«Город жизни»
- Я всегда жил против всего и против всех — не только в итальянском Фьюме, — утверждая, подтверждая и прославляя сам себя. Я играл с судьбой, с событиями, со жребиями, со сфинксами и химерами.
«Секретная книга»
12 сентября 1919 года стал первым днем сумасшедшей, противостоящей всему миру флибустьерской свободной республики. Д’Аннунцио объявил об аннексии итальянским королевством города Фьюме. В декабре город переименуют в «Свободное государство Фьюме». Оно станет единственным в мире, пусть эфемерным, государством, где в конституцию входила обязательное обучение музыке. И сама власть должна быть «децентрализована, чтобы обеспечить гармоническое существование всех составляющих его элементов». То есть само государство мыслилось как совершенное музыкальное произведение.
Настал звездный час Д’Аннунцио. Вся жизнь его была восхождением на эту гору, на эту безумную высоту, к этому одиночеству короля и правителя, к существованию в роли кондотьера, а все последующее будет уже плавным скольжением вниз. Но пробил звездный час и для мало кому известного городка, чье имя и с итальянского и с сербского переводится как «река». Маленький рыбацкий поселок был некогда римской Тарсатикой, но Италии не принадлежал никогда. Почему выбран был именно Фьюме из всех других возможных целей на Адриатике? Скорей всего изза патриотической активности итальянской (преобладающей) части его жителей. А может быть, сластолюбивый Д’Аннунцио как очарованный влекся к этой заветной точке в глубине залива Карнаро, раскинувшего свои холмистые, голубые берега по обе стороны города, шел на зов географической женственности?
И кроме того, Д’Аннунцио всегда помнил слова Данте из 9 песни «Ада» о том, что «com’a Pola, presso del Carnaro ch’Italia chiude e suoi termini bagna» («Пола, что на берегу Карнарского залива, полагающего предел Италии и омывающего ее границы»), и как поэт мыслил себя исполнителем воли другого величайшего поэта. Ведь Фьюме находится на берегу Карнарского залива, севернее Полы и, следовательно, по начертанию Данте входит в итальянские владения. Мечту об итальянской Адриатике он выразил еще в трагедии «Корабль», с молодости она как идея фикс преследовала его — «горчайшая Адриатика» (такой она стала с момента поражения итальянского флота в 1866 году при Лиссе) перестанет быть горькой. Обретение Триеста и Истрии было недостаточным и даже оскорбительным итогом войны. Захват Фьюме — логическое следствие народного недовольства.
Разумеется, Фьюме — это только начало, думали те, кто захватывал его, — вся Адриатика станет итальянской. А другие надеялись, что с Фьюме начнется покраснение всей Италии, что его захват станет началом революции. Так думали анархисты и фашисты, так мечталось в Москве. Но там поначалу не знали, чего ожидать от всей авантюры — начало ли это революции или имперский захват. Маяковский увидел в этом смешную сторону и написал яркое, запоминающееся, забавное, но несправедливое двустишие: «Фазан красив, ума не унции. / Фьюме спьяну взял Д’Аннунцио». Внимательный читатель знает, что Д’Аннунцио почти не пил, он был пьян и без вина. (Правда, он все чаще после потери глаза прибегал к помощи кокаина). Его опьянение было другого, высшего порядка — опьянение безграничными возможностями жизни, открывшимися во время войны, всегда ломающей привычные рамки бытия.
Итак, вернемся в 12 сентября 1919 года, первый день долгого карнавала, безумного праздника. Около полудня колонна въезжает во Фьюме — город, в котором живет итальянский дух, несмотря на долгое австрийское господство. В узких улочках, мощеных мелким булыжником, застроенных низенькими домами, еще прохладно, утренний бриз веет над городом, еще не знающим о перемене своей судьбы. Д’Аннунцио встречают только вооруженные отряды (среди них и женские) под водительством Хост Вентури. Они постарались собрать в городе как можно больше солдат и моряков и помешали отплытию из фьюманского порта броненосца «Данте Алигьери». Так что имя Поэта носилось в воздухе и как бы благословляло Д’Аннунцио.
А он, утомленный двумя бессонными ночами и все еще страдавший от лихорадки, был препровожден соратниками в отель «Европа».
