Тяжелый запах шиповника. Откуда-то тянет дымом с отчетливым запахом ладана. Наверно, яблоневые сучья жгут, они такие душистые.
Резко потеплело, но дует сильный ветер, и тревожно кричат вороны в разрез к радости.
Папоротник мог бы летать на своих упругих перистых крыльях, если бы раскинул их вширь, но нет: у него, похоже, другие задачи. То ли воронка граммофона, то ли слуховой рожок. Может быть, земля через них передает беззвучные приказы: «Эй там, наверху!», а потом слушает нас, как доктор Айболит. А может быть и не нас вовсе слушает – воронками папоротников, кратерами вулканов, - а ангельское пение в ярусах небесных хоров.
Ночью я слышал, как поворачивалась земля – глубокий, низкий звук, похожий на движенье тяжелого товарняка, но без ритмического стука коле, и на гулкий вой ветра. Не знаю, может и во сне слышал, а может наяву.
* * *
«Сны – это черви, паразитирующие на душе и разуме, кормящиеся ими, также, как и обычные черви трупами. Они используют каждого и так было всегда, потому что они пришли из прошлого, до того, как все миры пробудились от долгого беспомощного сна в ночи. Сны до сих пор стараются отбросить нас в великую безумную тьму. Ночь за ночью они отчуждают нас от самих себя, отдаляя от истинного положения вещей». (Лигетти или Борхес - ?)
* * *
Борхес и Кортасар. Статья Петровского. Борхес. «Страшный сон», Кортасар «Страшные сны». – 7/10
Вторник, 1 июля
Несколько дней подряд играю на всём, что похоже на барабан. Даже на зубах. У меня был приятель, который мечтал стать ударником и всю дорогу репетировал на столах, пластиковых бутылках. Это ужасно затягивает, трудно остановиться – паника, как будто стук сердца замирает.
* * *
Айван Моррис. Благородство поражения. Трагический герой в японской истории. – 7/10
Традиции сочувствия проигравшим, тем, кто остается верен безнадежному делу. Удачно оставшийся в живых –вряд ли станет японским поэтическим героем. «Искренний» герой, который в своей чистоте терпит поражение из-за несовершенства мира. Оставаться преданным заведомо проигрышному делу, обреченной стороне. Эмоциональная и эстетическая привлекательность моно-но аварэ («печальное очарование вещей») в их эфемерности и хрупкости.
Нам это ближе, чем западу, нет поклонения успеху. Впрочем, другие понятия о благородстве у нас значительно расходятся.
Первый архетипичный герой - принц Ямато Такэру тайно умертвил своего брата-близнеца («Рано утром, — сказал принц, — когда мой брат прошел во внутренние покои, я уже ждал его в засаде. Я схватил его, разодрал на куски, оторвал конечности, завернул их в соломенные циновки и выбросил вон.») Потом он пришел к врагам, переодевшись в девушку, враги его пригласили на пир, и он убил их, когда они напились.
Второй подвиг: «Сперва, торжественно поклявшись в дружбе с Идзумо Такэру (Храбрецом Идзумо) и установив, таким образом, определенную связь, считающуюся священной и нерушимой в любом раннем обществе, он втайне сделал деревянную имитацию меча, который прикрепил себе сбоку. В один из дней он пришел к Идзумо Такэру, чтобы идти с ним купаться на реку и, когда они вышли из воды, сказал: «Давай обменяемся мечами!» Это прозвучало, как еще одна клятва в товариществе, и Идзумо Такэру, ничего не подозревая, взял поддельный меч. Затем наш герой предложил ему скрестить мечи в дружеском фехтовальном поединке. Предводитель согласился, но, разумеется, не смог вынуть из ножен свое деревянное оружие, а Ямато Такэру, не теряя времени, зарубил его насмерть. Он отпраздновал триумф, сложив первую из своих знаменитых поэм, стихотворением в тридцать один слог, где высмеивался Идзумо Такэру за то, что носил меч без лезвия.»
