Я не червонец, чтоб быть любезен всем
Исправил. Кто читал, перечитывать не стоит, ничего нового, отличия, наверно, только моему глазу видны.
Listen or download Der Tod in Flandern for free on Prostopleer
+++++++++++++++++++++++++++++++
Предыдущие главки искать по тэгу "Новая книжка"
Убегаю сейчас, засиделся, опаздываю, ужос, ужос.
Listen or download Der Tod in Flandern for free on Prostopleer
МАКЕДОНСКАЯ ИСТОРИЯ ПРИ ВЗГЛЯДЕ СВЕРХУ, С ГОРЫ
* * * * * *
По случаю моего выздоровления дед устроил большой праздник. С крепостной башенки я смотрел, как съезжались гости. В наших горах мужчины носят черные плащи, похожие на фессалийские, только крылья длиннее - знать еще подбивает их ярко-красной тканью. «У фессалийцев вороньи, у нас – орлиные», - дразнят мои земляки фессалийцев всякий раз, как встретятся. И я задохнулся от восторга, когда на узкую горную дорогу из-за скалы вылетели наметом всадники, пригнувшись к конским холкам: откинутые черные крылья по ветру стелились, словно огонь вырвался на волю в клубах черного дыма.
Ворота крепости были распахнуты для гостей. Дед, щедрый гостеприимец, стоял посреди двора; ему было уже под восемьдесят тогда, но он был крепкий, в доме - головой в потолок, да и на вольном воздухе не затеряется; лицо – сплетенье шрамов, и сквозь этот кошмар скалятся крепкие волчьи зубы. Прибывающие кланялись ему, стаскивая треххвостые волчьи шапки (македонскую кавсию у нас не носили). Дед обнимал каждого по-отечески, да так, что иные от этих объятий вскрикивали. «Ничего, - говорил он радостно, - не вся сила еще в землю ушла».
На празднике пили и ароматное ферское вино, которое привез с собой отец в подарок деду, и свое местное, и густое пиво, и меды, настоянные на травах. Я пробовал все подряд, и вскоре голова пошла кругом.
Дед сидел во главе стола как начальник всех и благодетель. Медленно и со смаком он рассказывал сальные анекдоты о Птолемее Алоросе и царице Эвридике. Приглашенные на пир соседи, хоть и слушали это в сотый раз, но все равно благодарно валились под стол от хохота: столичная жизнь и нравы их неизменно удивляли и смешили. А меня смешило, что они говорили: «Царь Билип» и расспрашивали о городе так, словно жили на Луне.
Все здесь было не так, как в Пелле. За трапезой здесь не возлежали, а сидели за общим столом, и сколько же ссор возникало из-за места! и смертные обиды, и кровная месть до полного уничтожения одной из семей. Даже язык был другим - смесь иллирийских, молосских и македонских слов; если б я не слышал в детстве разговоры наших слуг и дружины, то не понял бы ничего. Люди благородные могли кое-как объясниться по-гречески и по-македонски, но не за столом же, где время отдыха, а не труда. Хорошо, что говорили медленно, и разговоры были просты, а шутки или что важное повторяли по нескольку раз, чтобы дошло до всех: «Хорошо сказано, брат». Я удивился, как легко отец перешел на этот гортанно-певучий говор, а мой учитель Аксионик смотрел на него в ужасе, словно тот в Медузу Горгону вдруг обратился.
По рассказам отца и дружинников я знал, что в горах наше влияние было очень велико, и я своими глазами видел это сейчас по преданным, почтительным и восхищенным взглядам собравшихся за столом горцев. Дед считался противником опасным и коварным и впутывался так или иначе почти во все антимакедонские заговоры последних пятидесяти лет, но выплывал отовсюду благополучно и с прибытком. Коварство приносило ему отличный и надежный доход.
Я сидел рядом с дедом и какая-то часть восхищения и почёта доставалась и мне. В надменных детских мечтах я уже видел, как по одному нашему слову горы поднимаются войной на долины. Да, теперь я был здесь, высоко над землей, рядом с облаками, и хотел чувствовать себя своим среди этих людей, а те, кто остались внизу – что ж, они далеко, лучше поскорей о них забыть, чтобы не скучать. Дети умеют приспосабливаться, а еще умел Алкивиад – многие его за это осуждали, а меня он всегда восхищал, я и сейчас про него часто вспоминаю, когда по персидским обычаям принимаю местных и вижу, что из меня перс выходит получше да покраше, чем из них самих.
- Первая смута случилась, когда я еще мальцом был, - считал дед, загибая пальцы. - Во второй я уже развернулся вовсю, молодой был, лихой, искал себе на голову приключений, ну а третья, последняя, - совсем недавно. Тут уж твой отец дурью маялся и глупости делал, а я только семейный интерес соблюдал. Ты вот в мирное время родился и живешь, но было бы очень глупо думать, что это навсегда. Жизнь - вся сплошь война да смута, расслабляться нельзя. И так мир слишком затянулся, скоро что-нибудь непременно грохнет – мало не покажется.
