13 августа, воскресенье
Изнемогающая в буйной зелени и стройках Москва. Я оттуда возвращаюсь, как пьяный, на подкашивающихся ногах. Пышные дамы в электричке энергично обмахиваются веерами, только свист стоит. Женщинам надоело быть худыми, а я не против, мне нравится, когда все разные.
Вышел из электрички прямо в закат, в ровное нежное тепло, золотой косой свет.
По дороге увидел дивной красоты собаку - среднего размера, где-то со спаниеля, улыбающаяся башка, демократично-дворовая, рыже-белая, высоко посаженные уши-лопухи с кисточками, вьются на ветру, хвост тоже с кисточкой, львиный, и совсем голое, темно-розовое тело то ли в пятнах, то ли в полосах. Что ж это за зверь такой обаятельный? Может, просто дворнягу обрили?
Вертолеты пролетают в моем окне чаще, чем бабочки, но реже, чем синички.
15 августа, вторник
Я сильно напутал с календарем в своей книжке. Придется потом все менять - погоду, природу. Ну да ладно, я разберусь, но в "Миезе" постараюсь жестко следить за этим.
Ночи черные, звезды яркие. Вокруг ни души. У всех наших соседей дети были одного возраста, и все выросли, и теперь уже на даче все лето не живут, старички и старушки то ли притихли, то ли поумирали - только у нас в окнах свет горит, а кругом тьма. Глухая, холодная ночь.
Никогда не хотел считаться пессимистом, потому что слово очень противно звучит. Пессимизм - тьфу! Да и неправда это. "Судьбе, как турок иль татарин, за все я ровно благодарен. У Бога счастья не прошу и молча зло переношу". ("Таракан не ропщет!" Цепь литературных ассоциаций указывает на скудость собственных мозгов, я щетаю, но ничего не поделаешь, я литературой живу больше, чем жизнью.)
Узнал, почему у английских полицейских такие чудные шлемы - чтобы на них можно было встать и заглянуть через забор.
16 августа, среда
Почему я всегда в кризисе либо в эйфории? Нормальных срединных состояний вообще нет. То в облаках парю, то цепляюсь из последних сил, чтобы не сорваться. Наверно, расплата за эйфорию, компенсация. Если подумать, меня это устраивает. Лучше так, чем ровное бесчувствие.
19 августа, суббота
Выписки: ЮРИЙ ТРИФОНОВ. ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫЕ УРОКИ
Шкловский сказал: «Все пишут по-разному и все пишут трудно».
Теперь стремлюсь к связям отдаленным, глубинным, которые читатель должен нащупывать и угадывать сам. «И надо оставлять пробелы в судьбе, а не среди бумаг». Пробелы — разрывы — пустоты — это то, что прозе необходимо так же, как жизни. Ибо в них — в пробелах возникает еще одна тема, еще одна мысль.
я все еще не понимал окончательно — лишь догадывался неясно, — что главная трудность: находить слова.
Потом это понимание пришло. Мне кажется, я и писать стал иначе. Во всяком случае, одно знаю твердо: когда это понимание укрепилось, писать стало во сто крат труднее.
Тут нагрузка на каждое слово была куда значительней, чем в первом романе. Иногда даже попадались слова с двойной нагрузкой. Все это было заметно мне одному и двум-трем людям, мне близким.
Но прошло еще лет десять, и понимание главной трудности ремесла вновь изменилось. Эта трудность связана с предыдущей.
В словах должна выражаться мысль. Если нет мысли, а есть лишь описание, пусть даже художественное, филигранное, с красками, звуками, запахами, со всеми приметами жизненной плоти — все равно скучно. Без мысли тоска. Так мне теперь кажется. Раньше так не было. Я мог с удовольствием, старательно, со всеми сочными подробностями выписывать какой-нибудь пейзаж или внешность человека, это описание было самоцелью.
Создать картину! Вот, мол, как я могу, как вижу, слышу, чую: косогор, луг, роща, туман над рекой, запах сырой, сладкой, вымокшей под дождями листвы…
Эту литературу ощущений, такую поэтичную, такую романтическую, я назвал когда-то: «пахло мокрыми заборами». Рассказы из этой серии начал, честно признаемся, Константин Георгиевич. Потом появились писатели с еще более тонким зрением и изощренным нюхом.
Мне кажется, главная трудность прозы: находить мысли. Это не значит, конечно, что нужно непременно стремиться к глубокомыслию и в каждом абзаце изрекать афоризмы, а это значит, по-видимому, вот что: надо иметь что сказать. Сообщать читателю важное.