Но через два-три часа Гвидо Келлер разбудил Д’Аннунцио и подал ему послание от жителей города, адресованное «губернатору». — «Кто? Я? Губернатор?» — изумился тот. Но тут же вскочил и, выйдя на балкон, произнес речь.
Итальянцы Фьюме! В этом безумном и подлом мире наш город сегодня — символ свободы. Этот чудесный остров плывет в океане и сияет немеркнущим светом, в то время как все континенты Земли погружены во тьму торгашества и конкуренции. Мы — это горстка просвещенных людей, мистических творцов, которые призваны посеять в мире семена новой силы, что прорастет всходами отчаянных дерзаний и яростных озарений…
Закончив говорить, он развернул и поцеловал привезенное с собою итальянское знамя — тот самый стяг Д’Аннунцио уже целовал, выступая на Капитолии. Команданте призвал горожан поклясться на этом символе героизма и патриотизма, что они всегда будут верны Италии.
Так, как по мановению волшебной палочки или как во сне, поэт обрел новую ипостась — правителя, царька крохотного государства, похожего на вымысел или мечту. Открылась возможность проведения невиданного эксперимента — создания идеального города-государства. Но как всегда, получилось совсем не то, что замышлялось.
Первым делом Д’Аннунцио выпустил воззвание, в котором объявлял о победе, освобождении и окончательном присоединении Фьюме к Италии. Он заявлял, что берет власть в свои руки. На что, конечно, не имел полномочий и права. Итальянское правительство не желало ссориться с союзниками. В глубине души Д’Аннунцио надеялся, что как только он войдет во Фьюме, правительство Нитти падет и весь новый мировой порядок, установленный в Версале, изменится. Однако этого не произошло.
Уже вечером 12 сентября вся Италия узнала о захвате города, а на другой день газеты всего мира оповестили об этом.
Главный учредитель футуризма
Д’Аннунцио в тот же вечер разместился вместе с соратниками в живописном палаццо на берегу моря, принадлежавшем ранее австрийскому губернатору. <…>
Город был окружен войсками. Над городом кружил самолет, посланный правительством, он тоже разбрасывал листовки (до боли знакомое Д’Аннунцио дело) с приказом генерала Кавильи, назначенного комиссаром Венеции Джулия, считать всех легионеров дезертирами. Д’Аннунцио выступил с негодующей речью. Маринетти остроумно назвал воинов Фьюме «дезертирами — вперед» (в будущее), атакующими неведомого врага, то есть, по сути, футуристами.
Лозунгом дня стало не очень приличное выражение ME NE FREGO — которое можно условно перевести как «мне наплевать».
Легионеры (как стали называть добровольцев) повторяли его по любому поводу. И с тех пор выражение «менефрегизм» вошло в итальянский язык. Наплевать на то, что все против нас. Это выражение вышили на голубом вымпеле легионеров. И эту надпись сбрасывали летчики на Триест. «Мои люди не боятся ничего, и даже слов», — заметил по этому поводу Д’Аннунцио.
«Мы одни против всех — у нас есть только отвага и больше ничего», — с такими словами обратился Команданте к легионерам.
В блокнот он записал: «Обладание городом похоже на обладание пылкой женщиной».
Почти каждый день он произносил речи с балкона дворца.
В итальянском Фьюме я понял различие написанной речи от импровизации.
…Народ кричал и неистовствовал, вызывая меня. Под окнами обезличенная человеческая масса бурлила, вскипала, взрывалась как расплавленная материя.
Я должен был отвечать их устремлению, должен был поддержать их все более пламенную любовь ко мне, все более раскаленную — ко мне одному. И все это только благодаря моему присутствию, моему голосу, жестам, моему бледному лицу, моему подслеповатому взору.
…Сила, которую невозможно было сдержать, поднималась в груди, сжимала горло, мне казалось что между зубами и языком возникает свечение. Я начинал кричать.
Мои помощники подбегали, распахивали двери. Я, как стрела, устремлялся на балкон. Шел ли я к зверям, к душам? Да, к народу.
Я видел своим покалеченным глазом небесную звезду. Обрывок облака, карнарскую бурную толпу, луч божественного присутствия. Говорил… доводя свою страсть до неслыханного исступления.
