Надо завести себе обычай вставлять музычку в большие посты, чтобы не так скучно было просто читать.
Опять заранее прошу прощения за опечатки и недовыправленность. (Скроен текст не по-текстовски, надо текст перетекстовать, перевытекстововать.) Просто я тут в основном все высчитывал Филипповых жен и детей, и пытался прикинуть, как реальнее всего, на мой взгляд, там было с наследниками. Я считаю, что Каран был старшим. Поминается отдельно Клеопатра с ребенком, Клеопатра с малюткой Европой, и отдельно Каран, Аминта и т.д. Так что я думаю, что Каран был вполне взрослый и реальный претендент на престол. О нем, правда, говорится, что он был сыном мачехи Александра, но я думаю, что тут в связи с непривычной для нас ситуацией многоженства, имеется в виду не "мачеха" - как "жена отца, заменившая мать после ее смерти", а просто "другая жена отца", которая могла быть и до.
Что касается Арридея - не знаю, кто первый пустил байку о том, что его мать была танцовщицей - римлянчеги, небось, которые опять не сообразили, что у Филиппа этих жен было до хрена. В реале - в 358 году Филипп заключил договор с фессалийским городом Ларисса против фессалийского тирана из города Феры, и, как обычно, чтобы закрепить договор, женился на фессалийке Филинне из Лариссы. При чем тут танцовщицы - непонятно, судя по всему, это была родственница фессалийских Алевадов, основных союзников Филиппа тогда. А через несколько лет, заключив договор с Ферами, Филипп женился на Никесиполиде из Фер - все очень последовательно (хотя и ее тоже наложницей и танцовщицей обзывают, хотя она была племянницей тирана ферского), и она была подружкой Олимпиады, кстати (вряд ли бы Олимпиада стала дружить с любовницей своего муженька, обычной шлюхой) - а вот союз двух жен против остальных - это похоже на правду. Причем, я думаю, что их врагом была как раз Филинна - фессалийки были врагами, и Олимпиаде явно не понравилось, что Филипп в тот же год, когда женился на ней, взял себе Филинну, да еще она тоже умудрилась родить сына. Может, поэтому Олимпиаду и обвиняли в том, что это она Арридея травила, ее он должен был больше всего раздражать. А вот Фессалонику, дочку Никесиполиды, Олимпиада воспитала как родную.
ПРО ЦАРЯ И НАСЛЕДНИКОВ**********
Я не раз замечал, как Филипп смотрит на Александра - пристальным, недоверчивым, оценивающим взглядом. Первые два царских сына получились неудачными, заячья губа Карана сразила Филиппа наповал и жгла до сих пор, как клеймо неудачи, и Арридей радовал его недолго, до первого припадка, когда, жалобно заблеяв, он выгнулся и забился в судорогах, пуская пену изо рта. Наверно, Филипп боялся, что и другие дети его будут больными, хотя между Караном и Арридеем родилась здоровячка Киннана, и когда появился Александр, Филипп, говорят, наглядеться не мог на потешного бутуза с белым круглым личиком, алыми щечками и ясными карими глазками, не спускал его с рук, хвастался им перед этерами; тогда у него и с Олимпиадой все ладилось. Но года через три-четыре мир и лад с Олимпиадой разлетелись на мелкие осколки, вместо торговцев тканями и благовониями у ее порога стали толпиться колдуньи да гадалки, на Александра со всех сторон сыпались жалобы, он рос слишком шумным, кусачим, непредсказуемым и злым, и если от старшего царского сына готовы были терпеть и не такое, то от третьего – с какой стати?
С первыми двумя сыновьями Филиппу не повезло: у Карана был такой поганый характер, что все только диву давались, как такого урода земля носит, а Арридей только сопли на кулак мотал, так что царь и Александра не торопился хвалить и был с ним строг. Этого сына Филипп упустить ни за что не хотел, придирчиво следил за его воспитанием и все натягивал вожжи. На мой взгляд, Александр вел себя с отцом безупречно, разве что вылезал все время со своим мнением - Филипп временами это поощрял, временами раздражался. Чем умней становятся сыновья, тем старее чувствуют себя отцы.
«Вы с отцом как друзья», - иногда говорил Александр с глубокой грустью. Легкость и безмятежность наших отношений его ошеломляла, он печально удивлялся – как это возможно?
Александр жадно ловил каждое слово о Филиппе, страстно интересовался его делами и, думаю, очень любил его. Он вытягивался перед отцом в струнку, как гоплит перед таксиархом, сразу напрягался – тут и надежда, и восторг, и недоверчивость… Филипп, конечно, видел его исключительные дарования, вот только не торопился радоваться, чтобы потом не разочароваться. Александр страстно ждал признания, мечтал, когда же отец посмотрит на него, как на взрослого: «Он должен относиться ко мне всерьез», - и ради этого он смирял себя и терпел вспышки отцовского раздражения. Меня удивляло, каким послушным становился Александр рядом с царем; он изнемогал от непривычной для себя покорности и объяснял: «Я чту в нем не только отца, но и царя». Я иногда забывал, что Филипп – царь, а Александр никогда.
