Глюки под шум душа

У Коли в ванне отмокал, и когда под душем мылся, вдруг услышал, что мне матушка что-то через дверь говорит, пытается воду перекричать, и я ей сквозь шум: «Не слышно, что ты там говоришь. Позже нельзя?» Злой, потому что она всегда так, а все бросишь, выключишь воду, весь в мыле выскочишь, прикрываясь полотенцем, шмотки падают в лужу, поскользнешься, башку разобьешь, лампу в ванну уронишь, полотенце вместе с вешалкой сорвешь - в щель высунешься: «Ну что?» А она: «Да ничего, говорю, погода хорошая, мог бы погулять пойти, когда из ванны выйдешь». Это ее метод.

Ну так вот в этот раз я ужасно не хочу душ вырубать и переговариваюсь с ней сквозь воду. Отдельные слова разбираю, но общего смысла понять не могу. В результате, злой как черт, все же выключаю душ: «Ну что, что надо?» Тишина из-за двери. Я кричу: «Ма-а-ам!!!» Шарканье. Коля приходит: «Ты чего орешь?» И только тут я понимаю, что матушки здесь нет и быть не может, и я черте сколько времени с глюками переговаривался. Бывает.

@темы: Жопа, вид спереди

---

Еще из Лидии Гинзбург

Ну все, я убегаю, до пятницы, всем - удачи.

Гинзбург о молодости и старости. Надо заранее готовиться.

Юность человека кончается катастрофическим образом. Это происходит именно в тот момент (момент, который иногда может быть определен календарной датой), когда человеку перестает казаться, что жизнь еще начнется, когда он внезапно, и всегда с болью, обнаруживает, что она уже началась.

Юность — это пора, когда человек не знает своего будущего и не умеет подсчитывать время (это умение еще быстрее старит людей, чем умение считать деньги)

Не по избытку здоровья, воли, жизнерадостности, но по избытку через край бьющего времени безошибочнее всего узнается юность. У взрослого человека время исчезает бесследно и навсегда. Так начинается приобщение к профессии. Ко всем профессиональным болезням следовало бы прибавить болезнь профессиональности — горячку недостающего времени, изнурительное психическое состояние, похожее на азарт и на муки совести.

+++

В двадцать лет, после первого несчастья, мы принимаем решение быть равнодушным, одиноким и посвятить свою жизнь труду. Как план поведения это бесполезно. Как предсказание — страшно. Потому что через десять лет человек, давно позабывший свои детские намерения, застанет себя поглощенным одиночеством и трудом. Так изменяют любовь, боль, даже чувство земли — от босых ног на пыльной дороге, от молодой ржи, затопленной зеленым воздухом, как водой.

+++

В старости не следует (по возможности) бояться смерти, потому что из теоретической области смерть перешла в практическую. В старости нельзя жаловаться, потому что кто-нибудь может в самом деле пожалеть... Нельзя опускать руки, потому что в старости это жест чересчур естественный.

Мы завидуем молодости — нет, не ее весельям. Молодость мы испытали в свое время и знаем, как она нерадостна и пустынна. Мы завидуем праву ее на страх, на чужую жалость, на глупость, на слабость и слезы в ночи... Ей можно, потому что где-то, на большой глубине, она не уверена, что все окончательно и всерьез. Неуверенность эта прокладывает тайные, путаные пути даже самоубийству; статистика ведь свидетельствует, что самоубийцы в большинстве своем — молоды.

Вот какие права дарованы юности. Мы же, если хотим жить, должны быть очень бодрыми и гордыми.

+++

Сизая Нева медленно шевелится в своем граните. Легкий ветер над тяжелой водой. Безвозрастный ритм дыхания, шага и дыхания.
Бывают сейчас состояния, странно похожие на воспоминание юности; но это не воспоминание... Какая-то обнаженность, молодая беспощадность сознания или последняя прямота. Торжественное стояние перед лицом еще не распахнувшейся жизни или перед придвигающимся концом.

А в промежутке — чего только не было. Вспышки невозможного счастья и бухгалтерски точные, до скуки предсказуемые катастрофы. Неблагословенный труд. Безмолвствующий страх. И попытки жить не как люди живут, и опыты — быть как все. Хотя жить не как все — это не способ жить, а быть как все — вовсе не материал для опытов.

+++

Настоящая молодость — «блистательные туманы». За упомянутой же чертой, напротив того, лежит зона отвратительной ясности — всего, вплоть до столько раз виденной похоронной возни.

Гинзбург о разном вообще

+++

Чем выше поднимаешься по шкале человеческих целей, тем ощутимее жизненный импульс, в силу которого человек должен сделать все, что он может сделать. Он называет это своим назначением и осуществляет его вопреки всему, вопреки себе самому и своей иронии. Здесь не только нет места гедонизму, но, напротив того, выполнение назначения начинается там, где человек уясняет вдруг, что все равно — будет ли при этом ему приятно или неприятно. Скорее всего, ему будет неприятно.
Ведь высшие достижения, по сравнению с низшими, не только трудны, но даже неутешительны для самолюбия. Ни одного обывателя (разве что сумасшедшего) не оскорбляло еще, что он не гений. Но великий поэт считает себя непоправимо униженным, если ему не даются низшие блага, убаюкивающие самолюбие.

+++

Трудно человеку уйти от мира, но если мир уходит от человека — не надо держать его за полы. Есть люди, которым проще расти: им фатально не удается все, кроме самого главного. Только самое главное заслуживает усилий, упорства, смирения. В остальном стыдно соглашаться на неудачи.
Вот вещи, которые могли быть моими!.. Так вот уходи, не глядя... Когда человек осуществляет самое главное — все остальное может найти свое место, даже неудача. Неудача претворяется в слово.

+++

Талантливые люди профессионально всегда честнее бездарных. Я имею в виду не обязательно элитарную талантливость, но любую — в любом деле и на каждом участке. Талантливым прирождено представление об иерархии вещей и о несовместимости высшего с низшим. Бездарный же человек не интересуется тем, что он делает; поэтому он человечен только в той мере, в какой подчинен внеположным нормам. Предоставленный самому себе, бездарный человек — антисоциален, потому что он моральный эмпирик.
События, протекающие только в сознании, могут достигать такого предела, после которого эмпирическое переживание уже ничему не может научить человека.

Разговор с Н. Заболоцким:

- Знаете, для нас деньги больше всего соблазнительны тем, что они — время, время для своей работы.
— Есть другой способ выиграть время... Он замолчал.
— Я знаю, что вы хотели сказать: что нужно по возможности устранять из жизни все, для чего нужны деньги.
— Да, без этого нельзя.