Для того чтобы появилась резкость, нужны подробности, нужна конкретность — пускай незначительная. И тут иногда могут помочь записи в старых блокнотах. Беглая, пустяковая запись в старой книжке, что-нибудь вроде: «Наши рубашки усеяны черными точками. Тля садится на белое. Аннадурды говорит, что зима была теплая, вся эта дрянь не вымерзла» становится необыкновенно нужной и нагружается смыслом.
Такую подробность не придумаешь за столом. Это можно только увидеть, заметить, запомнить или записать. Нет ничего драгоценнее мельчайших, гомеопатических подробностей. Поэтому так важны записные книжки.
Зато предварительное обдумывание — без записи — дает очень много. Чем больше и дольше обомнешь, обкатаешь мысленно сюжет, тем благотворней для вещи. Появляются объем, многозначность. Из того, что сочинил, самое удачное, на мой взгляд, то, что долго вылеживалось.
Лучшее время для обдумывания: утро, самое раннее, еще как бы спросонья. В первые секунды после пробуждения бывают пронзительные догадки. Не знаю, в чем тут секрет: может, в эти мгновения полусна-полуяви живут какие-то раскрепощенные, расторможенные представления, они сталкиваются с трезвыми дневными мыслями, и от столкновения происходит вспышка-догадка.
Работаю обыкновенно по утрам. Никогда — ночью, и даже вечером. Вечером не бывает ясной самооценки, можно иной раз с разгона и написать одну, две страницы, но наутро эти вечерние страницы почти всегда правишь жестоко, а то и вовсе выбрасываешь. Так что если бывает после удачной утренней работы нетерпеливое желание продолжить труд, развить успех (ведь написание страницы или двух сверх дневной нормы есть успех), почти всегда сдерживаешь зуд и заставляешь себя поставить точку. Очень хорошо, если вечером томит желание работать, а ты не работаешь и ждешь утра. Можно быть спокойным: это желание не исчезнет за ночь, наоборот, укрепится, дозреет до состояния невыносимейшей, страстной жажды, когда не в силах дождаться рассвета, чтобы выпить чаю и — за стол.
Одолевает такая забота: как люди должны поступать? Найти максимальное приближение к достоверности. Достоверность может включать в себя невероятные нелепости. Вот их находить — самое дорогое.
Меняется ли замысел в процессе работы так же, к примеру, как меняется сюжет, меняются характеры героев? Ведь метаморфозы с героями, обретающими свой нрав и свою волю, происходят постоянно. Ну, а что касается замысла — того высшего, который можно назвать сверхсверхзадачей, — он, по-моему, остается неизменным. Могут меняться в процессе работы только его ракурсы, формы его выражения.
Вот и еще одна громадная трудность в работе: угадывать литературщину. Ведь это оборотень. Это вурдалак, который прикидывается хорошенькой девушкой, соблазняет, заманивает. Как трудно бывает отказаться от какой-нибудь изящной метафоры, от пейзажа «с настроением»! Попробуй угадай, литературщина это или литература. Ведь так красиво. И ни у кого как будто не украдено. Вот это «как будто» и пугает.
литературщина — это наштампованные миллиардами бумажные деньги. Может быть, даже еще проще: литературщина — это отсутствие таланта. Впрочем, тавтология. Все равно, что сказать: бедность — это отсутствие денег.
литературщина — это что-то жеваное. Вроде жеваного мяса. До вас жевали, жевали, все соки высосали, а теперь вы начинаете работать челюстями. Куда как приятно. О, черт возьми, да как ее распознать? В том-то и окаянная сложность, что: у других видно, а у себя нет.
Литературщина многолика. Это избитые сюжеты, затасканные метафоры, пошлые сентенции, глубокомысленные рассуждения о пустяках. Это длинные, на полстраницы периоды с нанизыванием фраз, с нарочито корявыми вводными предложениями, утыканными, как гвоздями, словами «что» и «который» — под Толстого; или такие же бесконечные периоды, состоящие из мелкой, психологической требухи — под Пруста. Это сочные, влажные, сырые, мглистые нежно-палевые, пропахшие дождем и гарью пейзажи, — под Бунина. Это занудливые, но многозначительные «разговоры ни о чем» — под Хемингуэя.
Неуверенность в себе мне кажется плодотворней уверенности. Конечно, не такая уж неуверенность, когда все валится из рук, а такая — чтоб зудела чесотка, чтоб томила неудовлетворенность. Сделать лучше! Сделать иначе, продвинуться дальше.