Он понимал, что буйством и дерзкими выходками признания не добьешься. «Я могу быть тебе полезен? - спрашивал он Филиппа каждый раз. – Я уже большой, увидишь, я не подведу тебя». Если Филипп давал ему поручение, то Александр стрелой срывался с места, он считал своим долгом не только передать царский приказ, ничего не перепутав, но и остаться проследить, хорошо ли все исполняется. Если что-то неподвластное его воле мешало ему исполнить поручение отца с безукоризненной точностью, он выходил из себя и кричал срывающимся голосом: «Где Феникс? Как ушел? Он должен быть здесь! Царь ждет его немедленно!»
(Когда Александр вырос и они все же сблизились с отцом, их отношения стали стремительно портиться - Александр был предан царю, но сыном был непокорным. Человеческие законы топчутся вокруг отеческой власти, а какие законы огню? У него все было трудно, и с отцом, и с матерью, и с братьями. Душам огненным и эфирным родственные и семейные узы слишком тяжелы и сильно сбивают с толку. Отец и мать из плоти и крови слишком привязывают к плоти и крови, и не зря потом Александр искал себе отца небесного и бессмертного. Таких, как он, наверно, лучше в младенчестве подкидывать кентаврам или лесным нимфам, пускать по реке в корзине, чтобы его несла волна, куда бог приведет, чтобы он рос в круговороте изменчивых стихий, под присмотром волчьих и львиных глаз.)
Поначалу, он ничего не рассказывал о своей семье, но как-то раз его прорвало, и меня чуть с ног не сбила волна противоречивых, страстных, враждующих между собой чувств, словно там были высеяны сюжеты всех трагедий, и должны были взойти рано или поздно. Я был единственным ребенком в семье, мои двоюродные братья значили для меня меньше, чем ничего, я вспоминал о них только когда сталкивался с кем-то из них нос к носу. А у Александра – страшная тяжесть родства и крови, скрытое ревнивое соперничество с братьями, победы, сомнения и поражения в этой борьбе…
Помню, пришло известие о взятии и разрушении Олинфа, и о том, что там были казнены два сводных брата Филиппа – Арридей и Менелай. Александр рассказал мне новости и задумчиво добавил: «Наверно, мне тоже придется когда-нибудь убить Аминту, Карана и Арридея. Безмозглого жалко будет…»
А Карана и мне было бы не жалко. Он был на семь лет старше Александра и был ужасом нашего детства. Он всем давал понять, кто будет царем, и находилось немало людей, которые готовы были ему во всем потакать. Он отлавливал Александра, стискивал его коленями, чтобы тот не мог вырваться и дослушал до конца. «Я прикажу тебя убить, - говорил Каран, пуская пузыри из щели под носом. - Придумаю тебе какую-нибудь особую казнь. На кол тебя посадить или кожу содрать?» Александр мрачно, не мигая, смотрел ему в глаза, а потом, не говоря дурного слова, ударил ему головой в лицо. Удар не получился, вырваться ему не удалось, но Каран не заткнулся, а разорался еще громче, указывая стражникам на Александра: «Возьмите его, и всыпьте ему розог!» Александр вскинулся: «Только суньтесь, - выхватил нож и оскалился. - Гефестион!» Но я уже стоял, прикрывая ему спину, только сперва ухватил кочергу, которой угли в жаровне мешали. Из-за этого гаденыша Карана мы перестали ходить по дворцу по одиночке, но вдвоем мы с ним справлялись.
Как-то он поймал меня, цапнул за шиворот: «Ты, холуй, завяжи мне сандалии». Я сразу вызверился: «А редьку в задницу не хочешь?» Каран побагровел, заорал, сразу оплевав меня слюнями: «Что ты сказал?», навалился, как медведь – он был вдвое старше меня и вдвое тяжелее, а в драке вес часто самое главное, тут никакое мастерство не спасет, если такой медведь ломать начнет. Он всё пытался попасть мне кулаком в лицо, словно хотел разбить мне голову всмятку, я отчаянно уворачивался, отбивал его удары и старался врезать ему коленом по яйцам, но как-то все промахивался сгоряча. Потом он вскользь попал мне по виску, я упал, он навалился сверху, стал душить, и я уже чувствовал, что пропадаю, но тут Каран взвыл и ослабил хватку - это Александр шарахнул его дубовой лавкой по спине (вообще-то мы с Александром эту лавку только по полу двигать могли, а поднять в одиночку точно было бы невозможно в обычном состоянии). Карана сильно повело от этого удара, он бросился на Александра, слепо размахивая кулаками. Тут и я очухался и бросился на подмогу, мне удалось смазать ему по носу, и Каран, почуяв вкус своей крови, быстро скис, стал всхлипывать и отмахиваться уже вслепую, с выраженьем ужаса на измазанном кровавыми соплями лице. Мы рвали его, как собаки медведя, со всех сторон. Потом сбежался народ и нас растащили. На Карана было больно смотреть, и вел он себя недостойно: жалобно стонал, охал, скрючился, словно на последнем издыхании, а когда отошел подальше, вдруг распрямился и стал орать визгливые угрозы, размахивая кулаками. В нем было что-то вызывающее гадливость.
