Я не червонец, чтоб быть любезен всем
Бродский. Из книги С. Волков. Диалоги с Бродским
Сюзан Зонтаг как-то, помню, в разговоре сказала, что первая реакция человека перед лицом катастрофы примерно следующая: где произошла ошибка? Что следует предпринять, чтоб ситуацию эту под контроль взять? Чтоб она не повторилась? Но есть, говорит она, и другой вариант поведения: дать трагедии полный ход на себя, дать ей себя раздавить. Как говорят поляки, «подложиться». И ежели ты сможешь после этого встать на ноги – то встанешь уже другим человеком. То есть принцип Феникса, если угодно. Я часто эти слова Зонтаг вспоминаю.
Оден ложился в девять часов спать. Вот в это время подходить к нему было бессмысленно. Насколько я знаю, он всю жизнь соблюдал своеобразный режим. Вставал довольно рано и, я думаю, первый свой мартини выпивал примерно в полдень. Я его помню об это время – в одной руке рюмка, в другой – сигарета. После ланча Оден ложился спать. Просыпался, если не ошибаюсь, часа в три. И тогда начинался вечерний цикл.
СВ: При этом Оден был довольно-таки плодовит: стихи, критическая проза, пьесы…
ИБ: Я думаю, этот поэт потерял времени меньше, чем кто-либо. Он еще умудрялся невероятно много читать! То есть можно сказать, что вся жизнь Одена сводилась к сочинению, чтению и к мартини между.
При всем разнообразии жизненных обстоятельств автора, при всей их сложности и так далее, вариации эти куда более ограничены, нежели продукт творчества. У жизни просто меньше вариантов, чем у искусства, ибо материал последнего куда более гибок и неистощим. Нет ничего бездарней, чем рассматривать творчество как результат жизни, тех или иных обстоятельств. Поэт сочиняет из-за языка, а не из-за того, что «она ушла». У материала, которым поэт пользуется, своя собственная история – он, материал, если хотите, и есть история. И она зачастую с личной жизнью совершенно не совпадает, ибо – обогнала ее. Даже совершенно сознательно стремящийся быть реалистичным автор ежеминутно ловит себя, например, на том, что «стоп: это уже было сказано».
* * *
Писателям, которым приходиться писать все время, без перерыва, без большого отдыха, необходимо научиться той технике с которой можно работать в любое время и во всяком состоянии.
Отсутствие творческой энергии, отсутствие вдохновения, оказывается, можно заменить. Можно работать и хорошо писать, не имея вдохновения, не испытывая никакого творческого напряжения. Есть какие-то рецепты, какие-то законы, знание которых вполне заменит творческое вдохновение.
Каков же этот рецепт и как его отыскать? Для этого следует присмотреться к собственному вдохновению, когда оно бывает.
Присматриваясь к тому, как я работаю подсознательно, я прихожу к выводам, что самое главное в этой работе – три основных положения.
Первое – правильное построение рассказа, правильная пропорция материала в каждой его части. Это дело наиболее легкое. Этому просто научиться, делая всякий раз подробный план рассказа.
Второе – точность изложения и наиболее сильные слова и образы, которые при вдохновении возникают сами собой. Без вдохновения – необходимо пользоваться записной книжкой.
И наконец третье, то, чему научиться наиболее трудно, – это, так сказать, плавное течение рассказа, одно дыхание, если так можно назвать это отсутствие швов, которые обычно получаются при удающейся не сразу работе. Читатель может и не заметить этих швов, но зато он заметит отсутствие плавности, немонотонности вещи, и тогда интерес к ней если и не пропадет, то уменьшится. Становиться трудно читать. Внимание ослабевает. Легко оторваться.
Избежать этого, не имея вдохновения, конечно, чрезвычайно трудно. Тут требуется упорное мастерство, навык и правильный глаз, который видит шероховатости. Эти шероховатости и швы стираются или заполняются словами.
Повторяю: научиться этому можно упорным трудом. Причем все неудачи чрезвычайно полезны и поучительны.
М.Зощенко
Ремесленник и настоящий художник как раз тем и различаются, что один знает свои возможности, а другой – нет; вот почему одно занятие беспроигрышно, другое – безмерно опасно.
Д.Фаулз
Подлинный писатель никогда не умеет писать. У него может только еще раз получиться. Подлинный замысел мучительно невыразим. Стоять на его пороге, чувствовать его как воспоминание и пред как будущее и не мочь ничего с ним поделать, довести себя до предела отчаяния, прежде чем он, сжалившись, что ли, сам себя не напишет...
А.Битов
Нет литературного произведения, которое бы рождалось без формы. Какие бы мотивы ни лежали в основе толчка к творчеству – без формы произведение не рождается. Это бесспорный факт, по которому, конечно, нельзя судить о приоритете именно формы. Сам выбор формы может говорить о содержании. Но выбор, отбор, контроль – это уже вторичная стадия дела, а в основе у всякого художника ясный поиск чистой формы. Неопределенное чувство ищет выхода в стихи, в размер, в ритм или в рассказ. Дело художника – именно форма.