20 сентября состоялся небольшой военный парад в честь «освобождения» города. Д’Аннунцио подъехал на машине и смешался с народом. Маринетти (который тоже примчался во Фьюме в первые же дни) был поражен, как легко и непринужденно он сходится (по видимости) со всеми — с детьми, солдатами, и уж конечно, женщинами. Ардити в черных рубашках с черными же знаменами, украшенными черепом и костями, стрелки, летчики прошли, чеканя шаг, по площади Данте. Замыкали парад бронемашины, ощетинившиеся пулеметами, будто нацеленные на принимающего парад Команданте. Толпа веселилась, женщины сходили с ума от радости. Д’Аннунцио произнес речь и затем дал слово Маринетти.
После парада началось всеобщее празднование. «Город жизни», как назвал Фьюме Д’Аннунцио, действительно жил — весело и безоглядно.
«Команданте» был окружен всеобщим обожанием. <…>
Во Фьюме все подчинялось Команданте, военные и гражданские, но полиция по-прежнему ходила в старой австрийской униформе. Впрочем, она и не вмешивалась ни во что. Рабочие были в основном страстными приверженцами новой власти, и только администрация сохраняла проавстрийские симпатии.
Многие наголо брили голову, чтобы походить на Команданте, другие наоборот отращивали волосы до невероятной длины. В моду во Фьюме вошли черные фески, крылатка и черный галстук, и даже женщины носили с собой кинжалы. Почти все легионеры нюхали или курили наркотики, гомосексуальная практика распространилась среди них очень широко. Но и в женщинах недостатка не было, чуя поживу, со всей Италии в город хлынули проститутки. Никто ничего не стеснялся. Это была своего рода «героическая оргия», как выразился один из фьюманцев.
Молодой левый писатель Джованни Комиссо, служивший в армии, узнав о захвате города, сбежал и приехал защищать Фьюме. Он свидетельствовал, что всюду «цвела любовь без границ».
Д’Аннунцио окружал себя странными личностями — вроде Келлера, безоглядными идеалистами, миллионерами, приехавшими в поисках приключений, нищими молодыми людьми, относившимися к нему как к идолу и оракулу. «Судьба сделала меня князем молодости в конце жизни», — сказал однажды Д’Аннунцио. Культ молодости царил в городе, и знаменитый фашистский гимн «Молодость» был создан во Фьюме. Его, как и черные фески, позаимствовали фашисты. Город любви и молодости был отчасти предчувствием будущего поколения «детей-цветов». <…>
В городе царила свобода нравов, повсюду открывались бордели, и скоро венерические болезни поразили множество легионеров. Д’Аннунцио пытался утихомирить своих воинов, утверждая, что сам сохраняет «францисканскую чистоту».
Но мало кто верил в это. Он часто приглашал к себе проституток, порой по четыре женщины в день. Несмотря даже на приезд новой возлюбленной Луизы Баккара он завел интрижку с певичкой Лили де Монтресор и щедро платил ей. Душа его требовала музыки и изящества, а тело — «дикого разврата». К тому же он еще сильнее пристрастился к кокаину, как и большинство легионеров. Этот наркотик продавали задешево на всех углах. Летчики даже в воздухе нюхали его.
Как мотыльки на огонь, к городу устремились авантюристы, политики, художники и музыканты. А также шпионы всех стран и провокаторы.
Анархисты и радикальные социалисты поверили в то, что во Фьюме зажжется свет свободы и осветит Италию, а за ней и весь мир. Они надеялись, что Д’Аннунцио отважится перебросить движение в Италию. С этой надеждой приехали во Фьюме такие известные революционеры, как Энрико Малатеста, Джачинто Серрати и Никола Бомбаччи. Они были готовы на все. Бомбаччи заявил: «Даннунцианское движение — революционно, поскольку Д’Аннунцио — революционер». И ссылался на слова Ленина, будто бы услышанные им в Москве: «Д’Аннунцио — единственный революционер в Италии». Правда, Ленин не столько хотел похвалить Д’Аннунцио, сколько упрекнуть социалистов в бездействии. В городе было немало просоветских элементов. Советское правительство и, в частности, Ленин питали надежды на создание социалистической республики, острова протокоммунизма в море чистогана. ЧК засылало своих агентов — один из них был некий инженер Водовозов. Но вероятно, все ограничивалось добыванием информации.
