Я не червонец, чтоб быть любезен всем
Сейчас я стараюсь ко всему, что читаю, еще картинки в Интернете искать, чтобы была визуализация. Вот, например, Авиньон по Дарреллу я совсем по-другому представлял.
Красота по-любому.
К сведению: Любовь Петрарки Лаура происходит из того же рода, что и маркиз де Сад, - пишет Ларри Даррелл.
* * *
Иличевский. «Перс» - хорошо, но первая очарованность им прошла и теперь уже раздражает политическое несходство, неряшливость языка и композии по сравнению с отточенными «Орфиками», эмигрантский назидательный тон. Но все равно люблю его.
Параллельно к Иличевскому читал всплывающее бакинское, каспийское и персидское из Хлебникова - «Дети Выдры» и т.д. У него приступы гениальности, но много и сознательного футуристского мошенничества и холка-лелейка своего безумия, как у Дали, иногда чистый кич получается, но какой-то милый. Правда, Хлебников бескорыстнее, нежнее и беззащитнее, и талант несет - как верблюд полный горб, а Дали - как пидорскую сумочку под локтем.
Немножко цитат- А волны черные и бурные
С журчаньем бились о прибой,
Как будто дерзко-балагурные
Беседы с мрачною судьбой.
- Или полет через области бурь
Бело-жестокого сокола.
- Но долго мчался наяву,
Прижав к коню свою главу,
С своим поникшим кистенем
И сумасшедшим уж конем.
- А море стало зеленее
И русской кровью солонее.
- Где раньше пела детвора,
Там волны с криками «ура»
Ломают бедное селенье.
Везде мычащие стада
Как будто ревом помогают,
И из купален без стыда
Нагие люди выбегают. (Хлебников)
- И на земле и в вышине Творилась слава тишине.
- Там жаба тихо умирает, и ею уж овладевает.
- Мой товарищ желтоокий, Посмотри на мир широкий.
- Меж тем брюшко сребристо-лысое Ему давало сходство с крысою.
- Где смотрит Африкой Россия, изгиб бровей людей где кругол, А отблеск лиц и чист и смугол, Где дышит в башнях Ассирия.
- Верблюд, угрюм, неразговорчив, стоит, насмешкой губы скорчив.
* * *
Опять Шмемана читаю - с середины, не важно, его с любого места можно читать.
«Я всегда любил «порядок» и ритм», через которые только и можно воспринять «дары, которых мы не ценим за неприглядность их одежд» (Анненский), т.е. саму жизнь. «Освобождение от…» совершается только через приятие. (Шмеман).
«Я всегда особенно сильно ощущаю и переживаю эти часы ожидания, часы, которые, с одной стороны, как бы выпадают из жизни и ее ритма ("потеря времени"), а с другой стороны – лучше, чем что-либо другое, являющие тайную сущность времени: времени, отмеряемого вперед (ожидание), а не назад, времени, уже озаренного предвосхищением, освещенного спереди…» Шмеман.
(Мы живем сейчас в смертной тени, но впереди у нас - свет незаходящий, бессмертие и встреча с Христом. Даже если в ад поволокут, все равно Его увижу и правду узнаю. - В.)
"В Европе духовно легче, есть всегда к чему прислониться почти физически, а Америка духовно трудна . Люди веками бегут в Америку для более легкой жизни, не зная, что жизнь там – на глубине – гораздо более трудная. Во-первых, потому, что Америка – это страна великого одиночества. Каждый – наедине со своей судьбой, под огромным небом, среди необъятной страны. Любая "культура", "традиция", "корни" кажутся маленькими, и люди, истерически держась за них, где-то на глубине сознания, подспудно знают их иллюзорность. Во-вторых, потому, что это одиночество требует от каждого экзистенциального ответа на вопрос "to be or not to be", и это значит – усилия. Отсюда столько личных крушений. Здесь даже падающий падает на какую-то почву, там – летит в бездну. И потому – такой страх, такой Angst … Но именно это – встреча с личной судьбой – и тянет в Америку. Но и "освободившегося" рано или поздно тянет в иллюзорную устойчивость Европы, в сон и мечтание. И тянет тем более, что сон приходит к концу, что почва распадается, что Европа превращается постепенно в карикатуру Америки, никогда не смогущую стать "оригиналом", а тем самым – и карикатурой на саму себя с отречением от своего собственного "оригинала".