Писатель, по-моему, должен постоянно меняться, должен ненавидеть свои слабости и отталкиваться от своих прежних вещей. Нет ничего страшнее радостного сознания: «А все-таки здорово я умею писать!»
Начала и концы. То, что требует наибольших усилий. Начало переделываю и переписываю множество раз. Никогда не удавалось сразу найти необходимые фразы. Бродишь будто на ощупь, с завязанными глазами, тыкаешься в одно, в другое, пока вдруг нё натолкнешься на то, что нужно. Мучительнейшее время! Начальные фразы должны дать жизнь вещи. Это как первый вздох ребенка. А до первого вздоха — муки темноты, немоты. Так как я люблю, чтобы первая страница рукописи была чистой, без помарок — снобизм, конечно, но ничего не поделаешь, привычка, — на это уходит обыкновенно чуть ли не полпачки бумаги.
В начальных фразах ищу музыкальный строй вещи. Какой-то особый символический смысл для начала необязателен, хотя, разумеется, прекрасно, если он возникает («Он поет по утрам в клозете», — начало могучее, с простором), можно начинать просто, как бы исподволь. Но непременно должна быть найдена точная музыкальная нота, должен почувствоваться ритм целого. Если это найдено — как за роялем, когда подбираешь по слуху, — тогда дальше все пойдет правильно.
А что касается концов — то тут не до музыки. Музыка может, конечно, присутствовать, и это неплохо, если она существует в последних фразах, но главное, что должно быть в конце, — смысл, итог. Пускай символически, иносказательно, эмоционально, каким угодно дальним ассоциативный путем, но надо, как говорится, подбить бабки. Концовки тоже тяжелое дело. Заканчивать вещь надо неожиданно и немножко раньше, чем того хочется читателю.
Сила и чистота: в достижении этого и заключается трудность. И люди, стремящиеся к такому достижению — не всегда достигающие, никогда не достигающие, но, боже мой, тут драгоценно стремление! — и есть настоящие писатели.
Олеша: все писатели мира — это как бы один писатель, хотя их разделяют, может быть, океаны, бездны, тысячелетия.
Однажды на семинаре говорили о подтексте, о краткости, об умении отжимать жир, воду, оставлять мышцы. О том, что искусство писать есть искусство вычеркивать. Константин Георгиевич сказал, что давно мечтал написать предельно краткий рассказ — такой, чтоб уже больше ни одного слова вырвать нельзя, иначе рассказу конец, смерть.
Вещь окончена, но над ней продолжаешь думать: видишь скрытые планы, неисчерпанные возможности, новые грани старых идей. В этом запоздалом дочерпывании, большей частью бесполезном для оконченной вещи, но плодотворном для будущей, помогает взгляд со стороны.
В статье «Иван Тургенев» Мопассан писал:
«Когда Тургеневу рассказывали о том, в каком количестве расходятся известные книги соблазнительного жанра, он говорил:
— Людей пошлого склада ума гораздо больше, чем людей, одаренных умом утонченным. Все зависит от уровня той интеллектуальности, к которой вы обращаетесь. Книга, нравящаяся толпе, чаще всего нам вовсе не нравится. А если она нравится нам, как и толпе, то будьте уверены, что это происходит по совершенно противоположным причинам».
20 августа, воскресенье
Сегодня мой левый глаз постоянно атакуют - сперва в него влетел какой-то мелкий полупрозрачный комар, потом мушка, потом - мелкая моль. Завтра, небось, влетит воробей, ворона и перелетный гусь.
Узнал, почему жителей Сибариса считали такими изнеженными - они делали на улицах навесы от солнца и, кажется, еще носили хитоны с длинными рукавами, когда холодно было.
24 августа, четверг
Сегодня сотый день как я на даче и пишу без перерыва. Закончил сегодня еще одну главу. Итак, за 100 дней (с 17.05 по 24.08) написано 3 главы - 25970 слова, 159060 знаков, 88,4 стр., 4,42 а.л. Это хорошо, я рад очень. Но и печально - ведь я никогда раньше так упорно и беспрерывно, на пределе, не работал - и даже ста страниц за сто дней не написал. Но ничего не поделаешь. Зато, если всегда так работать, то за год получится больше 90 тысяч слов, больше 300 стр. законченного текста, а это объем небольшого романа и вряд ли можно рассчитывать на большее. Вот только я не уверен, что смогу удерживать тот же темп всегда, я и так на себя удивляюсь, что так долго продержался.
Что же касается всяких там черновиков, фрагментов для будущего, заметок и т.д., то я написал этого барахла почти 86000 слов, в 3-3,5 раза больше, а сколько ушло в мусор, подсчитать невозможно, я ведь все правлю по сто раз.