Те войны, которые вел Филипп с самого воцарения, дед словно и не считал, будто за пределами наших гор вообще жизни не было. Он и отцу бы запретил участвовать в царских походах: что за глупое расточительство, проливать кровь за чужое достоянье, как наемник? Последний раз дед воевал за Аргеадов в иллирийском походе, где нашел смерть царь Пердикка и с ним четыре тысячи македонцев, и двое из моих дядьёв среди них. Но сам дед вырвался из боя целым и людей своих вывел, привел их домой, путая следы и отгрызаясь от преследователей, как матерый волчара от собачьей своры.
- Дед, а сейчас ты царю Филиппу служишь?
– Я никому не служу, - обиделся он. – Я себе служу.
Десять лет он безвылазно сидел в горах и резался с кровниками. И вспоминали за столом истории как раз об этом.
- Эй, Балакр, это сколько лет будет, как мы мировую с Баташем пили?
Мне уже объяснили, что это значит: отрезанные уши последнего представителя рода Баташа на дне праздничной чаши знаменовали конец кровной мести.
- Небось, скрипит сейчас в Аиде зубами, косорылый, завидует на наше житье, - злорадствовал дед и уговаривал гостей есть, пить и веселиться без удержу, как предки завещали, не смотреть на нынешних модников, которые ни с кабаньим окороком, ни с хорошим кувшином вина, ни с крепкой бабенкой справиться не могут без посторонней помощи.
Дед, видно, решил исправить все ошибки моего филэллинского воспитания в один прием, и весь день, который мы провели за праздничным столом, не жалел сил, убеждая меня, что вся история вершится здесь, в горах, а Аргеады и вся Нижняя Македония, это так – плюнуть да растереть.
- Без нас их болотной Македонии вообще не было бы. Они и царство-то из наших рук получили, слышал? Нет? Ну слушай, расскажешь потом своему дружку царевичу, кому он всем обязан. Наш орестийский царь дрался с эордами, а тут Каран, побродяжка бесприютный, основатель их нынешнего царского рода, мимо проходил и помощь предложил. Видно не один по горам гулял, а с ватагой - Аргеады ведь известные разбойники, что тогда, что до сих пор. А наш царь и не отказался, лишние мечи никогда не лишние. Ну ты понял… А после победы, видно, спьяну, в благодарность за помощь, наш царь этого Карана наделом земли пожаловал. Вот с этого все их македонское царство Аргеадов и началось. Такая порода: им только палец протяни, они руку до плеча зажуют враз. Знаешь, зачем я тебе это рассказываю?
Я пожал плечами, больше интересуясь, куда отодвинули от меня кратер с вином. Дед крепко цапнул меня за ухо жесткими, как бронза, пальцами.
- Слушай внимательно и запомни накрепко, как имя отца и матери: если кто на твою землю пасть раззявит – вона! – Дед с остервенелой гримасой показал неведомым гадам корявый кукиш и сплюнул на пол. – Убивай сразу любого, кто к твоей земле грабки тянет. Важней земли ничего на свете нет. На ней стоим, ею живем.
- А если к моему уху кто руки протянет? – спросил я, выдираясь. – С тем что делать?
- От меня терпи, - засмеялся дед, - а с остальными – как знаешь, дело хозяйское.
Обед был чудной. Меня больше всего удивило то, что под столом во время трапезы сидел какой-то человек - пленный иллирийский князек, мне сказали. Все бросали ему объедки и пинали ногами. Дед весело рассказывал про этого пленника: мол, взяли его потому, что он замешкался в доме, пытаясь припрятать ценные вещички, и когда наши ворвались в дом, он все еще метался между очагом и колодцем, прижимая к животу здоровенный кошель, так и не решил, куда его схоронить. Когда знатного пленника бросили деду в ноги, он приказал подать плошку, высыпал в нее монеты из кошеля и приказал князьку: «Жри!» Дед был мастак на такие жесты. Теперь это уже стало легендой - мне ее трижды рассказали только в первый день, а сколько раз я слышал ее за два года в горах – и не сосчитать!
Гости еще вспоминали с радостным гоготом, как всей толпой дружинники отъымели жену и дочек иллирийца, изощрялись, придумывая какие-то совсем уж небывалые способы растягиванья баб, помню, меня аж затошнило, когда я пытался это все себе представить. Пинали князька под столом, чтобы он послушал и тоже порадовался. Меня поражало, что пленник сидел тихо-мирно и не возмущался – хоть бы за пятку кого укусил, если уж на большее не способен. Я полез под стол посмотреть, что он обо всем этом думает. Пленник, обгрызая мясо с кости, вяло мне улыбнулся и пробормотал на приличном македонском: «Э-э, на все воля богов».
- Деда, а ты не боишься, что он тебя ночью придушит? – спросил я, вынырнув из-под стола.
- А кто ж ему даст? Сейчас он на привязи, а в другое время в клетке сидит, потом поглядишь - во дворе, рядом со свинарником. А о том, чтоб меня убить, и речи нет. Если б меня можно было убить, то уж кто-нибудь да расстарался бы за восемьдесят лет, из желающих фалангу выстроить можно. Такие волки матерые были! А этот что? поросенок! ему только объедками чавкать.
