ОСТАВШИЕСЯ КУСКИ О ГЕНРИХЕ

[волчок в тумане]

Выложил несколько последних страниц Генриха на Прозу. Ну точно, я же помнил, что у меня 7 глав. А 8 - черновик и недоделанная. Идея была объединить как-то композиционно 7 и 8, выправить, от чьего же в конце концов лица ведется речь, и чтобы завершалась чем-то внятным и эпохальным. Но нет, не успел. Кризис настиг и шарахнул по башке, все обрыдло.

Извиняться за то, что опять выложил незаконченную вещь не хочу. Может, как-нибудь доработаю, пусть пока там валяется.

У меня еще несколько кусков из второй части. Там миньоны вовсю, Шико, Франсуа, интриги, политика. Может, сюда кину. Хочу наконец отделаться от всего, что было раньше.

СВАТОВСТВО ВИЛЛЕКЬЕ

Помнится, после первой нашей встречи Франсуаза де Ла Марк несколько дней подряд попадалась всюду на моей дороге и жгла меня сизым взором. На исходе недели она преградила мне путь и силой отволокла в укромный уголок, где потребовала объяснений:

- Я и так рассуждаю и эдак, и все же не могу понять, что вам было от меня надо, мсье? Послушайте, мы с вами почти не были знакомы, двух слов друг другу не сказали, и вдруг вы так упорно стали добиваться свидания, сбили с толку моего отца, вы нагло споили его - да, да, - потом явились ко мне в комнаты каким-то разбойником, сметая на пути служанок, щедро облили меня своим красноречием, более похожим на брань, наконец, насильно уложили меня в постель - и все ради минутной ласки, которую я даже не успела почувствовать, а вы, наверняка, могли бы получить то же без хлопот у любой более доступной особы... Я поняла бы вас, если вы начали хвастаться легкой победой, которая не делает мне чести, - тогда бы я думала, что это просто низкая месть за какие-то мои прегрешения. Но вы, к счастью, и этого не делаете... Объяснитесь же!

- Все очень просто, моя сердитая кошка, я собираюсь на вас жениться и хочу узнать вас со всех сторон...

- Почему же вы не простите меня о новом свидании? Вы догадливы и самоуверенны, и могли бы рассчитывать на успех, хотя бы потому, что я сгораю от любопытства.

- Я уже выяснил все, что хотел - под юбками у вас все в порядке, не хуже, чем у других. Меня это вполне устраивает. Если же вы сгораете от тайных желаний, моя неблагодарная хрюшка, тогда выходите за меня замуж.

- Вы серьезно это говорите?

- Еще бы! И с нетерпением жду ответа. У меня, между прочим, еще уйма дел на сегодня. В конце концов, кто заинтересован в замужестве, девушка или мужчина? кому это нужно, вам или мне?

- Вы достойны смерти за дерзость и грубость. Я бы убила вас с наслаждением.

- Почему же вы не сделали даже попытки? Каждая честная женщина давно бы...

- Вы просто издеваетесь надо мной, - сказала она чуть не с настоящими слезами в глазах и зубами вцепилась в платок. - Вы сбили меня с толку.

- Решайтесь быстрее, дитя мое. Даю вам минуту на раздумье.

- Но я вам нравлюсь?

- Конечно. С какой бы стати я стал жениться на даме, которая мне совсем не нравится? Вы просто дурочка, если задаете такие вопросы.

- Вы любите меня?

- Так вам все и расскажи! Нет, детка, у мужчин тоже есть свои маленькие секреты.

- Да или нет?

- Положа руку на сердце - да! Так вы согласны стать моей женой?

- Вы безумец и меня с ума свели своей болтовней.

- Скажите да, и я от вас отвяжусь.

Она рвала платок в полосы. Я сделал вид, что собираюсь уйти.

- Постойте! - Она схватила меня за рукав. - Хорошо, я согласна, с вами я хотя бы не заскучаю. Но я никогда вам не прощу, что вы так по-скотски вырываете у меня согласие. Я вас ненавижу!

- У нас будет достаточно времени, чтобы обсудить свои чувства. А к кому мне обратиться за благословением?

- К моему отцу, Роберту де Ла Марку, которого вы, конечно, уговорите еще быстрее, чем меня. Он все время бредит вашими винными подвалами.

Виллекье по-братски поцеловал ее в лоб и удалился, оставив Франсуазу в каком-то печальном недоумении. Женку свою он в конце концов демонстративно прирежет.