Впрочем, и написанное - не окончательный текст, а первая редакция. Все это я еще собираюсь жестко править, когда закончу книжку целиком, но че-та мне кажется, что не доживу я до этого, уж больно велик материал. Ну да ладно. Мне процесс важен, а не результат.
Я совершенно точно понял, что мне необходимо всячески подпирать себя дедлайном, обязательной нормой на каждый день и жестким контролем с фиксированием результатов. Без этого буду писать по стишку в год.
Холодно, мокро, все кости болят. Фамильная, сука, подагра. Предки слишком много шампанского пили, да и я не отставал.
Тератология — раздел естественной истории и биологии, изучающий монстров, т. е. аномалии в строении и формах живых существ.
Прочитанные книжки
161. ХИЛАРИ РЕТТИГ. ПИСАТЬ ПРОФЕССИОНАЛЬНО.
Написано настолько суконно, что наш Молчанов по сравнению с этой теткой - Цицерон. Не понимаю, как такое канцелярское чудовище может чему-то писателей научить. Тетка - бизнес-тренер, 200 000 раз написала слово "продуктивность", по 100 000 раз слова "прокрастинация" и "перфекционизм" и сделала вывод, что первое - хорошо, а второе и третье - плохо. Книжка - редкостная дрянь даже в этом убогом жанре.
162. ПАСКАЛЬ КИНЬЯР. ВИЛЛА АМАЛИЯ
Очень его люблю. Прекрасная простая книжка.
163. ДЭВИД МОРРЕЛЛ. ИЗЯЩНОЕ ИСКУССТВО СМЕРТИ.
Викторианский детектив, Томас де Куинси расследует массовые убийства. Попытки воссоздать атмосферу и ментальность 19 века - так чтобы сгодилось для любителей викторианских сериалов, не больше. Ну ничо так, можно почитать. Похоже на "Табу". Опять феминистка в главных героинях. Надоели они до смерти в исторических романах. Тут желание и рыбку съесть и все остальное поиметь - мол, исторический антураж в моде, но действовать в нем будет продвинутая героиня, удовлетворяющая современным вкусам, потому что реальные женщины тех времен упоминания не заслуживают, жалкие безмозглые рабыни. Как-то так.
Еще занятно, как американцы принялись демонизировать Британскую империю - в этой книжке, как и в "Табу", - мол, и опиумом китайцев травили, и индийцев убивали миллионами, и Ост-Индская компания - сущие дьяволы. Отмазываются от английских корней, общей истории - отречемся от Старого света, отряхнем его прах с наших ног.
164. ЭНДРЮ МАЙКЛ ХЁРЛИ. ЛОУНИ
Приятный готический роман про паломничество прихожан-католиков в странное место на морском берегу, ГГ - подросток, его брат - немой дурачок, которого надеются исцелить, мрачная мать, маленький католический приход, старый суровый священник, потерявший веру перед смертью, новый - душевный ирландец, который не пришелся ко двору. А вокруг творится что-то неладное, какие-то жертвоприношения младенцев ради исцеления, вандализм, иссякающая вера, заброшенность, одиночество. Печально, но не тягостно, в стиле Фланнери О'Коннор и много кого еще. Понравилось.
165-167. КАЛБАЗОВ. ФАВОРИТ. Т. 1, 2, 3.
168-169. СТЕПАН КУЛИК. САБЛЯ, ТРУБКА, КОНЬ КАЗАЦКИЙ. НОВИК, НЕВОЛЬНИК, КАЗАК
170. ВАРЛАМОВ АЛЕКСЕЙ. КРАСНЫЙ ШУТ. БИОГРАФИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ ОБ АЛЕКСЕЕ ТОЛСТОМ
Хорошая биография, умно и интересно написано. Немного коротко. С Толстым вот что странно - он себя всегда позиционировал как графа и аристократа (потому что титул и признание отцом ему дорого дались), но воспитывался либеральными разночинцами, и в нем и в его книжках никакого аристократизма днем с огнем не найти. Он смотрит на дворянство со стороны, чужим и недобрым взглядом, тональность, скорее, Демьяна Бедного, и нравы мещанские - все от брюха. Но все же что-то такое есть - патриотизм (тоже утробный) и внутренняя свобода (в том смысле, что ни перед кем он за свои дела оправдываться не собирается).