Дед пережил чуть не с десяток македонских царей и столько же царей Орестиды. Он умел подостлать соломку со всех сторон: дочек раздал замуж за тех, с кем собирался воевать и знал, что красавицы уж жизнь-то ему вымолят у мужей, если дело пойдет не так гладко, как хотелось бы. Много царей нам была сродни – они тоже считали небесполезным иметь в союзниках наши горы, проходящие как раз по границе с Эпиром, Иллирией и Линкестидой. С Аргеадами мы породнились еще лет сто назад.
- И женка Архелая нам родня была, не зря он сына Орестом назвал. Жаль, убили Ореста. Но потом, не сразу, удалось нам старого хрыча Аминту прогнать и нашего Аргея впихнуть, Орестова брата, но не надолго. Аминта хреновый был царь, бестолковый, Архелаю в подметки не годился. А потом я еще при Пердикке и Птолемее Алоросе поддержал было Павсания, это младший брат Аргея и Ореста – но и с ним ничего не вышло, Ификрат подгадил, болтался рядом на кораблях, вот и стакнулся с Птолемеем, разогнал наших и Павсанию голову отрезал.
А наши женщины, благодаря редкой красоте и неуемному нраву, всегда выбивались из младших третьих жен в любимые, оттирая прочих. Вот только царские наследники, к этому времени уже имелись и что-то не припомню, чтобы кому-то из наших сродников удалось хоть немного поцарствовать.Одна из дедовых теток была замужем за Филиппом, вторым сыном македонского царя Александра Филэллина. Македонией правил его старший брат, а этому дали в удел земли недалеко отсюда, на западной границе.
- Батюшка умно действовал – подружился с басилёнком, сосватал ему сестру-раскрасавицу, а потом и на бунт подбил: мол, не наскучило ль тебе, добрый молодец, все в царских братьях ходить, нешто сам поцаревать не хочешь? – рассказывал дед. - Жаль, тетка не успела ему детей родить, а то еще вопрос, кто был бы царем Македонии. Нынешний-то царь от пятого сына Александра Филэллина происходит, а наши сродники были бы от второго.
Я смутно помнил, что дело кончилось тем, что бунтовщика сперва изгнали из Македонии, а потом и вовсе придушили. Тем обычно бунты и кончаются, вот только всем глаза застят те случаи, когда удачливому смутьяну царство в руки падает, бывает и такое, хоть и редко, но оттого ни заговоры, ни бунты вовек в мире не переведутся. Я уже путался во всех этих царях и убийствах. История Македонии до Филиппа – сплошная кровохлебка. Да это что я? Любая история такова и нынешняя тоже жестока и бестолкова.
- Наши всегда рядом с царями были, а вот на престоле так и не сиживали, - горевал дед. Гости сочувственно цокали языками с огорченными мордами, тянули к плачущему деду корявые темные руки, сочувственно пожать плечо, руку или колено.
Царем мог бы стать Пердикка, моему деду внучатый племянник, если бы дед сам не сбросил его отца Оронта с царского трона прямиком в Аид. О доверчивом и слабовольном Оронте дед вспоминал с умилением: пылкий, добрый, щедрый, весь в мечтах о свободе и величии Орестиды, – эх, мозгов бы ему побольше!
- Вот как судьба играет! – сокрушался дед. – Понял, что первым делом нужно? Опять не знаешь?! Прежде всего беспокойся о том, чтобы побольше сыновей наплодить, вот что главное. Столько, чтоб убивать их замаялись. Вон у меня их двенадцать было, двое выжили, и на том спасибо.
Когда при Пердикке третьем Верхнюю Македонию заняли иллирийцы, дед и их заставил с собой считаться. Потом даже породнился, отдал одну из дочек отдал замуж за иллирийского вождя, и, говорят, водил иллирийцев в набеги на Линкестиду и Нижнюю Македонию. Совсем недавно, в Пелле, я бы забил зубы в глотку тому, кто посмел бы обвинить нашу семью в таком, а сейчас мне совсем не было стыдно, пожалуй, даже нравилось. Да, ваши законы не для нас, мы смертельно опасны, мы сбрасываем и ставим царей. Бойтесь нас, прочь с дороги!
Голова у меня шумела от выпитого и от дедовых мрачных историй о власти, богатстве, предательстве и смерти. Казалось уже, что там не кровь из перерубленных вен хлещет, а вино - темное, хмельное, густое, жаркое, воспламеняющее кровь, ароматное. Я увидел, как побелел мужик справа, который брякнул что-то невпопад, под грозным дедовым взглядом, и засмеялся – дедова страшная тень накрывала и меня, и мне это нравилось все больше.
