[bushunchak]

Спросонья вспоминал сцены из детских фильмов, которые меня реально напугали в детстве.
Во-первых, вражье войско в "Сказке о царе Салтане". У них ведь кости какие-то в руках были, да? Я вообще как-то по особому боюсь людоедов. Я увидел это, когда был еще совсем мелким, и вообще кино смотреть отказался, влез в шкаф и матушка меня оттуда еле вытащила. Кино я досмотрел только через несколько лет, и то на этой сцене благоразумно свалил.
Во-вторых, Великий Мганга - не помню, из "Пятнадцатилетнего капитана" или "Детей капитана Гранта". Это из той же серии, какой-то неадекватный обдолбанный дикарь-людоед, и, хотя я смотрел это уже большим мальчиком, в школе, уже лет семь было, но подействовало сильно, потом снились кошмары и жизнь стала казалаться полной скрытых ужасов. Наверно на старые дрожжи "Царя Салтана" легло. Особенно меня торкнуло, что он так не только напоказ перед толпой себя ведет, но и в джунглях, в одиночку идет, приплясывая и кружась, не снимая кошмарной маски.
Я начал жизнь подозревать в страшных вещах, что, типа, когда все уходят из школы, уборщик надевает ведро на голову и начинает обходить все коридоры и лестницы, кружась в шаманском танце, все заколдовывая, зачаровывая, и когда-нибудь, когда он решит, что пора, он наденет ведро при нас, заголосит что-то жуткое - и школа превратиться Бог знает во что, в жаркую зубастую пасть, в болотную топь, в чрево кита, свернется, схлопнется, и мы все будем там перевариваться до скончания веков. Причем, это не в шутку - мне как-то четко открылась бредовая сторона жизни, ее страшный абсурд, (кастанедовцы бы, наверно, сказали, что я прочухал этот просвечивающий в реальность Нагуаль), что безобидный с виду человек может превратиться в приплясывающего безумного людоеда, связь маски и зла, древний ужас, все дела. Меня это долго не отпускало, и не уверен, что отпустило до сих пор.

Опять же, странный момент - я в детстве абсолютно не выносил сцен насилия в кино, всякие там порки, разрезания рук ножом, сабельные атаки, даже когда стрела в кого-то попадала, мне становилось физически плохо - только к огнестрелу относился благосклонно. Мне казалось, что эти киношные ножи и бритвы мою кожу вспарывают - сразу судороги, тошнота, вот это всё. Я старался этого никому не показывать, я ж мужик, но прям реально зеленел и скрючивался во время таких сцен, причем, на нынешний взгляд, самых невинных. Если я догадывался, что приближается такой кровавый момент (а чутье я развил отменное), то старался свалить типа в сортир, но добрые родственники обычно останавливали видак до моего возвращения, чтобы я не пропустил "самое интересное". Не помню, когда это кончилось и почему - наверно, просто такое количество крови-кишок с экрана любую врожденную чувствительность притупит, затопит, завалит и поглотит.

Как из такого ребенка вырос садо-мазохист и любитель хорроров пострашнее - не постигаю... Или это было неизбежно? Я с самого раннего детства любил испытывать высоту своего болевого порога, руку на свечке жег, в кипяток опускал, пальцы бритвой резал. Наверно, одно с другим связано напрямую - что пугает, то и гипнотически влечёт. Подойти поближе, заглянуть в глаза.

* * *
Самый хвост пятой главы надо перенести в шестую. Я потом исправлю везде. Блин, не мог раньше додуматься! Затык по всем направлениям, явно что-то не то, не так, куда ни ткнусь - везде завязну. А оказалось, все дело в такой фигне. Ну да, я этот фрагмент писал для шестой главы, но не знал, чем закончить пятую, вот и ткнул его вместо финала. И теперь в шестой оказалась дыра, из-за которой все съехало и расползается. И все, что про Аминтора надо впихивать флэшбэками, а он не впихивается, и все сыпется.
В общем, как везде, вставишь одну деталь не туда, и машина не заводится, пазл не складывается.

Я сегодня попробовал на себя дисциплинарно воздействовать, чтобы наконец делать то, что я хочу делать, ежедневно, а не когда левая нога захочет.
Во-первых, писать книжку напряженно и с полной отдачей, а не "на от...ись". Во-вторых - привычки некоторые выработать. Их три: фрирайт, медитация и сиеста. Ну и еще одна отрицательная - не раскладывать пасьянсы. Заставил себя все сделать, завершил все сиестой, и доволен, как слон. Мне вообще для счастья мало надо - и оно все только от меня самого зависит.