+++

Самый непримиримый и всепроникающий этический пафос встречается у людей практически аморальных. Вполне закономерно. Для аморального это область прекрасных философских абстракций. Он не знает того, что знает порядочный человек, — из каких нерадостных усилий слагается эта порядочность.

+++

От действия к действию ведет не потребность, ищущая удовлетворения, а защитный рефлекс, — плохая защита от зажавшей сердце бесцельности.

+++

Пока есть чувство судьбы, биографически ответственной личности — интеллектуальные задачи требуют решения. Духовная жизнь изнашивается, и нерешенные вопросы перестают беспокоить. Оказывается, можно жить и в особенности умирать с нерешенными вопросами. В молодости мы, к счастью, не знаем об этом.

+++

В самый момент получения известия о смерти человека (особенно деятеля) мы производим, вернее, переживаем мгновенную его переоценку, быструю, как включение электрического тока. Это отчасти пошло, потому что пошло не любить живого неудобного человека и ждать, с нашим умилением наготове, пока человек помрет и утратит способность раздражать нас и беспокоить окружающих. В то же время это правильно: смерть неимоверно повышает долю историчности в нашем переживании человеческой судьбы. Человек, которого мы плохо видим оттого, что стоим с ним рядом, вдруг, в некоторый неуследимо короткий момент, резко отодвигается и занимает место среди исторических, ретроспективно обозримых явлений: как все отдаленные предметы, он, в отличие от близких, виден уже не по частям, а сразу в системе.

+++

Я верю в возможность добра. Отвергаю наивный этический нигилизм, пошлый опыт, вообразивший, что анализ непременно приводит к пакости в качестве первоисточника любых деяний. Верю в этический акт. Но для того, чтобы этический акт мог совершиться, восторжествовав над первичными, естественными вожделениями (только просветители чтили безгрешность естественных импульсов), — необходимы основания и условия.

Этический акт всегда мыслится как иерархический, как пожертвование низшим ради высшего.
Каким образом человек делает не то, что ему приятно, а совсем другое? Этика начинается с несовпадения между импульсами поведения и первичными вожделениями и отталкиваниями.

Труды и муки, смертная угроза и сама смерть — это условие, железное условие личной реализации всеобщих ценностей; потенциально они существуют в общем сознании, практически реализуются — единичным. Человек — хочет он того или не хочет — непрерывно оценивает все сущее с точки зрения общей. Для социальной и нравственной жизни переживание ценности столь же необходимая форма, как причинность, время, пространство — необходимые формы восприятия внешнего мира.

+++

— Н. В., именно вы, должно быть, видели в жизни много людей, относительно которых казалось, что им закон не писан, что им можно то, чего нельзя.
— Да, сравнительно много.
— А вы видели когда-нибудь человека, относительно которого это оправдалось?
— Ни одного, никогда.

+++

Мы всё не можем расстаться с устаревшей шкалой человеческих ценностей, в которой литературная, словесная, вообще гуманитарная культура стояла очень высоко. В иерархическом же сознании современного человека гуманитарная культура имеет свое место, но очень скромное. Следовательно, нам нужно умерить требования к жизни.

Это, вероятно, правильно, но психологически неосуществимо. Человек устроен так, что может удовлетвориться, считая себя мелкой сошкой, безвестно работающей в какой-то самой важной и нужной области, но он никогда не примирится с положением замечательного деятеля в никому не нужном деле. И это делает честь социальному чутью человека.

+++

Психологический анализ XIX века снял с личности вину и возложил ответственность на среду, обусловившую человека. Нет ни плохих, ни хороших, не бывает храбрецов и трусов, но, в зависимости от обстоятельств, человек может быть расположен к храбрости или к трусости.
Мы больше этого не хотим. Мы — современники тех, кто бывал расположен сделать себе портсигар из человеческой кожи. Наш детерминирующий анализ имеет предел, перед которым он останавливается. У зажегших печи Освенцима и у всех им подобных нет психологии; дом их не потрясают несчастия, у них не умирают дети. Они — чистая историческая функция, которую следует уничтожать в лице ее конкретных носителей.

+++

Человек уходит в себя, чтобы выйти из себя (а выход из себя — сердцевина этического акта). Человек в себе самом ищет то, что выше себя. Он находит тогда несомненные факты внутреннего опыта — любовь, сострадание, творчество — в своей имманентности, однако не утоляющие жажду последних социальных обоснований.

@темы: О книгах, Цитаты

---

Ну блин, Гусев, зараза, проиграли, всю душу вымотал, бида! Я даже второй период не смотрел почти, дурные предчувствия.

@темы: Если дело дойдет до виселицы, пусть на ней болтаются все, Футбол

---

Как меня Гусев бесит, слышать не могу его взволнованный самовлюбленный голос. Всем мне ненавистен. А еще он же невезучий, его ж решили на игры наших не ставить, но он видно добился. Блин, кирдык всему.

@темы: Жопа, вид спереди, Футбол

---

Я так загрустил вдруг внезапно, чуть не сдох. Обычно я от такого закрываюсь, но тут не уберегся.

Но С.Т. напомнил мне о хороших латиноамериканских писателях, я начал их скачивать - сколько ж там красоты! И я сразу развеселился. Буду сейчас футбол смотреть и выбирать, что первым делом почитать. Я их в детстве читал много, Кортасар - любимый автор подростковый, причем я конечно Жизнь хронопов и фамов очень любил, но самый любимый у меня был Преследователь. Я перечитывал его недавно - он и правда очень сильный, хотя далеко не такой яркий, как остальные его рассказы, но вот въехал же я в детстве в это во все. Маркеса тоже лет в 13 прочел, и всех очень полюбил. Латиносы в детстве отлично воспринимаются, они такие сказочные, молодые, горячие, ну и секс, само собой - тоже интересно было. У меня сейчас тоска по страстности в литературе, достал меня постмодерн со своим неразличением добра и зла.

И что-то я немного их забыл, они все в детстве остались, а ведь какая прелесть, и полно еще нечитанного. На Льосу и Фуэнтеса у меня большие надежды, потому что я их толком не читал. Жалко только, что уже не читается так, как в детстве, с полным погружением, я это счастье помню, но сейчас только иногда бывает и от самого-самого лучшего.

