Я не червонец, чтоб быть любезен всем
Чем наполнена любовь, пуховая подушка, мягко стлать да жестко спать... Пух-перо коршунов да воронов, которые разнесли по степи кости мои белые, сердце мое смелое, а потом сами в ощип попали. Сны на ней такие сладкие, что страшно просыпаться и понимать, как оно всё на самом деле.
Сон везде чувствует себя, как дома. Широкие уверенные шаги, властные прикосновения, но иногда вдруг метнется летучей мышью в угол и зависнет под потолком вверх ногами. Но все равно - желанный гость, даже когда скалит черную страшную морду из-под перепончатых крыльев.
Из акмеистических штудий (То ли Мандельштам, то ли Георгий Иванов):
"- Женщина, где ты была? - Спала я в объятьях Морфея.
- Женщина, ты солгала, в них я покоился сам."
Я сплю, а любовь поет мне колыбельные про черного ворона, как ухватит за бочок да утащит во лесок под ракитовый кусток.
Сон везде чувствует себя, как дома. Широкие уверенные шаги, властные прикосновения, но иногда вдруг метнется летучей мышью в угол и зависнет под потолком вверх ногами. Но все равно - желанный гость, даже когда скалит черную страшную морду из-под перепончатых крыльев.
Из акмеистических штудий (То ли Мандельштам, то ли Георгий Иванов):
"- Женщина, где ты была? - Спала я в объятьях Морфея.
- Женщина, ты солгала, в них я покоился сам."
Я сплю, а любовь поет мне колыбельные про черного ворона, как ухватит за бочок да утащит во лесок под ракитовый кусток.
Перья хищных птиц в подушке впечатлили.
Сон везде чувствует себя, как дома.
Гениально по точности.