Третий подвиг: «Пересекая водные просторы между Сагами и Кадзуса (в настоящее время — Токийский залив), он возбудил враждебность Божества Проливов, которое немедленно подняло волнение, из-за чего корабль стал дрейфовать. Сопровождавшая его принцесса Ототатибана совершенно точно знала, что следует делать в подобных отчаянных ситуациях: «Я пойду в воду вместо тебя, — заявила она, — дабы ты, мой принц, смог выполнить возложенную на тебя священную миссию, вернуться к императору и доложить об этом.» Затем на поверхности волн были разложены восемь слоев грубых циновок, восемь кожаных покрывал и восемь шелковых ковров; принцесса легла на них и погрузилась в воду. Это немедленно успокоило море, и Ямато Такэру смог пересечь залив. Спустя семь дней на берег выбросило гребень принцессы Ототатибана, который был с почтением похоронен в гробнице. Он всегда оплакивал смерть принцессы Ототатибана. Однажды, взобравшись на вершину горы Усухи и глядя на юго-восток, он трижды вздохнул и сказал: „Увы, жена моя!“
Потом он вступил в борьбу с духами: «Прибыв в дикую провинцию Синано, он взошел на большую гору, «храбро прокладывая себе путь в клубах тумана Божество горы воспользовалось случаем досадить принцу; обратившись в белого оленя, оно подошло и стало перед ним. Ямато Такэру, хотя и был приведен в замешательство этим внезапным проявлением, все же нашелся: он схватил головку чеснока от своего обеда, швырнул ею в оленя и убил его, попав прямо в глаз.
Затем его уведомили о жестоком божестве, засевшем на горе Ибуки. В припадке гордости он объявил, что справится с этим божеством голыми руками и отправился к нему один, оставив непобедимый меч Кусанаги у жены. Когда Ямато Такэру достиг горы Ибуки, божество приняло вид огромной белой змеи (либо, по другой версии, — белого вепря, «большого как корова») и легло поперек дороги, по которой он шел. И вновь герой стал жертвой обмана, поскольку его лживо убедили, что монстр, лежавший перед ним, был лишь посланником божества. Простой слуга, объяснил он животному, мало волновал человека, истребившего столько настоящих божеств. И Ямато Такэру продолжил свой подъем на гору. Это была роковая ошибка. Как специально, с тевтонской точностью определено в «Записках о делах древности,» «это не был посланник божества, это было само божество.» Обратившись непосредственно к сверхъестественному существу, Ямато Такэру нарушил табу. «Тогда божество горы нагнало на небо облака и подняло сильную бурю. Вершина горы покрылась густым туманом, а нижняя часть окуталась мраком. Потеряв способность видеть путь, Ямато Такэру бродил в замешательстве, однако продолжал с силой пробиваться сквозь туман, и наконец ему удалось спастись.» И все же сверхъестественные осадки смертельно поразили героя. Когда он достиг подножия горы, его состояние было все еще полубессознательным, «как если бы это был пьяный человек.» Болезнь его современный врач весьма прозаично определил, как «бери-бери». Понимая неизбежность смерти, молодой человек даже не сделал остановки на пути через Овари, чтобы повидаться с супругой, но поспешил в столицу, полный решимости лично отчитаться перед императором. Это ему не удалось.»
Кстати, наиболее замечательным подвигом, относимым на счет его отца, императора Кэйко, является его женитьба на собственной пра-пра-правнучке.
А мне всегда нравились камикадзе и генерал Ноги.
Ещё: оказывается, в 16 веке в Японии уничтожили всех христиан, а их было около 300 000. Пытали, сжигали живьем, распинали. А голландцы им помогали с артиллерией – ради торговых привилегий.
* * *
Будь скрытен и прими поражение
От любой медной глотки…
Взращенный для вещей более крепких,
Нежели Триумф, отвернись
И, как смеющаяся струна,
На которой играют сумасшедшие пальцы,
Посреди места из камня
Будь скрытен и ликующ,
Поскольку из всего известного
Это — труднее всего.