Рассказы деда о веселой старине я слушал, как страшную и прекрасную сказку, уже не разбирая, о каком набеге или походе речь. Вот он рассказывает, как очнулся один среди трупов родных и дружинников, как соскребал кровавую корку с глаз, чтобы проморгаться и осмотреться, как в чьем-то разрубленном, еще не остывшем животе, среди голубых дымящихся кишок, согрел руки, а потом беззвучно пополз к беспечно спящим неподалеку врагам и резал их одного за другим в кромешной тишине, ни один так и не проснулся. Аксионик обморочно закатил глаза, а дед, радостно оскалив зубы, завершил историю тем, как вырвал у вражеского вожака сердце и швырнул воронам – «Угощайтесь».
Ехидно поглядывая то на отца, то на его друга Агерра, дед стал рассказывать про царя Архелая, как тот дразнил любовника на охоте: «Что-то ты бледненький нынче, может, наконец, забеременел? Может, порадуешь меня наследничком?» Дед в упоении сладостно сюсюкал и пришепетывал, складывая рот бантиком. Гости ржали, как стадо коней. Агерр усмехался, поводя медовыми очами, а отец мрачно и коротко закончил историю: «Только промолвил Архелай эти слова, тут ему и конец пришел».
Дед насупился и сменил тему. Заговорил о том, что Архелай и сам был хорош, убил дядю и отца, а сводного брата, законного наследника, столкнул в колодец, а всем сказал, что мальчонка сам упал, погнавшись за гусем. Эту историю я слушал в полусне и не только слушал, но видел себя на месте того мальчонки, словно сам гнался за гусем с тугими белыми скрипящими перьями, и вдруг он обернулся, вытянул шею со страшным шипом и попытался схватить меня клювом, я попятился и уткнулся спиной в чьи-то колени, я хотел сказать: «Прогони его», верил, что взрослые все могут, с любым гусём справятся, и тут сильные руки подхватили меня, перевернули вниз головой и бросили в колодец, и я полетел во влажную беспросветную бездну, отчаянно дрыгнув на прощанье ногами.
Из дремоты меня извлекли бешеные крики во дворе. Гулянье уже перенеслось из дома на улицу. Для бодрости допив остатки вина из соседних чаш, и я потащился туда. А там на небольшой площадке перед крепостью, в облаках пыли соревновались наездники: рубили лозу на скаку, метали дротики в старое сухое дерево с ободранной корой и вырезанной на стволе страшной мордой, копьями трепали соломенное чучело в засаленной македонской кавсии и иллирийской полосатой рубахе. В небо бросали голубей, и за ними вслед летели стрелы, человек десять сошлись в кулачном бою, в луже пыхтели борцы, покрытые грязью, и, визжа, как тени Аида, всадники разгоняли лошадей над пропастью. Уже темнело, но забавы продолжались почти вслепую, слуги зажигали факелы.
Дед, шатаясь, подошел к стене отлить, и в сумерках меня, видно, не признал. Наставил корявый палец мне в нос: «Ты чей?», а потом по-старчески слезливо умилился: «Нашего рода росточек»!
Споенный дедом в лоскуты Аксионик тоже маялся во дворе крепости, поднимая к небу измученное лицо после приступов рвоты. «Слепая судьба, - бормотал он, как в бреду, глядя на луну. – Слепая судьба». Он стискивал и ломал тонкие пальцы, зеленоватое, резко освещенное луной лицо было напряженным и несчастным, словно глухой пытается расслышать слова, которые определят его судьбу, и не может. Он поймал меня за руку и притянул к себе. «Космос – это вечный хаос, плавильный котел, - зашептал он мне в ухо, словно доверяя страшную тайну. – Так учит Гераклит. Бытие и жизнь, и весь прекраснейший строй мира есть всего лишь куча сору, рассыпанная наудачу.»
Я вытер ему рот, посадил под стеной, подложив соломки, чтобы он чего себе не отморозил, и ушел спать, оставив его в глубокой тоске смотреть на звездное небо.
/MORE]Ворота крепости были распахнуты для гостей. Дед, щедрый гостеприимец, стоял посреди двора; ему было уже под восемьдесят тогда, но он был крепкий, в доме - головой в потолок, да и на вольном воздухе не затеряется; лицо – сплетенье шрамов, и сквозь этот кошмар скалятся крепкие волчьи зубы. Прибывающие кланялись ему, стаскивая треххвостые волчьи шапки (македонскую кавсию у нас не носили). Дед обнимал каждого по-отечески, да так, что иные от этих объятий вскрикивали. «Ничего, - говорил он радостно, - не вся сила еще в землю ушла».
На празднике пили и ароматное ферское вино, которое привез с собой отец в подарок деду, и свое местное, и густое пиво, и меды, настоянные на травах. Я пробовал все подряд, и вскоре голова пошла кругом.
Дед сидел во главе стола как начальник всех и благодетель. Медленно и со смаком он рассказывал сальные анекдоты о Птолемее Алоросе и царице Эвридике. Приглашенные на пир соседи, хоть и слушали это в сотый раз, но все равно благодарно валились под стол от хохота: столичная жизнь и нравы их неизменно удивляли и смешили. А меня смешило, что они говорили: «Царь Билип» и расспрашивали о городе так, словно жили на Луне.