А раньше всего я прочел Бунина. Лет в 8-9, причем сразу "Деревню"! Мама с Ольгой в театр ушли, меня не взяли, я решил не спать, стащил его с полки и как въехал! Потом следом за Деревней - Жизнь Арсеньева и Темные аллеи. В одном сборнике у меня были. Это все за пару дней. Наверно, не понял ни фига, но свое дело он сделал. Причем, так чудно: у него одно из самых ранних воспоминаний, в Жизни Арсеньева, кажется, про пробуждение творчества, что ли, острого художественного чувства, момент, откуда он ведет свой писательский срок - это когда он в детстве увидел картинку в книжке, которая называлась "Встреча в горах с кретином", и вот тогда в нем произошла некая химическая реакция и он стал писателем. В моем случае, кретин сработал еще раз. Потому что я почувствовал точь-в-точь то же самое, когда про это прочел у Бунина. Ключ повернулся, что-то вышло изнутри и все нафиг изменилось.

Я ходил как отравленный, ни о чем другом думать не мог. До сих пор у меня к Бунину совершенно особое отношение, он у меня в подкорку вколочен, в подсознании, как гвоздь, забит, обожаю его.

Да, и еще в детстве я активно читал японцев - Акутагаву, Танидзаки, Кендзабуро Оэ и Кобо Абэ (двух последних практически ни хрена не помню, Итиль напомнила про чужое лицо, и еще был Человек ящик), а потом душа успокоилась на Сэй Сенагон. Вообще, восточная литература у меня шла на ура. Книжка была любимая "Родник жемчужин" - ирано-таджикская поэзия, до сих пор кучу всего наизусть помню. "Что нам брод Аму шершавый? Нам такой, как дорожка златотканная подходит. Смело в воду! Длинногривым скакунам по колена пена пьяная доходит". Вот там все такое кайфовое. Потом еще на арабов переключился. Имруулькайс, Антара, Ашшанфара - про линии стоянки, как полустертые линии татуировки, горе сравнивается с горечью колоквинта. Я даже чуть было арабский не принялся учить. Это во мне кровь кочевников, наверно, заговорила. (Род моего батюшки от египетских султанов, нафиг, происходит - как я с удивлением узнал. Ну это фигня, на самом деле из Персии, видимо.) Какие-то строчки знал на арабском, алфавит научился рисовать. Сейчас только по-русски помню "Соловей в цветнике поет на тысячи голосов".

@темы: О книгах, Зарею жизни я был дитя

---

Гинзбург о литературе

Писатель — это человек, который, если не пишет, не может переживать жизнь. Тем же, кто может жить иначе, — вовсе не следует писать.
Между прочим, люди, никогда не писавшие, полагают, что когда человек ест шоколад — ему приятно; когда пишет стихи — ему еще приятнее. На самом деле пишущие пишут, даже когда писать им трудно, мучительно или противно.

+++

Пишущий дневник продвигается наугад, не зная еще ни своей судьбы, ни судьбы своих знакомых. Это поступательная динамика, исполненная случайностей и непроверенных событий. Роман обладает ретроспективной динамикой, предполагающей закономерности и оценки.

Пусть мемуарист выдумал себя и своих знакомых... Пусть романист потерял по дороге героя или кончил рассказ на самом интересном месте... Но в книге о жизни должен быть принцип связи, в котором реализуется эмоциональность движущейся судьбы и обобщенность последнего творческого понимания.

Еще много чего умного и дельного, собственно, я все это на своем опыте уже знал, но "магия цитат" - она и об этом писала, приятно видеть чужую четкую формулу

+++

Хорошо и счастливо работается только тогда, когда работа заливает сознание. Я люблю писать по ночам, потому что ночью теряется рассеивающее ощущение движения времени. Днем только в самых редких случаях удается достигнуть этой окаменелости, глубокого безразличия к окружающему. Словом, день очень заземлен, его этапы предназначены регулировать суету и не способствуют высокому оцепенению.

Все ночные часы в равной мере предназначены для сна; сон же представляется нам скорее потребностью, чем обязанностью. Пересилив эту потребность, мы чувствуем себя вправе искажать лицо ночи по нашему усмотрению. Ночные часы лишены индивидуальных признаков. Время не продвигается толчками, но сливается в поток, протекание которого неощутимо.

Человек за письменным столом слышит, как пульсирует кровь в его висках, разгоряченных работой. Он смотрит непонимающими глазами на циферблат, по которому без определенной цели движется часовая стрелка, до самого утра не имеющая власти над человеком.

+++

Лирика и лирическая проза, всякий вообще неопосредствованный авторский разговор подстерегаем великим соблазном. Состоит он в том, что писатель сверх всего, что ему нужно сказать о себе и о мире, говорит еще о себе то, что знать никому не нужно, — поддаваясь щекочущей, инфантильной потребности приподымания завесы над тайным или — проще — самолюбованию и кокетству.

Беда писателю, если слово его написано не для дела, а для того, чтобы показать свою образованность, или из ряда вон выходящее благородство, или суровую солдатскую прямоту, или изощренность и искушенность в разных тонкостях жизни, или латентный огонь своего сердца.

Пушкин — по мнению современников, суетный и тщеславный — был поэтом предельной чистоты. Нет у него слова, написанного не с той целью, замутненного контрабандными, непретворенными в поэтическое познание эмоциями.
На худой конец можно хвастать и кокетничать в быту, выжигая из своего общественного слова двух этих непотребных двойников лирического самосознания.

+++

Права дурная литературная традиция, изображающая ученого и художника диким, заросшим, чудаковатым и проч. Дело даже не в отсутствии свободного времени (без передышки все равно нельзя работать), а в необходимости свободного от всего лишнего сознания.
Есть три возможности: свалить быт на других; поддерживать быт самому с тяжелым ущербом для работы; отречься от быта и зарастать, ради работы, — так в одиночестве и поступают люди с действительно мощными творческими потребностями.

+++

Пруст считал: не имеет, собственно, смысла писать разные романы, когда тема одна — отношение писателя к миру. Во всяком случае, покуда роман пишется, пусть он пишется как единственный в жизни.

Материя прустовского романа — это то интеллектуальное (но совсем не логическое) переваривание жизни, которое свойственно человеку больших культур. Душевная жвачка, — столь же непрерывная, как самое чувство жизни, — в процессе которой тема качается из стороны в сторону, вьется неисчислимыми повторениями и вариациями. Эмоциональность тем, составивших первооснову прустовского мира, — время и смерть, память, любовь и ревность, творчество, неутолимая жажда и вечно возвращающееся желание. Экзистенциальные темы у Пруста не замкнуты. Они выходят в монументальный ряд предметов его анализа — характеров, отношений, социальных ситуаций.