(У.Б.Йейтс)
Среда, 2 июля
Тепло, а ветер продолжает дуть, свистит, выдувает мозги из ушей, укачивает и нагоняет сон. Все разом простудились.
Теперь время роз, несколько прекрасных – одна цвета пламени – бело-оранжево-красная, другая тоже как огонь в углях – оттенки от белого до почти черного цвета запекшейся крови, с сероватым холодным оттенком. Есть и лимонно-желтые с лимонным запахом, а вот голубая с запахом смородинового варенья что-то пока не расцвела. Плетистые розы щедры и роскошны, как обычно.
Неправдоподобная буря за окошком. Лупился на неё, как в телевизор, постукивая пальцами по тёплому стеклу, а там в серой мгле ветер разламывал на куски старую яблоню, сворачивал в жгут можжевельник, трепал жасмин и дерен, как фокстерьер крысу. Градом все засыпано, как снегом зимой. Небо февральское, серо-бурое, темно, грохот и шум такой, что своего крику не слышно, молнии во все небо. Сложно поверить, что это на самом деле. Отстранённость. Вот так, по слабости воображения, буду и на ядерный гриб за окошком смотреть, прихлебывая кофе из любимой кружки.
Ну а потом вышел в ледяной встрепанный сад – полуобморок природы после оргазма грозы. Огромную ветку яблони опять оторвало, лежит поперек дорожки и не перелезешь. Ну ничего, и мы теперь будем душистыми дровами печку топить.
Переломанная жизнь. Представил, как заламывают крылья вороны над сбитым на землю гнездом и как ищут воронят, которых ветер разметал по всему миру.
Розы целы, только лепестки холодом чуть обожгло, но стоят прямо, лукаво – какой-то у них есть секрет: во всех катастрофах выживать, а умирать ни с того, ни с сего, когда время пришло.
* * *
Из Википедии:
Моно-но аварэ (яп. 物の哀れ?, «печальное очарование вещей).
В классической традиции эмоциональный отклик похож на чувство заворожённости явной и неявной красотой вещей и явлений, с обязательным оттенком беспричинной грусти, вызванной чувством иллюзорности и бренности всего видимого. Точного определения моно-но аварэ не может существовать, так как попытка выразить глубинные чувства словами может быть только относительной, способной лишь намекнуть на происходящее, пережить которое каждый должен сам.
Сэй-Сёнагон в своём романе «Записки у изголовья» пишет: «Наступил рассвет двадцать седьмого дня девятой луны. Ты ещё ведёшь тихий разговор, и вдруг из-за гребня гор выплывает месяц, тонкий и бледный… Не поймёшь, то ли есть он, то ли нет его. Сколько в этом печальной красоты! Как волнует сердце лунный свет, когда он скупо сочится сквозь щели в кровле ветхой хижины!»
В другом месте «Записок у изголовья» Сэй-Сёнагон пишет:
«Мне нравится, если дом, где женщина живёт в одиночестве, имеет ветхий заброшенный вид. Пусть обвалится ограда. Пусть водяные травы заглушат пруд, сад зарастёт полынью, а сквозь песок на дорожках пробьются зелёные стебли…
Сколько в этом печали и сколько красоты!
Мне претит дом, где одинокая женщина с видом опытной хозяйки хлопочет о том, чтобы всё починить и подправить, где ограда крепка и ворота на запоре».
Изменчивость и непостоянство тоже могут вызывать очень сильные чувства аварэ. Юмэмакура Баку пишет об этом в романе «Омёдзи»:
«Расскажу о странном человеке. Расскажу о человеке, похожем на плывущее по ветру облако в пустом ночном небе. Облако появилось во тьме, мгновение, другое — а оно уже изменилось, но эти изменения можно увидеть только если пристально вглядываться. Это должно быть то же самое облако, но кто поймёт, какой оно формы…
О таком вот человеке я расскажу».