Все здесь было не так, как в Пелле. За трапезой здесь не возлежали, а сидели за общим столом, и сколько же ссор возникало из-за места! и смертные обиды, и кровная месть до полного уничтожения одной из семей. Даже язык был другим - смесь иллирийских, молосских и македонских слов; если б я не слышал в детстве разговоры наших слуг и дружины, то не понял бы ничего. Люди благородные могли кое-как объясниться по-гречески и по-македонски, но не за столом же, где время отдыха, а не труда. Хорошо, что говорили медленно, и разговоры были просты, а шутки или что важное повторяли по нескольку раз, чтобы дошло до всех: «Хорошо сказано, брат». Я удивился, как легко отец перешел на этот гортанно-певучий говор, а мой учитель Аксионик смотрел на него в ужасе, словно тот в Медузу Горгону вдруг обратился.
По рассказам отца и дружинников я знал, что в горах наше влияние было очень велико, и я своими глазами видел это сейчас по преданным, почтительным и восхищенным взглядам собравшихся за столом горцев. Дед считался противником опасным и коварным и впутывался так или иначе почти во все антимакедонские заговоры последних пятидесяти лет, но выплывал отовсюду благополучно и с прибытком. Коварство приносило ему отличный и надежный доход.
Я сидел рядом с дедом и какая-то часть восхищения и почёта доставалась и мне. В надменных детских мечтах я уже видел, как по одному нашему слову горы поднимаются войной на долины. Да, теперь я был здесь, высоко над землей, рядом с облаками, и хотел чувствовать себя своим среди этих людей, а те, кто остались внизу – что ж, они далеко, лучше поскорей о них забыть, чтобы не скучать. Дети умеют приспосабливаться, а еще умел Алкивиад – многие его за это осуждали, а меня он всегда восхищал, я и сейчас про него часто вспоминаю, когда по персидским обычаям принимаю местных и вижу, что из меня перс выходит получше да покраше, чем из них самих.
- Первая смута случилась, когда я еще мальцом был, - считал дед, загибая пальцы. - Во второй я уже развернулся вовсю, молодой был, лихой, искал себе на голову приключений, ну а третья, последняя, - совсем недавно. Тут уж твой отец дурью маялся и глупости делал, а я только семейный интерес соблюдал. Ты вот в мирное время родился и живешь, но было бы очень глупо думать, что это навсегда. Жизнь - вся сплошь война да смута, расслабляться нельзя. И так мир слишком затянулся, скоро что-нибудь непременно грохнет – мало не покажется.
Те войны, которые вел Филипп с самого воцарения, дед словно и не считал, будто за пределами наших гор вообще жизни не было. Он и отцу бы запретил участвовать в царских походах: что за глупое расточительство, проливать кровь за чужое достоянье, как наемник? Последний раз дед воевал за Аргеадов в иллирийском походе, где нашел смерть царь Пердикка и с ним четыре тысячи македонцев, и двое из моих дядьёв среди них. Но сам дед вырвался из боя целым и людей своих вывел, привел их домой, путая следы и отгрызаясь от преследователей, как матерый волчара от собачьей своры.
- Дед, а сейчас ты царю Филиппу служишь?
– Я никому не служу, - обиделся он. – Я себе служу.
Десять лет он безвылазно сидел в горах и резался с кровниками. И вспоминали за столом истории как раз об этом.
- Эй, Балакр, это сколько лет будет, как мы мировую с Баташем пили?
Мне уже объяснили, что это значит: отрезанные уши последнего представителя рода Баташа на дне праздничной чаши знаменовали конец кровной мести.
- Небось, скрипит сейчас в Аиде зубами, косорылый, завидует на наше житье, - злорадствовал дед и уговаривал гостей есть, пить и веселиться без удержу, как предки завещали, не смотреть на нынешних модников, которые ни с кабаньим окороком, ни с хорошим кувшином вина, ни с крепкой бабенкой справиться не могут без посторонней помощи.
Дед, видно, решил исправить все ошибки моего филэллинского воспитания в один прием, и весь день, который мы провели за праздничным столом, не жалел сил, убеждая меня, что вся история вершится здесь, в горах, а Аргеады и вся Нижняя Македония, это так – плюнуть да растереть.
- Без нас их болотной Македонии вообще не было бы. Они и царство-то из наших рук получили, слышал? Нет? Ну слушай, расскажешь потом своему дружку царевичу, кому он всем обязан. Наш орестийский царь дрался с эордами, а тут Каран, побродяжка бесприютный, основатель их нынешнего царского рода, мимо проходил и помощь предложил. Видно не один по горам гулял, а с ватагой - Аргеады ведь известные разбойники, что тогда, что до сих пор. А наш царь и не отказался, лишние мечи никогда не лишние. Ну ты понял… А после победы, видно, спьяну, в благодарность за помощь, наш царь этого Карана наделом земли пожаловал. Вот с этого все их македонское царство Аргеадов и началось. Такая порода: им только палец протяни, они руку до плеча зажуют враз. Знаешь, зачем я тебе это рассказываю?