Интересно, что его приятель, граф Игнатьев, аристократ по рождению и воспитанию, в отличие от Толстого, во многом такой же гаденыш, но все же не такой циник, и его книжка 50 лет в строю, хоть и подлая, но вполне дворянская по стилю, а у Толстого - нет. В общем, он очень талантливый и даже не противный (слишком уж простодушный и забавный циник), но гад, и в книжках его чего-то основного не хватает. ОБВМа, что ли? И во всем, кроме Петра и Детства - привкус халтуры.
171. ЮРИЙ ТРИФОНОВ. ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫЕ УРОКИ.
Я советскую городскую прозу не особо люблю, но Трифонов – приличный вполне писатель. И о писательстве толково пишет.
172. ГОЛОВЧУК. ПОЧЕМУ И НЕТ? Т. 1 И 2.
Попаданец-фехтовальщик в 1810 год. Прогрессорства совсем нет, просто приключения. Глуповато, а так – ничего, фигня.
173. АНАТОЛИЙ ДРОЗДОВ. КОНДОТЬЕР БОГДАНОВ
Веселуха. Летчик-герой с девушкой штурманом перелетают в Псков времен князя Довмонта. Нормально, но любовная история дико раздражает.
174. РОМАН ЗЛОТНИКОВ. КНЯЗЬ ТРУБЕЦКОЙ, Ч. 2
Герой-маньяк, весь такой непостижимый и безжалостный, местные повинуются или умирают. Чет, есть у меня подозрение насчет мания грандиоза у автора.
175. АНТОНЕН АРТО. ТРАУМАРА
Арто в наркотической ломке забрался на гору к мексиканским индейцам и участвовал в обряде пейотля.
176. КОНСТАНТИН КОСТИНОВ. ДЖИП, НОУТБУК, ПРОШЛОЕ
Живенько, но кончается, зараза, а маньяк не пойман, ничего толком не сделано, только завязки одни, а продолжения нет лет десять и, скорее всего, не будет никогда. Ну и ладно.
Просмотренные фильмы
145. УБИЙСТВО, 2 сезон
Первая половина занудная, все ходят и страдают, а под конец понеслось. Ничего, я к ним привык, приятный сериал. Но пока перерыв сделаю.
146. ИГРА ПРЕСТОЛОВ.
4 серии посмотрел из 7 сезона. Главное, что меня бесит в фэнтези-кино - это то, что актеры там ходят не как люди, а как на подиуме. Какой-то хрен лет двадцать назад решил, что это красиво, и с тех пор в каждом кино все персы выступают, будто у них кол в жопе, медленным торжественным шагом, иногда еще сложив крестом руки на груди, и смотрят вдаль на заходящее солнце. Когда так движется группа соратников - еще хуже, сраный мерлезонский балет. Меня от этого тошнит, и удовольствие от кино сливается в унитаз. Дейенерис - кошмарна с 1й серии 1 сезона и лучше не становится: тупой расфокусированный взгляд и буддийская полуулыбка, усы и брежневские брови, дешевый парик - две кудельки вдоль толстых щек, накрученные на слюнявый палец, и прикид, как у подавальщицы в боулинге. Еще вот что я подумал: Дейенерис должна героически помереть, и оставить все Джону Сноу. Она не может править в нормальных королевствах (ну типа как если бы Чингисхан внезапно возглавил нынешний совет Европы), зато она могла бы, жить в ставке где-нибудь в степи, окруженная войсками отморозков, и собирать со всех дань. И еще: никак нельзя ее спаривать с Джоном! Ей плохие парни нравятся, а с ним она со скуки взбесится. Серсея с очередной пластикой, хорошо, что сериал заканчивают, а то еще пара лет - и ее физиономия станет как у привокзальной синячки. Все они этим кончают. Серсея внезапно поумнела (где она раньше мозги прятала?), а Джейме убогий, нескладный, окончательно облез, но не поумнел. Это основные претензии. Остальное - ничего, интересно, смотрю. Началось мочилово. Новый пучок героев безжалостно выпололи.
147. ТЬМА, 2002, Испания-США, реж. Балагуэро.
Приятный мрачный фильм - безысходноздь! К сожалению, чувствуется американское влияние - злодей ужасно раздражает, да и вообще все персонажи очень американские, шаблонные. Остальное - хорошо.
148. ТРАМВАЙ ЖЕЛАНИЕ, реж. Элиа Казан
Хороший фильм и пьеса отличная. Только все очень печально. Надо Теннеси Уильямса почитать, он мне в душу запал, упаднический южанин. Очень трогательная Бланш, я бы влюбился, хотя внешне она мне не нравится, но уж очень душевно у нее мозги набекрень. И ужасный-прекрасный Брандо.