+++

Когда литературная система приходит к концу, то оказывается, что сильнее всего в ней успела износиться иллюзия реальности. Эти герои, встающие и садящиеся, и раскуривающие папиросу, и думающие словами, которые придумал автор, — литературный факт того же порядка, что единство места или цезура на второй стопе.

Если объективному повествованию угрожает условность пространства, то для повествования мемуарного — опасность скорее в ложном времени. Время, охлажденное воспоминанием... отодвинутое от человека. И самый человек — тоже, может быть, ложный, или, по крайней мере, двусмысленный; ведь неизвестно, как он переживает жизнь — как теперь или как тогда.

Быть может, для нашей жажды реального нужно, чтобы в свете конечного понимания совершающееся предстало бы совершившимся и все же продолжающим совершаться. И не нужны эти узкие ряды причин и следствий, факты с обрубленными ветвями, изолированные от путаной ткани жизни... Холод отодвинутого времени.

Если бы — не выдумывая и не вспоминая — фиксировать протекание жизни... чувство протекания, чувство настоящего, подлинность множественных и нерасторжимых элементов бытия. В переводе на специальную терминологию получается опять не то: роман по типу дневника или, что мне все-таки больше нравится, — дневник по типу романа.

+++

Пруст объяснил, зачем нужно искусство, и почему оно было и будет. Искусство — найденное время, борьба с небытием, с ужасом бесследности. Обретенная предметность, ибо всякий предмет — остановка времени Творческий дух одержал величайшую свою победу — остановил реку, в которую нельзя вступить дважды.

+++

Все, не выраженное в слове (вслух или про себя), не имеет для меня реальности, вернее, я не имею для него органов восприятия. Необходимо в каждом данном случае выдумать формулу, маленькую структуру, микрокосм сюжета, со своим собственным разрешением. Когда я вижу прекрасный пейзаж, не имея для него формулы, я испытываю ощущение ненужности происходящего, как если б я грызла семечки на лавочке в пыльном сквере. Все радости и горести жизни доходят какими-то словесными сгустками, как бы навязчивыми цитатами, надолго застывающими в сознании.

+++

На искусство работает не весь человек, но лишь некоторые функции человека. Некрасов в быту был картежник и покровитель красивых женщин, но то, что он писал о горе народном, было его реальным духовным опытом. Народолюбивые же имяреки — иногда просто врут. Сравнив результаты, можно измерить разницу.

Чтобы понять отношение между литературой и жизнью, надо отделить реальность духовного опыта (здесь требования, предъявленные художнику, неумолимы) от растяжимой эмпирии данных житейских ситуаций.

@темы: О книгах, Цитаты

---

Про дьявольские искушения и литучебу

Читал «Русь изначальную» и вспомнил, как мы в школе о Достоевском и искушениях Христа рассуждали. Мы с Андрюхой и Ленка, вроде. Вот Достоевский пишет, что католичество поддалось на второе искушение - когда сатана предлагал Христу власть над миром, католичество ее и ухватило (и Византия, кстати, тоже на это купилась). Мы же, умные детки, додумали, что протестантизм тогда поддался на первое - камни превращать в хлеба, увлекся социальной программой, заботой о желудке в ущерб душе. Ну а поскольку осталось еще и третье, то само собой вышло, что православиие поддается на третье искушение: когда Сатана говорит Христу - «бросься вниз, в пропасть, на камни, если ты Бог, тебя ангелы подхватят» - как-то так. И вот православные только и делают всю историю, что в пропасть кидаются в надежде на Бога, а потом кости по камням собирают.

Вот какие мы были умные детки в школе. Андрюха теперь в дурке постоянно, Ленка замужем то ли за ментом, то ли за гребцом, и весом в 150 кг, ну и я тоже, блин, не нобелевский лауреат.

+++

Я люблю определения. Интернетские учителя в мастер-классах для начинающих писателей рекомендуют, чтоб ни в коем случае не больше двух прилагательных подряд, а лучше одно. Гы-ы-ы-ы. Если надо, можно хоть сто подряд, рассказ из одних прилагательных написать, и может быть офигенно и динамично. А «золотые кудри» по-любому дерьмо.

Все эти секреты мастерства только заменяют одни штампы другими, и дают людям ненужные иллюзии. Смешно, насколько похожи сейчас книжки в пределах одного жанра (не в нетленке, а в масскультуре), как будто авторы изо всех сил стараются написать точно так же, как их предшественники, чтобы никаких сюрпризов, чтобы казалось, будто все эти фэнтези один и тот же автор пишет, по одним и тем же стилевым болванкам. Иногда жуть берет.

Обычно какие-нибудь умники выучат советы начинающим авторам наизусть, воспринимая их как истину в последней инстанции, начинают фанатически переделывать свои тексты в соответствии с новым откровением и окружающим замечания делать, замечают ошибки у Бунина с Толстым и все, понимают, что они достигли вершин. А текст как был бездарным, так и остался.

Взять хоть самое очевидное - вычеркиванье слов «свой», «свои» и т.д. Это уже за догмат идет, а зря. Не все стриги, что растет. Слову не обязательно смысловую нагрузку нести, оно может работать ритмически или интонационно, слушать надо. «И закрыл свои карие очи» - здесь лишних слов нет, здесь ритм (даже если не в стихе), здесь ударение, протяженность, остановка внимания. Да много чего может быть! Одно соблюдение правил текст талантливым не сделает. Да и какие правила вообще для носителя языка? Это мой язык, как хочу, так и пишу на нём. Нужно просто его чувствовать. А правила - для ЕГЭ.

Вот еще мастер-класс от Юрия Никитина:

"Чуть выше классом, уже не единицу, а добротную двойку заслуживают фразы типа: «Он взял свои рыцарские доспехи, долго шел с ними по длинному залу королевского дворца к выходу, поздоровался с королевой, бегом сбежал по ступенькам длинной лестницы, выскочил во двор, подозвал коня, сел на него верхом и поехал на фиг» . Ну не на фиг, но поехал. Дабы фразу спасти, ей надо придать объем. То есть сказать то же самое, но бросать взгляды с разных точек. Например: «Он взял свои рыцарские доспехи, портреты провожали его взглядами до самого выхода, королева ответила на поклон, ступеньки весело простучали под его сапогами, солнечный свет ударил в глаза, конь подбежал на свист, он сел на него верхом, мир рванулся навстречу…» То есть все то же самое, но приобретается некая стереоскопичность. А если убрать эти «свой», «свои», «его», уточнить, кто на кого сел, то и вообще станет приличнее."