Я пожал плечами, больше интересуясь, куда отодвинули от меня кратер с вином. Дед крепко цапнул меня за ухо жесткими, как бронза, пальцами.
- Слушай внимательно и запомни накрепко, как имя отца и матери: если кто на твою землю пасть раззявит – вона! – Дед с остервенелой гримасой показал неведомым гадам корявый кукиш и сплюнул на пол. – Убивай сразу любого, кто к твоей земле грабки тянет. Важней земли ничего на свете нет. На ней стоим, ею живем.
- А если к моему уху кто руки протянет? – спросил я, выдираясь. – С тем что делать?
- От меня терпи, - засмеялся дед, - а с остальными – как знаешь, дело хозяйское.
Обед был чудной. Меня больше всего удивило то, что под столом во время трапезы сидел какой-то человек - пленный иллирийский князек, мне сказали. Все бросали ему объедки и пинали ногами. Дед весело рассказывал про этого пленника: мол, взяли его потому, что он замешкался в доме, пытаясь припрятать ценные вещички, и когда наши ворвались в дом, он все еще метался между очагом и колодцем, прижимая к животу здоровенный кошель, так и не решил, куда его схоронить. Когда знатного пленника бросили деду в ноги, он приказал подать плошку, высыпал в нее монеты из кошеля и приказал князьку: «Жри!» Дед был мастак на такие жесты. Теперь это уже стало легендой - мне ее трижды рассказали только в первый день, а сколько раз я слышал ее за два года в горах – и не сосчитать!
Гости еще вспоминали с радостным гоготом, как всей толпой дружинники отъымели жену и дочек иллирийца, изощрялись, придумывая какие-то совсем уж небывалые способы растягиванья баб, помню, меня аж затошнило, когда я пытался это все себе представить. Пинали князька под столом, чтобы он послушал и тоже порадовался. Меня поражало, что пленник сидел тихо-мирно и не возмущался – хоть бы за пятку кого укусил, если уж на большее не способен. Я полез под стол посмотреть, что он обо всем этом думает. Пленник, обгрызая мясо с кости, вяло мне улыбнулся и пробормотал на приличном македонском: «Э-э, на все воля богов».
- Деда, а ты не боишься, что он тебя ночью придушит? – спросил я, вынырнув из-под стола.
- А кто ж ему даст? Сейчас он на привязи, а в другое время в клетке сидит, потом поглядишь - во дворе, рядом со свинарником. А о том, чтоб меня убить, и речи нет. Если б меня можно было убить, то уж кто-нибудь да расстарался бы за восемьдесят лет, из желающих фалангу выстроить можно. Такие волки матерые были! А этот что? поросенок! ему только объедками чавкать.
Дед пережил чуть не с десяток македонских царей и столько же царей Орестиды. Он умел подостлать соломку со всех сторон: дочек раздал замуж за тех, с кем собирался воевать и знал, что красавицы уж жизнь-то ему вымолят у мужей, если дело пойдет не так гладко, как хотелось бы. Много царей нам была сродни – они тоже считали небесполезным иметь в союзниках наши горы, проходящие как раз по границе с Эпиром, Иллирией и Линкестидой. С Аргеадами мы породнились еще лет сто назад.
- И женка Архелая нам родня была, не зря он сына Орестом назвал. Жаль, убили Ореста. Но потом, не сразу, удалось нам старого хрыча Аминту прогнать и нашего Аргея впихнуть, Орестова брата, но не надолго. Аминта хреновый был царь, бестолковый, Архелаю в подметки не годился. А потом я еще при Пердикке и Птолемее Алоросе поддержал было Павсания, это младший брат Аргея и Ореста – но и с ним ничего не вышло, Ификрат подгадил, болтался рядом на кораблях, вот и стакнулся с Птолемеем, разогнал наших и Павсанию голову отрезал.
А наши женщины, благодаря редкой красоте и неуемному нраву, всегда выбивались из младших третьих жен в любимые, оттирая прочих. Вот только царские наследники, к этому времени уже имелись и что-то не припомню, чтобы кому-то из наших сродников удалось хоть немного поцарствовать.Одна из дедовых теток была замужем за Филиппом, вторым сыном македонского царя Александра Филэллина. Македонией правил его старший брат, а этому дали в удел земли недалеко отсюда, на западной границе.
- Батюшка умно действовал – подружился с басилёнком, сосватал ему сестру-раскрасавицу, а потом и на бунт подбил: мол, не наскучило ль тебе, добрый молодец, все в царских братьях ходить, нешто сам поцаревать не хочешь? – рассказывал дед. - Жаль, тетка не успела ему детей родить, а то еще вопрос, кто был бы царем Македонии. Нынешний-то царь от пятого сына Александра Филэллина происходит, а наши сродники были бы от второго.
Я смутно помнил, что дело кончилось тем, что бунтовщика сперва изгнали из Македонии, а потом и вовсе придушили. Тем обычно бунты и кончаются, вот только всем глаза застят те случаи, когда удачливому смутьяну царство в руки падает, бывает и такое, хоть и редко, но оттого ни заговоры, ни бунты вовек в мире не переведутся. Я уже путался во всех этих царях и убийствах. История Македонии до Филиппа – сплошная кровохлебка. Да это что я? Любая история такова и нынешняя тоже жестока и бестолкова.