ПОСЛЕ КОРОНАЦИИ

По пути в Париж король чуть не потонул под мостом святого Духа. Правда, даже мысли не было не плыть, тем более, что с боков подплыли Келюс и дю Гаст и внимательно следили, чтобы с королем не случилось ничего плохого. Они были серьезны и спокойны и выпустили его из-под своей охраны только когда он уже сидел на берегу, закутанный в шерстяное одеяло и пил горячее вино.

"Я ее уже забыл, - думал король, ежась и стуча зубами. - А когда еще помнил, когда она только только умерла, у меня уже не стало слез (слез на неделю хватило), стал смеяться. Мальчишки меня утешали, чем могли, ну вы понимаете, чем, мы и сами утешались у шлюх, а потом так кстати эта женитьба... тоже все было очень весело". Мальчишкам он был очень благодарен, они так его жалели...

- Ваша любовь нужна мне, как воздух, - говорит он вслух, поворачивая к спасителям бледное лицо. - Я несчастлив в любви, но небеса дали мне самое милое, что есть в этом мире - вас, друзья мои, вашу мирную и верную дружбу...

Он был весьма красноречив. Дю Гаст что-то сострил, но вид у него стал кротким и умиленным, а Келюс выпрямился и не отводил от короля глаз, и взгляд его становился все глубже.

КОРОЛЬ ПОСЛЕ СВАДЬБЫ С ЛУИЗОЙ ЛОТАРИНГСКОЙ

Тяжко переставляя ноги, как больной, вернулся в комнаты. Такой бледный и хрупкий, затканный в тяжелую торжественную ткань. Падая в кресла, он мыслью уносился в былое, тело же оставлял как сброшенную одежду - измятое и бессильное. Невидимо присутствовал тусклый, тонкий лик жены. Она была мила, покорна, молчалива, ханжески-остроумна, если приходилось говорить; о ее существовании он вечно забывал. При ней он без всякого смущенья натягивал панталоны, скривившись нюхал подмышки, надолго замирал, сидя на углу кровати и глядя на свои маленькие изящные ступни с брезгливой гримасой на лице. К ней в постель он ложился, как в гроб, был рассеянно нежен, холодные руки и ноги всегда. Чем горячее были поцелуи, тем более он остывал.

Лишение невинности - это Генрих исполнил впервые и чувствовал себя чуть не убийцей. "Я предпочитаю шлюх," - сказал он дю Альду на следующий день, что всеми было принято, как цинизм, на самом же деле он был испуган и потрясен ее болью и попытками сдержать крик не меньше, чем она сама. Неделю затем она трепетала, как птичка, когда он ложился в постель, но он до нее не дотрагивался, вытянувшись на самом краю кровати, и только через неделю, сильно напившись заставил себя вновь приблизиться к королеве. Вскоре после этого она так приспособилась к нему, что стала теряться в постели. Вечно терялась: отсутствием запаха, ровной умеренной теплотой тела, беззвучным дыханьем. Через месяц надоела смертельно; принужденная вежливость в постели так измучила обоих, что он вовсе перестал к ней заходить. "Видит Бог, Луиза - добрая жена! Слишком добрая! И старается мне не мешать. Так, что я по полчаса ищу ее между подушек, а потом еще в складках ночной рубахи. О нет, увольте, я предпочитаю чувствовать жертвой себя."

Все чаще заглядывал к Рене, которая сначала не прощала, потом приняла, но с оговорками. Генрих соглашался на все, протежировал ее любовникам, терпел взрывы ее дурного настроения, усмехался, разглядывая царапины и ссадины на своем теле. Они вместе стояли у одной черты, оба на грани безумия. Им было легко друг с другом. Яблоки и груши, как странные светила по небосводу, катались по темно-синей тарелке. Рене подкидывала то одно, то другое на руке, и яблочко катилось в сторону ущербным месяцем. "Крыса!" - однобокое солнце летит в угол и серая тварь отбегает, как тень при полуденном свете.

Задумавшись у мраморной руки с оплывшей свечой на ладони, Генрих писал: "Почему я к одним не слишком достойным людям отношусь, как к собственным детям, и имею склонность и охоту прощать им все бесчисленное число раз, а других, куда более достойных милости, не замечаю, будто они не существуют?" Ставил горький вопросительный знак и тяжело опускал подурневшую со времен счастливой молодости голову. "Почему?" И далее записывал уже сто раз сформулированное в задушевных разговорах и интимных письмах: "Я люблю тех, кого начал любить, и не перестаю любить никогда".

МИНЬОНЫ И ШУТЫ

Роза, роза, гелиотроп, нарциссы, гиацинты...

