросил банку, вытянулся и отдал ротному честь."
***Наглый аффтар"Капитан, опухший от пьянства, в расстегнутой гимнастерке, растрепанный, покачиваясь всем корпусом из стороны в сторону, сидел на полу, среди разбросанных пустых бутылок, и целился из нагана в штабс-капитана, - а тот, с обнаженной шашкой в руке, стоял над брошенной у ног, скомканной буркой расстрелянного казака. Лоб его был рассечен, кровь стекала по лицу, капала на затоптанный грязными сапогами, заплеванный пол. Рядом стоял подпоручик Николаев, держал в руке пустую консервную банку. Глаза его, всегда голубые и добрые, сверкали сейчас под насупленными бровями угрюмым, стальным огнем.
- Застрелю! – кричал исступленно ротный. На груди его метался, поблескивал в тусклом свете лампы георгиевский крест. – М-м-малчать! Ни шагу, а то пристрелю, как собаку!...Обжаловать, говоришь? Жалобы? В моей роте?...А ну, пошли вон, барбосы! И-и… к такой-то матери эту бурку! Ах ты, грек синерылый! В барахло врастаешь, эллинская морда? Боевых цукать?
И, внезапно поднявшись на ноги, продолжая целиться из нагана в Каргопулло, капитан сильным ударом ноги выбил бурку за дверь, под откос. Тогда подпоручик Николаев бросил банку и вытянулся во фронт, взбросив ладонь к козырьку дроздовской фуражки.
- Б-благодарю вас, господин капитан! Весьма вам признателен!"В начале под Булгакова:
"Велик и страшен был год от рождества Христова одна тысяча девятьсот девятнадцатый, велик и страшен был гнев Господний, излитый им на Россию!" , а пафосный финал уже от себя, хотя тоже - привет Бунину и господину из Сан-Франциско:
"А в ночной тьме, громадный, как скала, но невидимый глазу, усмехался Дьявол, огненным взором наблюдая за тем, как судорожно корчится и стонет под его тяжкой дланью врученная ему во власть, несчастная страна…"Рассказ на полстраницы, собственно, две трети я процитировал. Блин, ненавижу обличать, но считаю, что должен. Там ему тоже написал, что нехорошо воровать да еще и портить чужое. Надеюсь, уберет.