- Наши всегда рядом с царями были, а вот на престоле так и не сиживали, - горевал дед. Гости сочувственно цокали языками с огорченными мордами, тянули к плачущему деду корявые темные руки, сочувственно пожать плечо, руку или колено.
Царем мог бы стать Пердикка, моему деду внучатый племянник, если бы дед сам не сбросил его отца Оронта с царского трона прямиком в Аид. О доверчивом и слабовольном Оронте дед вспоминал с умилением: пылкий, добрый, щедрый, весь в мечтах о свободе и величии Орестиды, – эх, мозгов бы ему побольше!
- Вот как судьба играет! – сокрушался дед. – Понял, что первым делом нужно? Опять не знаешь?! Прежде всего беспокойся о том, чтобы побольше сыновей наплодить, вот что главное. Столько, чтоб убивать их замаялись. Вон у меня их двенадцать было, двое выжили, и на том спасибо.
Когда при Пердикке третьем Верхнюю Македонию заняли иллирийцы, дед и их заставил с собой считаться. Потом даже породнился, отдал одну из дочек отдал замуж за иллирийского вождя, и, говорят, водил иллирийцев в набеги на Линкестиду и Нижнюю Македонию. Совсем недавно, в Пелле, я бы забил зубы в глотку тому, кто посмел бы обвинить нашу семью в таком, а сейчас мне совсем не было стыдно, пожалуй, даже нравилось. Да, ваши законы не для нас, мы смертельно опасны, мы сбрасываем и ставим царей. Бойтесь нас, прочь с дороги!
Голова у меня шумела от выпитого и от дедовых мрачных историй о власти, богатстве, предательстве и смерти. Казалось уже, что там не кровь из перерубленных вен хлещет, а вино - темное, хмельное, густое, жаркое, воспламеняющее кровь, ароматное. Я увидел, как побелел мужик справа, который брякнул что-то невпопад, под грозным дедовым взглядом, и засмеялся – дедова страшная тень накрывала и меня, и мне это нравилось все больше.
Рассказы деда о веселой старине я слушал, как страшную и прекрасную сказку, уже не разбирая, о каком набеге или походе речь. Вот он рассказывает, как очнулся один среди трупов родных и дружинников, как соскребал кровавую корку с глаз, чтобы проморгаться и осмотреться, как в чьем-то разрубленном, еще не остывшем животе, среди голубых дымящихся кишок, согрел руки, а потом беззвучно пополз к беспечно спящим неподалеку врагам и резал их одного за другим в кромешной тишине, ни один так и не проснулся. Аксионик обморочно закатил глаза, а дед, радостно оскалив зубы, завершил историю тем, как вырвал у вражеского вожака сердце и швырнул воронам – «Угощайтесь».
Ехидно поглядывая то на отца, то на его друга Агерра, дед стал рассказывать про царя Архелая, как тот дразнил любовника на охоте: «Что-то ты бледненький нынче, может, наконец, забеременел? Может, порадуешь меня наследничком?» Дед в упоении сладостно сюсюкал и пришепетывал, складывая рот бантиком. Гости ржали, как стадо коней. Агерр усмехался, поводя медовыми очами, а отец мрачно и коротко закончил историю: «Только промолвил Архелай эти слова, тут ему и конец пришел».
Дед насупился и сменил тему. Заговорил о том, что Архелай и сам был хорош, убил дядю и отца, а сводного брата, законного наследника, столкнул в колодец, а всем сказал, что мальчонка сам упал, погнавшись за гусем. Эту историю я слушал в полусне и не только слушал, но видел себя на месте того мальчонки, словно сам гнался за гусем с тугими белыми скрипящими перьями, и вдруг он обернулся, вытянул шею со страшным шипом и попытался схватить меня клювом, я попятился и уткнулся спиной в чьи-то колени, я хотел сказать: «Прогони его», верил, что взрослые все могут, с любым гусём справятся, и тут сильные руки подхватили меня, перевернули вниз головой и бросили в колодец, и я полетел во влажную беспросветную бездну, отчаянно дрыгнув на прощанье ногами.
Из дремоты меня извлекли бешеные крики во дворе. Гулянье уже перенеслось из дома на улицу. Для бодрости допив остатки вина из соседних чаш, и я потащился туда. А там на небольшой площадке перед крепостью, в облаках пыли соревновались наездники: рубили лозу на скаку, метали дротики в старое сухое дерево с ободранной корой и вырезанной на стволе страшной мордой, копьями трепали соломенное чучело в засаленной македонской кавсии и иллирийской полосатой рубахе. В небо бросали голубей, и за ними вслед летели стрелы, человек десять сошлись в кулачном бою, в луже пыхтели борцы, покрытые грязью, и, визжа, как тени Аида, всадники разгоняли лошадей над пропастью. Уже темнело, но забавы продолжались почти вслепую, слуги зажигали факелы.