Он вдруг вылез по пояс из окна и, размахивая рукой, закричал: "Можирон, зайдите ко мне!" Там, внизу, по каменным плитам в окружении болтающих друзей и родственников шел один из незаслуженно любимых, не слышал призывов короля. "Луи Гиацинт!" - льстиво и сердито позвал еще раз, но юноша не услышал слабый голос. Королю оставалось только смотреть ему вслед, с высоты широкого подоконника. Можирон ступал важно, чинно, но все же споткнулся два раза на совершенно ровном месте.

Лилии полевые, синие васильки, увядшие маргаритки, вечно свежие незабудки...

В последнее время он сохранил для себя лишь двух друзей. Первый - Шико, благообразного вида колченогий урод с большим сморщенным лицом, второй - Сибло, уродец со слабым и злобным сердцем. Не то чтобы король разлюбил прежних своих любимцев, вовсе нет. Он их разобидел, разогнал, но в глубине души чувствовал, что чем дальше они от него, тем для них безопаснее. Он, как прокаженный, боялся, что заразит своим несчастьем тех, кого любит. Те несчастные события, которые предшествовали его коронации, и начало царствования, омраченное заговорами и мятежами, не давали ему времени прийти в себя. Он дергался от каждого шороха, но вместо страха за свою жизнь испытывал лишь болезненное отвращение к такой жизни. Он пока не набрался сил снова любить, но не хотел фальшивить, чтобы украсть в ответ немножко искренней нежности. Он знал, что ему нужно найти приют, тихий приют, где он мог бы прийти в себя, и тогда все вернется, но пока прятался от всех и предпочитал общество шутов.

Генрих записывал о Шико: "Он мой хороший друг, понятливый, разумный и чуткий, чьим мнением и советами я дорожу. Он воспринимает свое несчастье с философской иронией. Помню, что как-то он явился ко мне, странно взволнованный..."

...И, краснея, сообщил, что намерен жениться и назвал избранницу - какую-то девицу с кухни. Он был не совсем уверен в успехе своего предприятия, Генрих ободрял его, как мог, и дал ему денег на подарки, чтобы девица была благосклоннее. На следующий же день Шико с самым залихватским видом опытного повесы сообщил, что раздумал жениться, поскольку дама и без того осталась довольна, разделив с ним высшее блаженство, и, пожалуй, не стоит губить свою жизнь, связывая себя нерасторжимыми узами с одной особой, когда вокруг так много возможностей для развлечений. Его дела пошли в гору - теперь ему перепадает не только от кухарочек, иные благородные дамы тоже непрочь испытать его мужские достоинства, которые Шико ловко сумел выставить в самом привлекательном свете. Карлик носит штаны в обтяжку и надувается, как петух, от гордости, когда его называют ветреником, развратником и опасным соблазнителем. "Мужчине трудно удержаться от искушений, - говорит он, с трудом влезая на стул. - Ты, Анрио, знаешь это не хуже меня!"

Ах, только влюбленный не подвластен искушеньям! А любовь истлела в земле, как осыпавшийся яблоневый цвет. Шико рядом, похрапывает в кресле, занимая места не более, чем собака. Король благодарно взглянул на щегольской башмак ребячьего размера, торчащий из-за спинки, и записал: "Его острый блестящий ум, выдержка и язвительная ловкость в разговорах делают его ценным союзником и опасным противником для многочисленных моих врагов".

А Сибло... Этот глухонемой карлик больше зверь, чем человек. Слава Богу, вот он, у ног, а не в зверинце, куда он часто убегает. Генрих запрещает ему ходить одному в зверинец - Сибло так слабо приспособлен к жизни, что может сунуть руки и голову в клетку льва, и вообще, эти посещения приводят его в болезненное возбуждение: он воет и рычит на зверей, скалит зубы, исступленно швыряется грязью, и звери приходят в бешенство, хотя поддразнивания людей они обычно принимают с обидным равнодушием. Уследить за ним трудно - он сбегает из-под надзора, дикой тенью проскальзывает мимо сторожей, и тогда сразу посылают за королем, потому что никто другой не сможет вывести его из зверинца без урона для себя. Генрих прибегает, всплескивая руками: "Как вы могли, Сибло? Я же не велел вам, я, король..." и силой оттаскивает его от клеток, Сибло упирается, оборачивается назад, выворачивая себе шею, а королю руки, и недовольно ворчит.

"В отличие от Шико, Сибло слабого здоровья и ужасно мучается от хворей - обычно люди переносят боль терпеливо, пытаясь сохранить лицо, а он страдает откровенно и некрасиво, всем на радость. Даже Мирон, добрый человек и прекрасный врач, не испытывает к нему сострадания, и я не доверяю ему лечения моего злюки".