На мой взгляд, первый вариант куда лучше - в нем есть безыскусность и ритм, а во втором чувствуется неистребимая игривая пошлость, пестрота, дебильные красивости - вроде бантиков на жопе. Ну зачем?

Хуже нет, когда люди набивают руку на таких штампах, а когда у них это начинает легко получаться, они начинают считать, что офигенно пишут. Словесный понос это как раз когда "легко течет". Не совсем в тему: но где-то так же некоторые журналисты подают с особым выражением фразы типа "Его величество футбол" или "люди в белых халатах". И в жизни такие люди встречаются, от которых я сбегаю, ломая ноги, чтобы не взбеситься и не искусать собеседника. Они в разговоре на любую тему лихорадочно вспоминают самую банальную и пышно звучащую фразу, которую всегда говорят в таких случаях, ими и оперируют. И считают себя гениями красноречия - вроде Волочковой или Киркорова.

+++

По-моему, любое описание процесса траха в дневниках - это не "о", а «вместо». Есть, наверно, исключения, но они единичны. В основном, - невоплощенные эротические фантазии, а если упор на процесс и эмоции - то наверняка и женские.

Это я к тому, что у меня чего-то сплошь эротические сцены в книжке пишутся и сны снятся неприличные. Блин. А те две девушки, с которыми я познакомился неделей раньше ("Скво" и "Хакамада") - я почему-то стал их подозревать в том, что они шпионки Госдепа. Какие-то у них папочки прозрачные, и что-то они там отмечают, говорят, что курсовик пишут, но я не верю и готовлюсь в случае чего дать отпор. Не получается непринужденного общения. Как вспомню про размещение ПРО в Европе - сразу мрачнею. Не нахожу я в себе на них вдохновения. Ничего, весна кончилась, даже коты скоро заткнутся орать, а я все ж человек разумный.

Что-то я будто пьяный. Вчерашние дрожжи, что ли, забродили внезапно?

@темы: О книгах, Жизнь, На фига козе баян, она и так веселая.

---

Адепты смертельных стилей

Здесь еще много такого и комментарии восхищенных зрителей, до сих пор рыдаю

@темы: Картинки

---

Харрошие две какие игры. Французы и англичане прямо порадовали, все-таки я не люблю наблюдать за деградацией прежде славных команд. А тут они показали, что еще ничего себе, живы.

@темы: Футбол

---

Лучшие фотографии космоса за месяц

Много сумасшедших фотографий, в т.ч. гибель Млечного пути

---

Кустурица - реклама Евро-2012

@темы: Футбол

---

Взгляд сверху

Фотосерия «Scenes of life» от Lucie & Simon

@темы: Картинки

---

Лучшие фотографии National Geographic в июне часть 1

@темы: Картинки

---

Гинзбург про любовь

Я хочу не невозможного. Подумаешь — невидаль. Все хотят невозможного. Я хочу алогического. Хочу, чтобы именно она, но совсем другой, была бы со мной, который был бы совсем другим. И этот алогизм мучит, как самая трезвая реальность.

+++

Мы — это те, кто тоже получили от детства вековую культуру любви и занесли ее в век совсем других катаклизмов. Как оно обстоит у следующих поколений — неясно; у них, кроме всего прочего, никогда уже не было свободного времени, что необходимо для культуры любви.

+++

— Так три типовые драмы...
— Две из них имеют классическую формулу: первая любовь и последняя. Предлагаю ввести еще одно звено — вторая любовь.
— Ммм... Почему именно вторая?
— Да нет. Не в том дело. Она может быть третьей или четвертой. Как, впрочем, и первая любовь далеко не всегда бывает первой. Это понятие качественное. Понятие жанра. Классическая первая любовь интеллектуального человека — великая, неразделенная, неосуществленная (она втайне не хочет осуществления). Никогда уж для нас в царстве любви не будет ничего пронзительнее молодой тоски, смертельнее первой боли; она должна смять еще нетронутую душу, и душа отчаянно сопротивляется. Чем крепче зуб, тем зубная боль нестерпимей. Потом придут наркозы усталости, гнилое терпенье, гнилое прощенье... А вторая любовь — это та, на которой человек отыгрывается. Она непременно должна быть счастливой, взаимной, реализованной. У Пруста это сделано очень точно: Жильберта и Альбертина — первая и вторая любовь. Настоящий человек понимает, что неразделенная любовь — это один раз красиво, а во второй раз — смешно. Вторая любовь — любовь человека, который хочет, чтоб его любили, и на меньшее не согласен. А дальше — драма второй любви. Нет уже этой беспримесно прозрачной боли, но драма счастливой любви как-то гнетущее драмы несчастной. Уже тем, что несчастье не входит в ее эстетику, в ее идеологическую программу. Совершается она в два приема. Сначала человек теряет возлюбленную, потом он теряет любовь, меняя тоску на скуку. Обязательность драмы была, вероятно, в том, что мы почему-то довольно долго сохраняли некий досуг. А досуг, породивший науку и искусство, порождал и душевные катастрофы — во всяком случае, начиная с восемнадцатого века.
— А как же третья типическая драма?
— Третья... Да минует нас эта любовь... Ну, та, которая и блаженство и безнадежность...

+++

Любовь сначала — ожидание счастья. Тот, кто любим, — чудесный аккумулятор счастья, сообщающий эту драгоценную силу всем вещам, даже самым неподходящим, всем явлениям мира, с ним разделяемым. Потом любовь — ожидание покоя, хотя бы успокоения. Классическое ожидание, с которым усталый человек всякий день возвращается к своему очагу. Когда и это проходит, приходит ожидание боли, которая может теперь поразить ежеминутно, по каждому поводу.
За этой третьей ступенью есть и четвертая: скорее провал, чем ступень, — когда больше не ждут.
Жестче всего сталкиваются люди, еще связанные и стоящие уже на разных ступенях отношений.
Один еще ожидает счастья, а другой тишины. Один еще чувствует боль и потому хочет боль причинять; другой, который уже ничего не хочет, — оскорбительно неуязвим.