Тогда Каран был царским наследником. Его мать Фила приходилась Филиппу не только женой, но и теткой, была старше его лет на пять, и до сих пор пыталась им командовать, у нее не получалось, но тон ее был непочтительным, она повышала на царя голос, как на своих домашних слуг, помня, наверно, как восемнадцатилетний мальчишка в первые дни после свадьбы всячески старался ей угодить. Фила упорно рожала каждый год, еще и еще, но дети либо рождались мертвыми или были такие слабенькие, что умирали через час-другой, жалобно похныкав, так и не открыв зажмуренных глазок. Ее отец был другом Филиппа, все знали, что Дерда поднес ему Элимею на блюдечке, отказавшись от царской власти за себя, своих потомков и сразу за всех нынешних и будущих честолюбцев, роняющих слюни на престол Македонии. За то его и отравили потом. Но тогда Дерда еще был жив и в большой силе при Филиппе, элимиотская родня окружала Карана сторожкой свитой.
Александр был только третьим сыном после Арридея. Арридей, сын фессалийки Филлины из Лариссы, даже когда его еще окончательно не списали со счетов, был какой-то корявенький, слишком маленького роста, с короткими ногами. Поначалу он был мальчишка как мальчишка, но каждый приступ падучей выжигал в его голове очередную дыру. Его и пожалеть можно было бы, но характер у него был противный, больше всего он любил пожрать, а ел грязно, как свинья, так что водиться с ним охоты не было. Я помню его еще почти нормальным: тогда он только после припадков пару дней ходил, как чумной, натыкался на косяки, падал с лестниц, спотыкался на ступеньках, кружил по двору, словно не мог вспомнить, куда шел, и понять, где находится, забывал и путал слова («меня цал позварь», «моя лушадь лодше», «болова голит») – смешно было и жалко, а потом припадки становились все тяжелее, и отходил он от них все медленнее, да и в остальное время еле ноги волочил, шатался, все ронял из рук, все забывал, путался и в десять лет говорил, как трехлетний. Александр не давал его обижать, деловито вытирал ему нос своим плащом, совал ему мячик или деревянную лошадку, пусть играет.
Помню, как у Арридея случился припадок, когда рядом были только мы с Александром и никого из взрослых. Палку ему между зубов, чтоб себе язык не откусил, засунул я, и голову ему держал, чтоб он не разбил затылок о мраморные плиты, пока тот бился и тоненько кричал, пуская пену изо рта. Бился он долго, и я уже изнемогал и все посматривал на Александра: «Что же ты мне не поможешь?» А он отвечал взглядом, полным ужаса, и качал головой. Он и сам выглядел больным - мертвенно бледный, с мутными глазами, как-то подергивался весь, словно ему сводило шею и руки. И только уже в самом конце Арридеева припадка он вдруг стряхнул с себя этот столбняк и бросился мне помогать, уже спокойный, собранный, решительный.
Позже Александр пытался объяснить, что с ним случилось. Он путался в словах, описывая, как крик Арридея словно свился в аркан, протянулся к нему и захлестнул ему горло. Что-то странное и пугающее произошло; и голова кружилась, и ноги подламывались, и кости выкручивало, и в горле немо бился такой же припадочный жалобный крик. «Как будто безмозглый за меня уцепился, и меня вместе с ним в водоворот затягивает», - говорил он. Александр только и мог, что удерживаться от того, чтобы не брякнуться рядом с Арридеем в таком же припадке. Испугался он тогда всерьез: «Мы ведь с ним братья по отцу, одной крови. Наверно, и во мне что-то такое есть…»
Все детство он боролся с демонами в себе и, в конце концов, научился с ними справляться – почти всегда.
Предыдущие главки по тэгу "Новая книжка"
-
-
29.12.2011 в 18:41Я уж хотела у тебя спрашивать, когда будет продолжение, а здесь бац и такая радость
навалился, как медведь – он был старше вдвое старше меня - одно "старше" не лишнее?
Твой Каран у меня вызывает отвращение. Не знаю, стремился ли ты к такому, но я чувствую именно это.
Мне понравилось
Буду ждать следующего кусочка
-
-
29.12.2011 в 21:44Ага, у меня тоже Каран вызывает отвращение, и я уже думаю, что надо это как-то смягчить, а то он уж слишком монстр какой-то. Потом у меня Гефестиончик начнет его жалеть, когда подрастет.
Спасибо большое, что читаешь, радость моя, а то я даже не знаю, заглядывает ли кто в эти главки.