Сибло никто не любит - еще бы! гаденыш может с удовольствием помочиться на подол зазевавшейся дамы или нагадить в углу. Он назло прячет в себе все человеческое. К одним королевским собачкам он снисходителен - дергает за хвосты, наступает на лапы, но не размозжит голову щенку. У бедняжки не хватает ума даже на то, чтобы делать свои гадости только в присутствии короля и не попадаться на пути обиженных заплеванных кавалеров. Однажды он плеснул соусом в королеву-мать, и Генрих три дня умолял ее простить неловкость обиженного Богом существа, а она непримиримо сжимала губы, и только на четвертый день, снисходя к просьбам и даже слезам любимого сына, процедила: "Если Вы так дорожите его жизнью, то должны следить, чтобы он больше не попадался мне на глаза". От других же беднягу спасает только непостижимая ловкость и быстрота - поймать его также сложно, как улетевшего попугая. Он может забраться под потолок по шпалерам, жестоко кусается, царапается и воет, как зверь. Смельчак Бюсси, однажды им покусанный, прижигал места укусов, опасаясь бешенства. Его часто тайком от короля жестоко бьют - бедный зверь, торопясь и спотыкаясь, бежит к Генриху за защитой, роняя кровавые сопли и потирая избитые бока, но не может назвать обидчика, и Генрих, гладя его маленькую сплющенную голову, с ужасом думает, что когда-нибудь ему сообщат, что в одном из темных углов нашли скрюченный трупик гадкого злюки - не уследить ведь...

"Приходится следить за ним самому". Даже из друзей король мог положиться только на Келюса и Виллекье. Келюс не обидит маленького, он убирается с пути Сибло, как собаки, и не жалуется, если маневр не принесет желаемого успеха. (Можирон тоже незлой мальчик, но оставляя его с Сибло, больше приходится беспокоиться о безопасности Можирона. Сибло как-то пытался перегрызть ему горло, а бедняга только слабо орал и обморочно закатывал глаза). А Виллекье - тот же зверь, только поумнее и посильнее - смотрит на Сибло равнодушным волчьим взглядом и маленький уродец поджимает хвост и предпочитает не злить его. Но на самом деле только король чувствует себя его единственным защитником и, несмотря на привередливость и брезгливость в других отношениях, спокойно переносит гнусный затхлый запах его сморщенного тела и выбирает вшей из его сальных и слипшихся волос. Маленький злюка страдает частыми припадками, и Генрих часами укачивает Сибло на руках, оттирая зеленоватую пену с оскаленного рта и вонючий пот с узкого лба. Он легкий, как соломенная кукла, сухой, почти без веса. Липкая слюна стекает с вывернутых губ и засыхает на рукаве короля несмываемыми полосами, он ворчит и стонет, как больной зверь. Его цепкие обезьяньи объятия довольно болезненны - от жестких, желтых, крепких и острых ногтей остаются глубокие царапины. От боли его челюсти судорожно сжимаются, и он рвет зубами рукав, чтобы не покусать короля, к которому он по-своему привязан. Иногда он все же цапает Генриха зубами, как собака, но ни разу не покусал до крови. Когда его мучают газы, король гладит круговыми движеньями его вздувшийся живот, и Сибло смотрит на него мутными красными глазами скорее требовательно, чем благодарно. Генрих говорит: "Мой красавец, моя прелесть, мой умный, хороший, славный Сибло", - и бедняжка успокаивается.

"Бедный мой испорченный звереныш... Он оставляет за собой липкие следы, как улитка. В общении со многими достойными людьми я выказываю гораздо меньше терпения и снисходительности, но ведь они проживут и без моей заботы, а этот кашляющий, вздорный, злобный и ненавидимый всеми уродец - куда он денется без меня?" Генрих почесал поскуливающего Сибло за ухом, и поморщился оттого, что вспомнил дерзкий выговор Шико: "Лучше бы подумал о том, как обрюхатить свою жену, Анрио, - сказал тот на днях. - А то будешь на том свете вечно няньчить этого гаденыша за то, что не завел вовремя своих детишек".

Король бросился к столу и, сердито брызгая пером, записал: "Совокупление повышает народонаселение, служит укреплению монархии, дает наследника короне, а также основную массу налогоплательщиков. Оно слишком практично и полезно, и оттого ненавистно мне. Я особым указом запретил бы совокупление, чтобы все смиренно, без боли и страданий вымерли самым естественным образом, и земля стала бы прекрасной пустыней... Какое бессмысленное и порочное кипенье страстей! А сколько волнений для женского чрева?! Слава Богу, моя жена бесплодна".

@темы: О моей книжке, Зарею жизни я был дитя, Генрих III Валуа