Лидия Гинзбург

@темы: Цитаты

---

О том, какие книжки читал

1. Фазиль Искандер. Из записных книжек. 6/10

2. Добычин. В городе Н. 9/10.
Для меня он - открытие. Я решил его почитать, когда где-то прочел, что он вместе с Платоновым и Гайдаром был лучшим русским стилистом 20 века. Два первых имени у меня сомнений не вызывали, так что и за него я принялся - и не разочарован. Совершенно ни на что не похоже и чудесно. Стиль чист и ясен, но подражать невозможно. Тайна, как в Пушкине - «непонятно, почему это так хорошо». Пока только роман этот прочел, следующая книжка уже постреволюционная по содержанию как-то хуже пошла, но потом все равно прочту.

3. Юхан Теорин. Мертвая зыбь. Триллер. 7/10.
Опять, опять старческая европейская литература, тут герой-следователь - старик из богадельни старше 80 лет, который еще и ходит с трудом. А за девочку, которая ищет себя, - его дочь лет 45. Беда, что с ними происходит. Меня тенденция печалит, но книжка хорошая, написана крепко, такой шведский современный роман с детективным сюжетом, а не чистое развлекалово. Малость занудно.

4. Зелинский. Древнегреческая религия. 5/10.
Наверно, 19-нач. 20 века.. Слишком он старомодный, в духе Дройзена. Идеализация античности. В очередной раз поразился: насколько в кризисе было христианство в 19 в, поражает, что автор с такой мешаниной в голове считал себя, видимо, христианином и книжка в первую очередь предназначена верующим - а там такое размытие религии, такой экуменизм расплывчатый, что он, как все экуменисты («какая разница, в какого бога верить, лишь бы не было войны») - Христа совершенно потерял за гуманизмом и вообще про Него не вспоминает.
Ну да ладно, я не для этого его читал. И по основной теме он тоже меня разочаровал, хотя поначалу он меня увлек. Латышев точнее и научнее, но Зелинский обещал, что его книжка будет именно с точки зрения верующего, т.е. о главном, а не об археологии. В результате, то, что в ней толкового - как раз есть у Латышева, а остальное - более или менее фигня. Очень уж он идеализирует античность - да еще по собственным понятиям (викторианское целомудрие, понятие греха и т.д.). И получаются идиллии и пасторали, где на лужках козочки, а поселяне и поселянки водят хороводы, а добрые боги слушают их с облаков. Все это он еще старается поэтически изобразить.
А я вот ничего не идеализирую. Мне оно не нужно, потому что античность мне и реальная нравится, причем куда больше, чем идеализированная. И не только античность, но и вообще всё.

5. Бэккет. Воображение мертво, вообрази. 8/10.
Чудесный рассказ. Про мир между жаркой белизной и черной как смоль точкой замерзание и неподвижные тела людей - их глаза иногда распахиваются и всматриваются, не мигая, в глубины. И патетическое завершение: Оставь их там, потеющих и оледеневших…
Прекрасно. Я вообще абсурдистов люблю - Беккета, Ионеско, Стоппарада, наших обэриутов. Я еще по Хармсу замечал, насколько абсурд получается реальным, как этот мир чувствуется ярко, во всех деталях, всеми органами чувств. Как будто пелена с глаз спадает, если отбросить всякое привычное жизнеподобие.

6. Ксенофонт. Гиппарх. - 6/10.
Все-таки у греков конница - большей частью декоративный элемент, и еще для того, чтобы удрать от противника (Ксенофонт об этом больше всего заботится). Торжественные процессии и выпендрёж.

7. Жоржи Амаду. Капитаны песка. - 3/10.
Ах, как я лопухнулся. С какого-то хрена я думал, что Амаду в одном ряду с Кортасаром, Борхесом, Маркесом, Карпентьером. Я латиноамериканскую литературу очень люблю, и все чувствовал себя виноватым, что до Амаду так и не добрался. И вот добрался, блин.
Наивно, сентиментально и лживо. Дешевый совок, что-то вроде «Чипполино». Бедные бродяжки и малолетние преступники все такие хорошие, один там 60 человек убил с разными мучениями - но это жизнь виновата, а он славный паренек, и если бы пошел в революцию вместе с рабочим классом, то был бы ого-го какой герой! Все богатые монстры, все полицейские заслуживают мучительной смерти, а малолетние преступники - сущие ангелы, если их приласкать. Написано живенько, что-то вроде «Белого пуделя», только похуже.

8. Кэмерон. «Путь художника». - 2/10.
Дочитал. Очень неприятная книжка. Настойчиво проводится мысль: «Ах каким бы я был богатым и знаменитым, если б близкие люди не испоганили мне жизнь. Прокляни их и иди смело вперед к заслуженному успеху». Может, это в одном случае из тысячи и правда, но порядочные люди так вслух не говорят и не думают.
И насчет того, что художник в нас - это дитя, которое нужно ублажать. Да ничего подобного! Художник, поэт и т.д. может ребячиться и быть безответственным, трусливым, лживым и беспомощным во всем, кроме своего творчества. Тут он муж, а не дитя. На Мандельштаме особенно видно, он сдавал все позиции, кроме поэтических - «губ шевелящихся отнять вы не могли».
Нет, что-то дельное есть в этой книжке, то, что переходит из одного психологического руководства в другое. Призыв к бесстрашию и свободе. Он-то и работает, в этом самое важное.
Наверно, я зря эту книжку читал. Она для тех, кому в состоянии кризиса нужно сбить себя с мертвой точки и начать писать, хоть чего. Ну и для тех, кому скучно жить и хотелось бы считаться творческой личностью.
Эта книжка учит всякую фигню, которой занимаешься, гордо называть творчеством, критиков считать бесами в человеческом обличье и больше не комплексовать по этому поводу. Типа - и мы не хуже всяких там Моцартов сделали коллаж, вставив свою голову в фотографию Битлз. Я новый Энди Уорхолл, нафиг, теперь можно ждать предложений от Голливуда: написать сценарий о том, как я стал таким гениальным.

9. Валентин Иванов. Русь изначальная. Исторический роман, про объединение славянских племен и Византиию 4 века. - 7/10.
На самом деле, это не совсем роман, а великолепный материал к роману. Герои и сюжет даны пунктиром, и не они здесь главные. По жанру похоже на Мишле - история, слегка замаскированная под роман.
Основное - степень добросовестности и продуманности, с которой автор создает мир - в чудесных подробностях, широко и очень достоверно. На мой взгляд, лучше, чем Балашов, мне намного больше нравится, очень вдохновляюще.
Ложка дегтя: наивный дуализм. Языческая Русь прекрасна, честна и чиста, Византия христиан - извращенная, жестокая и порочная. Я Византию сам не люблю, не понимаю тех, кого заводит такой духовный гнёт власти, но бедные люди, которые о христианстве знают только инквизицию и убийство Гипатии.
Да, еще мой нюх учуял слэш. Тут такие прекрасные целомудренные дикари, которые убегают с брачного ложа в мужское воинское братство, а там всякие молодецкие забавы - заплыв голышом и борьба в обнимку с красивым чужеземцем, к которому сразу почуял необъяснимую симпатию и жгучее притяжение, побратимство и все такое. А женщины - только из чувства долга перед племенем и стиснув зубы и закрыв глаза. Один раз в десять лет и хватит. Гы-ы-ы. Мне нравится. Я тоже всё собираюсь завязывать с этим делом.