Так вот, серию маленьких снов за пять-десять минут посмотрел. Сперва - ежик в эпилептическом припадке. Милаха такой, в синем костюмчике, лежит на спине, лапками дергает, и мордочка такая трогательная... Потом актриса Ирина Печерникова в ток-шоу погнала волну, что серия смертей среди немолодых актеров - это серия убийств, а мне тут же показали, что это она их всех убивала - посмотрел, как она аккуратно режет горло уже придушенной старушке, бритвой точно по странгуляционной борозде. Потом еще один был, перед тем, как меня генделевская сарабанда разбудила, но я его забыл. Что интересно, через все сны шел некий дефект пленки, как на фотографиях в "Омене" - длинный узкий то ли клинок неправильной формы, то ли кусок стекла, то ли клюв любопытного аиста.

* * *
КОРОТКОМЕТРАЖКИ РОБЕРТА МОРГАНА (ужасы). Кот с руками особенно зацепил. Но все хороши. Жаль, я совсем английский на слух не воспринимаю.

1. Монстры (Monsters) 2004
2. Параноик (Paranoid) 1994
3. Разделение (Separation) 2003
4. Кот с руками (The Cat With Hands) 2001
5. Человек в левом нижнем углу фотографии

ТАТЬЯНА, балет. Музыка - Лена Ауэрбах. Пост. Джона Ноймайера . Гамбургский балет + театр Станиславского и Немировича-Данченко. Танцуют - Элен Буше, Эдвин Ревазов.
Это прям по пушкинскому тексту, слово в слово, роман в стихах, а не опера. Все осовременено - советские 1960-е, судя по костюмам. Онегин в кожаном пальто с меховым воротником, гусары - в советской военной форме (или ГДРовской). Звучит странно, но смотреть интересно, и танцуют хорошо.

Татьяна - мечтательница с пророческими предчувствиями: она с книжкой, а в комнате теснятся призраки из романов, она и сама с ними танцует, предчувствие Его. И кто-то маленький, черный, скрюченный сидит на подоконнике ее девичьей спальни, как монстрик на груди на картине "Кошмар".
А у Онегина своя жизнь, мажор, стиляга, с двумя девками в койке просыпается, едет в балет, а там Истомина, походу, что-то про Клеопатру танцует. Целует ей щиколотку, как стриптизерше. Он брутальный такой, с бритой башкой, то с голым торсом, то в водолазке.
Тут дядин гроб пронесли, и Онегин оказывается в деревне. А там сразу - Ленский, юный поэт/композиоор в ковбойке, такой весь простодушный и искренний. Подружились сходу. И Татьяна в павловском платке его увидела и пропала, а он и не заметил.
Ольга - не столько деревенская, сколько провинциальная, в нелепом пиджачке поверх ситцевого платьица, но лихая, порывистая. (Мне она, кстати, всегда нравилась: Ольга, это из бунинского "Легкого дыхания", вечно женственное, эфемерное, изменчивое, беззащитное, обреченное. Татьяна куда крепче будет.).

Впрочем, Онегин и Ленский пока наслаждаются радостями мужской дружбы.
Местное общество - у меня чет ассоциации с Мандельштамом в воронежской ссылке, бабье царство, чаепитие в бараке, молодым девочкам хочется любить. Няня - вроде монашки в миру. Все прекрасно, никакого кича, очень хорошо передана советская провинция.

Татьяна (Элен Буше) очень хороша, красивая, благородная, поэтичная, порывистая и застенчивая, понимает, что танцует. Очень мне понравилась, прекрасная. Призрачные девицы из иностранных книжек диктуют ей письмо.
Музыка авангардная, но мне норм, фоном идет, никогда не затапливает сцену - не Чайковский. Декорации минималистские. Две березки выдвинули - деревня, три кресла поставили - театр. Фанерная коробка с проемами окон - дом.
Сон Татьяны - ее плюшевый мишка превращается в жуткого мужика в медвежьей шкуре, который лезет в окно. Черные мужики сдирают с нее одежду, никакой порнухи - все классно сделано. Все-таки до чего хороша Татьяна! Такая эмоциональная, искренняя.
Гремин оказывается медведем из сна.

Все хорошо танцуют и играют. Постановка интересная, смотреть - не оторвешься.

В общем, я в восторге. Все умно, тонко, верно, осмысленно, гармонично, интересно. Попроще Эйфмана, но тоже прекрасно. Великолепное переложение "Евгения Онегина" на язык танца. Этот балет и вахтанговский спектакль - лучшее из всего, что было на темы Онегина. Музыка, наверно, не дотягивает, но она здесь - вспомогательный инструмент. Танец тоже не самодовлеющий, не такой мощный, как у Эйфмана - здесь роман в танце, и драматургия важнее, но к постановке и гамбургскому балету претензий никаких, все замечательно, я и не ожидал такой красоты.