«Правда консерватизма - грустная, пессимистическая правда. Ибо это - знание греза, его разрушительности, его силы, знание того хаоса, что ЗА всякой оградой. Консерватизм печален и тяжел, революция ужасна и страшна, есть всегда Пятидесятница Дьявола. Есть только один кризис – благой и спасительный. Это – Христос, потому что только из этого кризиса льется благодать и свобода. В Нем исполнен Закон, но исполнена и Революция… Однако потому-то и так ужасно, когда само христианство отяжелевает в закон или претворяется в революцию. Ибо в том-то и весь смысл его, что оно выход ввысь из самого этого ритма.» (Шмеман).
* * *
Гандельсман (хороший поэт).
- Если человеку за тридцать, а он все еще авангардист (модернист, концептуалист и пр.), то это уже признак слабоумия.
(Высокая культура создавала нечто прекрасное, перед чем замирали в благоговейном молчании. а то, что после Малевича создает, черте что, повод зрителям посоревноваться в находчивости и остроумии, блеснуть умишком, потрепать языком. Сегодняшнее искусство - это не прекрасное, а всего-навсего повод для снобистского трёпа или скандала. - В.)
Еще пара шуток от Гандельсмана, над которыми смеюсь до сих пор:
- Бессонница. Гарем. Тугие телеса.
- Обнаженная, но дура.
Коротко про прочитанное1. Статьи об Александре. – 6/10
Нашел место, где их миллионы. Разные по степени интереса, но везде что-то интересное попадается.
В микенский период в греческом языке не было различий между звуками «ф» и «п», между «р» и «л».
2. Станислав Мюллер. Разблокируй свой ум, стань гением. – 2/10.
Книжка про аутогенную тренировку, дельной (общеизвестной) инфы – три строчки, остальное – самореклама типа: после недели платного тренинга Витя сумел поднянуться не 8 раз, как обычно, а целых 9, а Ляля стала рисовать маркером, сидя на шпагате.
Я такую фигню читаю не потому что верю в нее и собираюсь стать гением, просто такие книжки меня странным образом дисциплинируют на очень короткое время.
3. Роберт Грейвз. Я Клавдий. – 6/10
Хорошо, но скучновато, чего-то ему не хватает, как писателю, слишком часто пускается просто в исторический пересказ и роман сразу разрушается. Грейвз человек вроде знающий, но дико раздражает: «родилась дочка, назвали Юлией». Да их сколько ни родись, они автоматически все Юлиями будут, если отец Юлий. Или проститутка по имени Кальпурния – тоже как-то ухо режет.
4. Андерсон. Патруль времени. – 4/10
В детстве нравилось, а сейчас что-то скучновато и не пойму, почему. Герои картонные, вот чего.
5. Велимир Хлебников. Дети Выдры. Закаленное сердце. Вила и леший. Марина Мнишек. Хаджи-Тархан. - 8/10
6. Кристофер Марло. Трагическая история доктора Фауста. – 8/10
Широкий взгляд, безудержное воображение, окна и двери распахнуты во все миры. Удивительное обаяние его пьес, все детские кровавые соблазны тут как тут.
- Homo, fuge! - Человек, беги! У Марло такая надпись появляется на руке Фауста, когда он подписывает договор с дьяволом.
Джон Фауст - поразительно, а я почему-то думал, что Фауст - Томас, Фома. (Гы, понятно, почему - ведь Томас Манн “Доктор Фаустус”, но все равно, Фома ему лучше подходит.)
Еще можно было бы к Александру отнести: "Отправился он в дальние края проверить космографию на деле". (Марло)
Вот такого я совсем не ожидал
(Здесь мне особенно нравится то, что напротив города)
Потому что у Даррелла он скорее такой
(Здесь мне особенно нравится то, что напротив города)
Потому что у Даррелла он скорее такой
Красота по-любому.
* * *
Иличевский. «Перс» - хорошо, но первая очарованность им прошла и теперь уже раздражает политическое несходство, неряшливость языка и композии по сравнению с отточенными «Орфиками», эмигрантский назидательный тон. Но все равно люблю его.