Четверг, 3 июля
Как однако ж действует пиар – убогое жульё вроде ниндзя считают супершпионами (а они проникали в осажденный город на веревках, а потом таскали эти веревки на плече, из-за чего их сразу разоблачали, как Штирлица с парашютом. Один целый день шпионил в городе, не зная языка и героически сбежал, п.ч. на него уже все жители злобно косились. В общем, неграмотные крестьяне, люмпены – много они там нашпионят?
То же с распиаренной самурайской честью. Такие жадные, жестокие, радостно убивающие слабых, издевающиеся над бедными, да и предавали вовсю, если им это было выгодно. И мечи у них дрянь, железо хрупкое, ломкое.
* * *
Юрий Тынянов. Пушкин. – 7/10
Перечитывал. Раньше я его очень любил, а теперь что-то охладел. Сильный привкус социального заказа, советскость в описаниях Александра I, Аракчеева, даже Горчакова – в глаза бьет. И да, Гинзбург права, отчетливо видно, как все это сделано, приёмы чисто технические. Многое сильно пахнет Мережковским, и царь, и Екатерина Карамзина с чисто мережковской сектантской интонацией, все вспоминал противное: «Машенька, маменька, ты Россия», как-то так. Самого Пушкина мало и какой-то он слишком удачливый во всем, прям Гарепотер, прости Господи.
Петр Вайль. Александр Генис. Родная речь. Уроки изящной словесности - 6/10
Остроумно, но поверхностно, да и многое сомнительно, типа "прокукарекал, и хоть не рассветай". Опять же - все излишне политизировано. Мне где-то еще у приятелей попадались эти ребята, читал наискосок сборник статей - и че-та прям взбесился, какое-то ловкое фокусничество, а не честные рассуждения. Но пишут легко и ловко, много занятных наблюдений, читать было интересно, хотя я много сердился.
Александр Иличевский. Ай-Петри. – 7/10
Наверно, мой самый любимый писатель из современных. Хотя этот роман не очень удачный. Явный перебор красивостей, повторы, те же пути травелога, что были прежде, неправдоподобное жалобное «я», избыток недостоверных, но увлекательных снов и видений, небрежно выправлено. Но все равно очень нравится, единственный писатель, у кого столько природы, сколько мне надо. И бунинские описания – кому-нибудь явно избыток, а мне в самый раз.
Бернард Корнуэлл. Золото стрелка Шарпа (Шарп-9) – 6/10
Владислав Танкевич. О Ричарде Шарпе замолвите слово (Стрелок Шарп и его время). – 6/10
Занятная разухабистая книжка об Англии начала XIX века, по-журналистски ловко и увлекательно написанная, с жареными фактами. Правда, ничего особенно нового я там не прочитал. Но читать было приятно до самого конца, а в конце, прямо в последнем абзаце, автор в припадке самодовольства выразил надежду, что и в русской литературе появится настоящий герой вроде стрелка Шарпа вместо «соплежуя Безухова» и «зануды Болконского». Ну вот зачем? Убожество бандерлога. Ну а любители немецкого порно и покемонов соплежуем сочтут Шарпа, а занудой г-на Танкевича – и чо?
Суббота, 4 июля
До тошноты начитался о политике. Потом, чтобы отвлечься, тупо читал до 8 утра форум мопсов – «мопсяточки, мои детки кушают только пармезан и рубец», смертельные битвы натуралки против сухого корма, выставлять – не выставлять, страдания по поводу того, что хвостик в другую сторону закручен. Это автоматически успокаивает.
А с утра – известие, что ополченцы оставили Славянск. Сразу представил, как теперь оставшимся жителям, чтобы получить компенсацию, придется «славугероям» кричать. Выплаты будут в жесткой зависимости от того, от кого пострадали –че-нить дадут только под подписку, что это злобные террористы их дома сожгли и близких поубивали. В Югославии так было. А уж хохлы будут куражиться вовсю. И умер митрополит Владимир. Как его не хватало в это время!