Дед, шатаясь, подошел к стене отлить, и в сумерках меня, видно, не признал. Наставил корявый палец мне в нос: «Ты чей?», а потом по-старчески слезливо умилился: «Нашего рода росточек»!
Споенный дедом в лоскуты Аксионик тоже маялся во дворе крепости, поднимая к небу измученное лицо после приступов рвоты. «Слепая судьба, - бормотал он, как в бреду, глядя на луну. – Слепая судьба». Он стискивал и ломал тонкие пальцы, зеленоватое, резко освещенное луной лицо было напряженным и несчастным, словно глухой пытается расслышать слова, которые определят его судьбу, и не может. Он поймал меня за руку и притянул к себе. «Космос – это вечный хаос, плавильный котел, - зашептал он мне в ухо, словно доверяя страшную тайну. – Так учит Гераклит. Бытие и жизнь, и весь прекраснейший строй мира есть всего лишь куча сору, рассыпанная наудачу.»
Я вытер ему рот, посадил под стеной, подложив соломки, чтобы он чего себе не отморозил, и ушел спать, оставив его в глубокой тоске смотреть на звездное небо.
+++++++++++++++++++++++++++++++
Предыдущие главки искать по тэгу "Новая книжка"
Убегаю сейчас, засиделся, опаздываю, ужос, ужос.
@темы: Александр, Новая книжка
-
-
18.04.2012 в 19:02– Я никому не служу, - обиделся он. – Я себе служу. - очень мне это понравилось.
на дне мировой чаши должны были лежать отрезанные уши последнего представителя рода Дерды. - ничего себе
Голова у меня шумела от выпитого - ох ты
Спасибо за новую главу
Убегаю сейчас, засиделся, опаздываю, ужос, ужос. - надеюсь, ты не опоздал?
-
-
18.04.2012 в 22:09А про уши - на самом деле это я слышал рассказ одного грека, профессора, он про свою маму-спартанку рассказывал: мама его еще помнила те времена, когда у нее в деревне вот так конец кровной мести отмечали - только не уши в стакан ракии клали, а отрезанный мизинец убитого врага. Так что я решил, коли уж это лет 50 назад в Греции было, то и в диких горах Македонии 2,5 тысячи лет назад тоже могло быть.
И я все же опоздал на встречу, но в конце концов все обошлось, просто пришлось долго извиняться и домой к нему ехать. Ничего, все хорошо, спасибо.
-
-
23.04.2012 в 18:47Ты теперь всё время главы будешь выравнивать по правому краю?
Нельзя ли вернуться к старому формату?
-
-
23.04.2012 в 21:09Да ты не читай, я просто блох выловил и кой-какие абзацы местами поменял.
-
-
25.04.2012 в 00:46И я задохнулся от восторга, когда на узкую горную дорогу из-за скалы вылетели наметом всадники, пригнувшись к конским холкам: откинутые черные крылья по ветру стелились, словно огонь вырвался на волю в клубах черного дыма.
Я тоже задохнулась от восторга! Как это красиво!
Голова у меня шумела от выпитого и от дедовых мрачных историй о власти, богатстве, предательстве и смерти. Казалось уже, что там не кровь из перерубленных вен хлещет, а вино - темное, хмельное, густое, жаркое, воспламеняющее кровь, ароматное. Я увидел, как побелел мужик справа, который брякнул что-то невпопад, под грозным дедовым взглядом, и засмеялся – дедова страшная тень накрывала и меня, и мне это нравилось все больше.
Серьезный дед у Гефестиона, да и вообще вся родня и ее история сложная и интересная. Я даже пока не во всех родственных связях разобралась, надо еще раз перечитать. И отношение к македонским царям у деда своеобразное. Но он из всего умел извлекать выгоду для своих, умный был и политичный.
-
-
25.04.2012 в 02:28Всех этих горных родственников Гефестиона я придумывал с умыслом на будущее - то темное время, когда Александр был в Иллирии в 19 лет, когда с отцом поссорился. Вот у Гефестиона там будут связи на границе, даже и родственные.
Спасибо большое, что прочла.
А плащи - мне всегда казалось, что эти темно-фиолетовые фессалийские плащи с крыльями были очень красивые, вот я их и спёр для Гефестиона и малость еще приукрасил на свой вкус.
-
-
15.05.2012 в 05:32Извини, если тебя раздражают мои аватарки или ник, но так мне удобнее - для англоязычных сайтов, и все равно в адресных строках все русские литеры переделываются на английские - вот и все; к тому же многие логины с моим именем уже заняты. А вообще если не очешь, чтобы я у тебя появлялся, я не буду комментировать, но читать все равно буду, если ты от меня дневник не закроешь
-
-
15.05.2012 в 10:55Ничего меня здесь не раздражает - ни аватарки, ни имя. И тебе я всегда рад. Я против изучения Александра с точки зрения Голливуда, вот и все. А частным образом - да ради Бога!
-
-
19.05.2012 в 05:30-
-
22.05.2012 в 06:40-
-
22.05.2012 в 22:34