Параллельно к Иличевскому читал всплывающее бакинское, каспийское и персидское из Хлебникова - «Дети Выдры» и т.д. У него приступы гениальности, но много и сознательного футуристского мошенничества и холка-лелейка своего безумия, как у Дали, иногда чистый кич получается, но какой-то милый. Правда, Хлебников бескорыстнее, нежнее и беззащитнее, и талант несет - как верблюд полный горб, а Дали - как пидорскую сумочку под локтем.
Немножко цитат- А волны черные и бурные
С журчаньем бились о прибой,
Как будто дерзко-балагурные
Беседы с мрачною судьбой.
- Или полет через области бурь
Бело-жестокого сокола.
- Но долго мчался наяву,
Прижав к коню свою главу,
С своим поникшим кистенем
И сумасшедшим уж конем.
- А море стало зеленее
И русской кровью солонее.
- Где раньше пела детвора,
Там волны с криками «ура»
Ломают бедное селенье.
Везде мычащие стада
Как будто ревом помогают,
И из купален без стыда
Нагие люди выбегают. (Хлебников)
- И на земле и в вышине Творилась слава тишине.
- Там жаба тихо умирает, и ею уж овладевает.
- Мой товарищ желтоокий, Посмотри на мир широкий.
- Меж тем брюшко сребристо-лысое Ему давало сходство с крысою.
- Где смотрит Африкой Россия, изгиб бровей людей где кругол, А отблеск лиц и чист и смугол, Где дышит в башнях Ассирия.
- Верблюд, угрюм, неразговорчив, стоит, насмешкой губы скорчив.
* * *
Опять Шмемана читаю - с середины, не важно, его с любого места можно читать.
«Я всегда любил «порядок» и ритм», через которые только и можно воспринять «дары, которых мы не ценим за неприглядность их одежд» (Анненский), т.е. саму жизнь. «Освобождение от…» совершается только через приятие. (Шмеман).
«Я всегда особенно сильно ощущаю и переживаю эти часы ожидания, часы, которые, с одной стороны, как бы выпадают из жизни и ее ритма ("потеря времени"), а с другой стороны – лучше, чем что-либо другое, являющие тайную сущность времени: времени, отмеряемого вперед (ожидание), а не назад, времени, уже озаренного предвосхищением, освещенного спереди…» Шмеман.
(Мы живем сейчас в смертной тени, но впереди у нас - свет незаходящий, бессмертие и встреча с Христом. Даже если в ад поволокут, все равно Его увижу и правду узнаю. - В.)
"В Европе духовно легче, есть всегда к чему прислониться почти физически, а Америка духовно трудна . Люди веками бегут в Америку для более легкой жизни, не зная, что жизнь там – на глубине – гораздо более трудная. Во-первых, потому, что Америка – это страна великого одиночества. Каждый – наедине со своей судьбой, под огромным небом, среди необъятной страны. Любая "культура", "традиция", "корни" кажутся маленькими, и люди, истерически держась за них, где-то на глубине сознания, подспудно знают их иллюзорность. Во-вторых, потому, что это одиночество требует от каждого экзистенциального ответа на вопрос "to be or not to be", и это значит – усилия. Отсюда столько личных крушений. Здесь даже падающий падает на какую-то почву, там – летит в бездну. И потому – такой страх, такой Angst … Но именно это – встреча с личной судьбой – и тянет в Америку. Но и "освободившегося" рано или поздно тянет в иллюзорную устойчивость Европы, в сон и мечтание. И тянет тем более, что сон приходит к концу, что почва распадается, что Европа превращается постепенно в карикатуру Америки, никогда не смогущую стать "оригиналом", а тем самым – и карикатурой на саму себя с отречением от своего собственного "оригинала".
«Правда консерватизма - грустная, пессимистическая правда. Ибо это - знание греза, его разрушительности, его силы, знание того хаоса, что ЗА всякой оградой. Консерватизм печален и тяжел, революция ужасна и страшна, есть всегда Пятидесятница Дьявола. Есть только один кризис – благой и спасительный. Это – Христос, потому что только из этого кризиса льется благодать и свобода. В Нем исполнен Закон, но исполнена и Революция… Однако потому-то и так ужасно, когда само христианство отяжелевает в закон или претворяется в революцию. Ибо в том-то и весь смысл его, что оно выход ввысь из самого этого ритма.» (Шмеман).