И хотя Команданте разрешил распевать на улицах «Бандьера росса», он не хотел, чтобы его смешивали с большевиками. «Учение Ленина потонуло в крови, пусть здесь большевистский репейник превратится в итальянскую розу, розу любви». («Бывают странные сближения». Эти слова Д’Аннунцио таинственно соотносятся со строками Владислава Ходасевича, буквально повторяя их: «Привил-таки классическую розу / К советскому дичку»).
Кроме всего прочего, Д’Аннунцио разрешил разводы, и изо всей Италии к нему устремились желающие развестись. (В Италии развод станет возможным только в 70-е годы XX века.)
Во Фьюме царствовала атмосфера карнавального праздника, а во время праздника снимаются все запреты и табу, смещаются границы реального и сна, жизни и искусства. Такое понимание шло от самого Команданте, считавшего фьюманское дело (помимо политики) восстанием против пошлой реальности. Это был город-эксперимент, город-утопия, и туда стремились авангардисты всех мастей.
<…> Опьяненный первым успехом и энтузиазмом прибывающих волонтеров, Д’Аннунцио говорил и писал о своем намерении выступить против правительства. Решившись стоять до последнего, он приказал минировать порт, и 10 октября его моряки заставили отклониться от курса и направиться во Фьюме корабль «Персия», вышедший из Триеста с грузом оружия и товаров для Белой армии во Владивостоке. <…>
По этому поводу Д’Аннунцио сделал заявление, смутившее буржуазию, поддерживающую его до этого времени: «Оружие, предназначенное для подавления свободы русского народа, послужит народу фьюманскому. Мы защищаем свободу всех народов и поддерживаем их борьбу против национализма, капитализма и милитаризма». Нитти, желая снять с себя подозрение союзников в том, что захват втайне инспирирован правительством, почти сразу объявил частичную блокаду города. Блокада только больше сплотила разношерстное население Фьюме.
Командующий правительственными войсками, окружавшими город, генерал Кавилья, которому было поручено покончить с Фьюме, решил для начала встретиться с Команданте, чтобы предотвратить кровопролитие. После беседы с глазу на глаз генерал обратился к королю и военному министру с просьбой аннексировать Фьюме, потому что победить преданных Д’Аннунцио бойцов можно только с огромными потерями, и война с ними означает гражданскую войну. Он даже пригрозил отставкой, если в Риме не поймут истинного положения вещей. Генерал и Д’Аннунцио продолжали вести переговоры, которые ни к чему не привели.
<…>
Ближе к зиме начались настоящий голод и безработица. Не было угля и теплой одежды. Надо было что-то предпринимать для поднятия духа.
В ночь на 14 ноября в море вышел большой торпедный катер «Нулло» в сопровождении корабля «Кортелаццо» с двумя батальонами легионеров на борту, миноносца и «маса». На торпедном катере находился Д’Аннунцио, и с ним Джурьяти, Хост Вентури, Гвидо Келлер, летчики Кабруна и Рейна, герой «Буккарской издевки» капитан Риццо. Они направлялись к Дзаре (ныне Задар), чтобы прекратить всякие разговоры об эвакуации итальянских войск из Далмации. Когда они достигли этого города, итальянский адмирал Энрико Милло, назначенный губернатором Далмации, поклялся перед легионерами в том, что войска не уйдут с этих берегов. Д’Аннунцио произнес речь. Взволнованная его словами толпа повалилась на колени, и экспедиция вернулась во Фьюме, оставив в Дзаре с разрешения адмирала отряд во главе с Джурьяти.
Настроение жителей улучшилось еще и потому, что флибустьерам удалось захватить торговое судно «Трапани», груженое продовольствием.
С искусством и культурой, как всегда в смутные и голодные времена, в республике Муз дела обстояли гораздо лучше, чем со снабжением продовольствием. В сентябре Луиза Баккара вместе с младшей сестрой Иоландой (Йола), скрипачкой, дала концерт для всех желающих. Через год приедет Тосканини с оркестром, но это будет уже финалом драмы (или оперетты) Фьюме.
Источник
@темы: О книгах, Если дело дойдет до виселицы, пусть на ней болтаются все