10. Бестужев-Марлинский. Аммалат-бек. 7/10.
Как-то я хаотически расставляю оценки. На самом деле, я ими отмечаю, насколько мне эта книжка пригодилась, а не то что бы приговор выношу, типа - это шедевр, а это дрянь. Нет, это не книжкам оценки, а ориентиры моего вкуса и потребностей.
Это - изящная романтическая штучка. Романтизм - все-таки дрянь. Какая бы из этого могла получится реалистическая повесть - офигеть, вроде «Хаджи-Мурата». Там сюжет на реальной основе, включая разрытую могилу с отрезанной у трупа рукой и головой. А получился пустячок. Пушкин всех этих ребят на тыщу лет обогнал.
Написано же здорово (это сам жанр порочен). Штампы и общие места в старых книжках уже перестают такими быть и снова смотрятся очень свежо. Описания быта, природы и всякие этнографические детали - прелесть, очень мне пригодились. Ради того и читал. И еще что-нибудь его потом почитаю.

11. Менандр. Брюзга. 7/10
Куда слабее Аристофана. Тот гигант и темы крупные и современные, а этот – миленько и о пустяках, но пишет хорошо. Ужос! Как жалко старикашку, он мне как брат-социопат, а над ним насмехаются!

12. Эсхил. Персы. 9/10
А вот это восхитительно! И перевод нормальный, а то меня Иннокентий Анненский своими декадентскими вольностями в Еврипиде всегда смущает. Конец смешной, на мой взгляд, Эсхил придумал, чтобы афиняне потом, расходясь по домам, повторяли и ржали над персидским горем, и еще сильнее чувствовали себя победителями.

13. Пикуль. Баязет. 7/10
Понравилось. В школе, когда я был снобом и эстетом и только классику читал, я считал, что такие книжки и в руки-то брать противно. Попробовал как-то открыть книжку Пикуля про Распутина и чуть не стошнило. Но потом кино «Моонзунд» чем-то зацепило, потом пару серий из «Баязета» посмотрел – и тоже как-то неожиданно въехал. Вот и книжка понравилась – военная, казаки хорошие, Карабанов плохой, но живой и обаятельный, я даже не ожидал. Бабенка только совсем никуда, как будто Пикуль женщин видел только как кенгуру в зоопарке.

14. Иванов Р.Н. Оборона Баязета: правда и ложь. 5/10.
Горячо восстанавливает справедливость, которая, по-моему, исторически совершенно не нарушена. По-моему, герои и преступники Баязета как раз разумнее всего определены в официальном решении о награждениях и т.д.
Пикуль, конечно, наврал. При совке был социальный заказ на идиотов-живодеров-тупиц-алкоголиков высших офицеров, из-за которых мы все войны и проигрывали. Вот Пикуль двоих таких и сочинил, и если Пацевича хоть как-то можно в эту категорию запихнуть (хотя ни трусом, ни алкоголиком он не был, просто суматошный, звезд с неба не хватал, а еще вдовец с пятью малолетними детьми), то хан Нахичеванский был как раз ни в чем не виноват и одним из главных героев Баязета, а не клиническим идиотом и предателем. Впрочем, и у Пикуля никаких порочащих его фактов нет – только типа башку выбрил, чтобы сдаться. На самом деле хан разумно написал, что капитуляция для него была абсолютно невозможна, п.ч. он был мусульманин, и сколько бы ни было причин для капитуляции, в его случае указали бы только эту. Он содрал белый флаг и возглавил оборону Баязета, и его за это наградили высшим орденом – св. Георгия.
А вот комендант Штоквич, которого Иванов в противовес хану делает злодеем, был официальным, назначенным командиром и формально все проходило под его руководством – вот его и чествовали как основного героя. И в этом тоже своя сермяжная правда есть. Хотя и героизма не понадобилось бы особого, если б запасли воду и продовольствие, но этого как раз не сделали.
В этой истории, по-моему, злодеев вообще нет. Так уж получилось. И Тер-Гукасов – может в Баязетской трагедии и виноват частично, но он в это время тысячи армянских семей спасал от резни и бросить их не мог, и не сам он так далеко забрел, а его Лорис-Меликов послал на себя внимание турок оттягивать. В общем, все хорошие люди и герои, но придурки, как обычно.

15. Гийота. Могила для пятисот тысяч солдат. 8/10
Наконец-то дочитал! Кошмарная, кошмарная книжка. Пятьсот тысяч зверских изнасилований, убийств и т.д. Похоже на конспект 120 дней Содома – только все это растянуто на 900 страниц. Я чуть не сдох еще на 50й, тошнило и голова болела, потом как-то притерпелся, и совсем уж ближе к концу начал видеть в этом некий смысл. Отвращение к войне эта книжка любому привьет. Постмодернистский жуткий мрак. Считается сильнейшим французским романом современности. Может и так. Хотя бы масштаб есть. И страсть. Но ужас. Читать никому не советую – замучаетесь.

@темы: О книгах

---

Про сны

1. Сны о снах. Мои бабушка и дедушка просматривали мои сны на компьютере и пытались их толковать по Фрейду. Их беспокоили мои отношения с девушками. Одна была там во сне, какая-то неприметная, и почему-то им не нравилась.

2. Баптистерий на площади Дуомо во Флоренции, его знаменитые золотые двери с барельефами. Я пытаюсь их открыть и рука проваливается внутрь, сквозь металл, как в другой мир и я там все хватаю за туловища этих золотых человечков, вытаскиваю их из двери, как морковку, они вырываются, я их отпускаю - но мне нужно за что-то зацепиться и открыть двери, потянув их на себя, вот я за этих человечков и хватаюсь. Сзади неслышно подходит падре в черной сутане и неподходящей оксфордской квадратной шапке. У меня руки по локоть утоплены в двеерной бронзе. Я смущаюсь, как будто меня застукали, когда я по чужим карманам шарил. Пытаюсь шутить: мол, сейчас вытащу кролика из шляпы. Падре вытирает пот со лба и смотрит на меня, как солдат на вошь.