* * *
Гандельсман (хороший поэт).
- Если человеку за тридцать, а он все еще авангардист (модернист, концептуалист и пр.), то это уже признак слабоумия.
(Высокая культура создавала нечто прекрасное, перед чем замирали в благоговейном молчании. а то, что после Малевича создает, черте что, повод зрителям посоревноваться в находчивости и остроумии, блеснуть умишком, потрепать языком. Сегодняшнее искусство - это не прекрасное, а всего-навсего повод для снобистского трёпа или скандала. - В.)
Еще пара шуток от Гандельсмана, над которыми смеюсь до сих пор:
- Бессонница. Гарем. Тугие телеса.
- Обнаженная, но дура.
Коротко про прочитанное1. Статьи об Александре. – 6/10
Нашел место, где их миллионы. Разные по степени интереса, но везде что-то интересное попадается.
В микенский период в греческом языке не было различий между звуками «ф» и «п», между «р» и «л».
2. Станислав Мюллер. Разблокируй свой ум, стань гением. – 2/10.
Книжка про аутогенную тренировку, дельной (общеизвестной) инфы – три строчки, остальное – самореклама типа: после недели платного тренинга Витя сумел поднянуться не 8 раз, как обычно, а целых 9, а Ляля стала рисовать маркером, сидя на шпагате.
Я такую фигню читаю не потому что верю в нее и собираюсь стать гением, просто такие книжки меня странным образом дисциплинируют на очень короткое время.
3. Роберт Грейвз. Я Клавдий. – 6/10
Хорошо, но скучновато, чего-то ему не хватает, как писателю, слишком часто пускается просто в исторический пересказ и роман сразу разрушается. Грейвз человек вроде знающий, но дико раздражает: «родилась дочка, назвали Юлией». Да их сколько ни родись, они автоматически все Юлиями будут, если отец Юлий. Или проститутка по имени Кальпурния – тоже как-то ухо режет.
4. Андерсон. Патруль времени. – 4/10
В детстве нравилось, а сейчас что-то скучновато и не пойму, почему. Герои картонные, вот чего.
5. Велимир Хлебников. Дети Выдры. Закаленное сердце. Вила и леший. Марина Мнишек. Хаджи-Тархан. - 8/10
6. Кристофер Марло. Трагическая история доктора Фауста. – 8/10
Широкий взгляд, безудержное воображение, окна и двери распахнуты во все миры. Удивительное обаяние его пьес, все детские кровавые соблазны тут как тут.
- Homo, fuge! - Человек, беги! У Марло такая надпись появляется на руке Фауста, когда он подписывает договор с дьяволом.
Джон Фауст - поразительно, а я почему-то думал, что Фауст - Томас, Фома. (Гы, понятно, почему - ведь Томас Манн “Доктор Фаустус”, но все равно, Фома ему лучше подходит.)
Еще можно было бы к Александру отнести: "Отправился он в дальние края проверить космографию на деле". (Марло)
-
-
03.08.2013 в 19:12Я книгу не читал, попробовал посмотреть сериал по мотивам...откровенно говоря, чуть не стошнило. При этом считается, что он в историческом плане очень точен, но я сразу же там столько наворотов отметил, что махнул рукой. Хотя, может Грейвз и не виноват, а это киношники отсебятины напустили. Вот только Сеян в исполнении Патрика Стюарта понравился. Тоже не шибко историчен, но хорррош..
Джон Фауст - поразительно, а я почему-то думал, что Фауст - Томас, Фома.
Насколько я понял, его звали Иоганн или Георг Иоганн.
бакинское, каспийское и персидское из Хлебникова
вот это самое в Хлебникове люблю )
-
-
03.08.2013 в 19:43волчок в тумане, достойно аплодисментов.
-
-
03.08.2013 в 19:57основа сна, Марло это про Фауста, кажется, говорил, но я все стрелки на Александра перевожу.
-
-
03.08.2013 в 23:09-
-
03.08.2013 в 23:44-
-
03.08.2013 в 23:48-
-
04.08.2013 в 00:37-
-
04.08.2013 в 00:53