3. Шуршанье шин велосипеда по мостовой, такой особый свист(тоже Флоренция, где-то у Санта-Кроче, вроде бы). Я обернулся - а это не велосипед, а девочка в цыганском платье крутит обруч, руки подняты, как у девочки на шаре, тоненькая талия, обтянутая черным, и цветастый яркий подол. Это обруч по талии так свистел, как велосипедные шины. Цирк шапито на площади.

@темы: Сны

---

Футбол смотрю, не знаю, за кого болеть, любимцев чего-то мало осталось. Пирло, Рибери, Озил - и все?

@темы: Футбол

---

Дачный дневник, 12 и 13 июня

12 июня. Трескучий гром в ясном небе. Словно по кругу его обежал. Одно маленькое облачко и из него выскакивает молния-иголочка, на свету бледная и неяркая. И снова треск и рокот - как будто чугунное яблочко по небесному блюдечку покатилось.

Редкие капли падают размером с кулак, по крыше, как будто не дождь, а яблоки падающие стучат, так редко и увесисто. На дорожке, еще совсем сухой - редкие следы от капель, размером с яблоко.

И наконец гроза. Сразу вдруг вспомнил про кучу всяких вещей, которые надо бы из-под дождя убрать, и сосед, видно, тоже. Крикнул мне через забор: «Это, бля, Путин на оппозицию грозу хотел напустить. Да промахнулся. Чему их только в КГБ учат?» Похватали джинсы с веревок и разбежались с радостным ржанием. Путин-громовержец - это мощно.

(Тут кстати оказалось, что оппозиция его реально обвиняет в громовержестве - Илья Пономарев озабочен. И просит помощи у Госдепа, я полагаю, потому что если он здесь будет бегать "Help, help!" - кто ему поможет?)

А тут и град как хлестанет! И ливень!

Как затихло, меня сразу вынесло бродить босиком - все залило выше щиколоток, вода стоит, прозрачная, чистая, ледяная. С деревьев вода за шиворот и на голову льется. Я весь вымок - такой восторг! Я белое вино пью. Праздник ведь. Облака великаньи и прекрасные до ужаса.

13 июня. Тихо так, прелестно, полный штиль. Все, что в окне вижу – как нарисованное, лист не вздрогнет. И небо ровно серое и неподвижное. Только капли иногда падают, редко-редко, медленно.

@темы: Жизнь, На фига козе баян, она и так веселая.

---

Гинзбург о тщете всего сущего

Я понял, почему у меня Интернет вис - потому что я выставил себе дату 15 мая (Мне каждый раз при включении приходится дату-время ставить).

«Как всегда, за общий грех против духа расплачиваются лучше, потому что остальным-то наплевать» (Лидия Гинзбург)

ЛГ для меня слишком советская и атеистическая. Почему-то я это в ней особенно сильно замечаю - наверно, п.ч. это проявляется всегда неожиданно. Темы такого подхода не предполагают, и вдруг - бац! В Лосеве этого не было совсем, а Гинзбург - человек своего времени. Из «табунка» - Н.Мандельштам о таком писала, сама в таком бегала в начале революции, им казалось, что их время пришло, а потом эйфория прошла, и их всех молодых и революционных, теоретиков и идеологов левого искусства - в общий барак с прочим стадом. Они на это никак не рассчитывали, оттого и особенно больно, наверно.

Вот она кстати сама пишет о проблемах атеистического восприятия действительности:

А тут печальные мысли атеиста под старость. Слава Богу, я в верую в жизнь вечную!

К тому, что сказал Екклесиаст об абсурде жизни и абсурде смерти, все последующие принципиально нового прибавили удивительно мало. А всё продолжали и продолжают свои вариации, потому что очень уж припекает.

Важна еще, впрочем, поправка Паскаля: если всмотреться, это так ужасно, что непременно, безотлагательно нужен бог. Слишком ужасно, чтобы выдержать. Выдержать без бога могут уравновешенные, заведомо убежденные в его несуществовании (нас таких много). Не такие мощные, как Толстой, не такие нервные, как Паскаль или Шестов. В Толстом соединилась мощь духовная с чувственной. И, при личной его высокой храбрости, он тем самым был подвержен двойному страху; потому что интеллектуальные люди боятся небытия, а чувственные — умирания.

+++

Мы — атеисты, — конечно, всю жизнь говорим о бессмыслице. Но это мы говорим, чувствуем же ее только припадками. А теперь бессмыслица стала незатухающим переживанием, свинцовым психологическим фоном.
— А кто говорил, что жизнь прекрасна? Не только ужасна, но прекрасна?
— Да. Но свинцовый привкус у меня не проходит.
— А ведь будет хуже. Пожалеешь о том, что не радовался, пока можно было дышать, и смотреть, и думать.
— Пожалею.

+++

Кроме отношений с богом, все остальное, согласно Паскалю, только отвлечение, развлечение — divertissement. Голое, предназначенное к уничтожению существование и отвлечение от него. Выносимо ли существование в чистом виде? — смотря по тому, как это повернуть. Непостижимый дар жизни, самый факт жизни — удивление и счастье. Другой поворот: страх перед голым, непонятным и смертельным существованием (этот тошнотворный ужас описан Сартром в «La Nausee»).

Отвлечения человеческие располагаются на многих уровнях — от обжорства до философствования. Некоторые отвлекаются на уровне писания, потому что другие уровни для них неадекватны; они не утоляют щемящее, похожее на раскаяние беспокойство о зарытом таланте.

Человек отвлекается, потому что иначе ему остается нестерпимое, попросту невозможное, чистое ожидание конца. Только безумие, животный распад сознания может нас увести от всего надстроенного над темной биологической сущностью — от культуры, от социума с его ценностями. Субъективными? Да, для атеистического сознания. Когда ценности объективны, человек уже не атеист; это, конечно, не значит еще, что он уверовал в бога.

(Лидия Гинзбург)

@темы: О книгах, И на луну не голоси

---

Что-то у меня с дайри странное - застрял в 9 июня. Избранное только того времени показывает, не реагирует на то, что пишу, вернее, после перезагрузки вроде показывает сегодняшнее число, а потом - опять 9, и не снимаются дискуссии и комментарии. Чудно. Попробую куки и пр. стереть.