В. Шаламов
Первоначальный творческий толчок исходит именно от формы, когда нет еще ничего ясного, определенного. А ведь закон поэзии основной в том, что поэт, садясь за стихи, не знает, чем он их кончит.
Знающий конец – это баснописец, иллюстратор. Тот же закон действует и в прозе. У нас с умилением цитируют (Флобера о) Бовари. Пушкин огорчался по поводу Татьяны – примеров такой несвободы в литературе миллион.
В. Шаламов
Чтобы проза могла двигаться, ее нужно затормозить. Загадка нужна как торможение рассказа. То есть проза возникает вместе со способом заинтересовывания, со способами смыслового торможения.
Это рассказ о невиданном, прошедшем, будущем, о путешествиях, не записанных в истории, рассказ о нераскрытом преступлении, о чуде, чаще рассказ о невероятном происшествии.
В.Шкловский
Я встаю убежденный, что предстоит сделать нечто. Я чувствую, как во мне едва уловимо растет напряжение, как у авгуров. Моя записная книжка валяется возле меня. Я хватаю ее листаю рассеянно. Пролистав, начинаю снова – на сей раз внимательнее. Записи до того неразборчивы, что может уйти год титанических усилий, чтобы прочесть простую фразу. Некоторые строки я и сам уже не в состоянии расшифровать – о них позаботятся мои биографы. Я все еще не могу отвязаться от мысли, что собираюсь написать нечто. Я просто пропускаю страницы записной книжки под пальцем, словно разминая руку. Так мне кажется. Но когда я делаю эти пассы над страницами, что-то фатальное неуловимо быстро происходит со мной…
Эта строка кричит мне примерно в десять часов утра. С того момента и дальше – до четырех утра сегодня – я пребываю во власти неведомых сил. Я оставляю в сторону пишущую машинку и начинаю писать под их диктовку страницу за страницей, и память подсказывает, где искать подробности событий. Содержимое всех папок, по которым были рассортированы рукописи, вывалено на пол. Я лежу на полу и, с карандашом в руке, лихорадочно облекаю в словесную плоть костяк черновиков. Это продолжается бесконечно. Все во мне ликует, и в то же время я ощущаю некоторое беспокойство. Если так будет продолжаться и дальше, я рискую заработатьзаработать геморрой.
Часа в три я решаю взбунтоваться. Пойду куда-нибудь и поем. Может, после ланча все это кончится. Вывожу велосипед, чтобы разогнать застоявшуюся кровь. Не беру с собой записной книжки – специально. Если диктовка возобновиться, тем хуже. Я ушел обедать...
...Пью уже вторую бутылку, и вся скатерть покрыта моими каракулями. В голове невероятная легкость...
...Кто-то не переставая диктует мне – ничуть не заботясь о моем здоровье.
И вот так целый день, можете поверить. Я уже давно сдался. Хорошо, говорю я себе. Если сегодня день идей, так тому и быть. И я работаю, как раб, словно только об этом и мечтал.
После обеда чувствую себя как выжатый лимон. Идеи все еще переполняют меня, но я так измучен, что теперь могу только снова лечь, и пусть они щекочут меня, как электромассаж. Сил у меня в конце концов осталось только на то, чтобы взять какое-нибудь чтиво и отдыхать. В руках у меня старый номер журнала. Вот что отвлечет меня и успокоит. к моему изумлению журнал открывается на словах: «Гете и его демон». Мои пальцы снова сжимают карандаш, поля страниц покрываются пометками. полночь. Настроение у меня приподнятое. Диктовка закончилась. Я вновь свободный человек.
Г.Миллер
Лучшее время для обдумывания: утро, самое раннее, еще как бы спросонья. В первые секунды после пробуждения бывают пронзительные догадки.
Когда пишешь большую вещь, постепенно так в нее погружаешься, что думаешь о ней постоянно, и ночью тоже. не в часы бессонницы, а именно – во сне. Так что утренние догадки есть как бы осколки мыслей из сна.
Заметил определенно: в эти короткие миги – едва продрал глаза, но еще не потянулся за тапочками – придумалось немало полезного.
Ю.Трифонов
...Чехов нашел новый прием, как оживить своих персонажей, вкладывая в их уста какую-нибудь глупую шутку, или глуповатое наблюдение, или неуместное воспоминание, – вместо того чтобы принуждать скрягу все время толковать о золоте, а врачей – о пилюлях.
В.Набоков
Ни одной второстепенной детали, ни одной лишней черты: только суть, экстракт, синтез, открывающийся глазу в сотую долю секунды, когда собраны в фокус, спрессованы, заострены все чувства. Сегодняшний читатель и зритель сумеет договорить картину, дорисовать слова – и им самим договоренное – будет врезан в него неизмеримо прочнее, врастет в него органически. Здесь – путь к совместному творчеству художника и читателя. Это о том, каким, по-моему, должен быть словесный портрет.
Е.Замятин
Всякий портрет – условная смесь долговечного с сиюминутным. Добавляя детали, мы только уменьшаем сходства.
Довлатов действовал наоборот. Перенося свою модель на бумагу, он убирал все, без чего можно было обойтись. То, что оставалось, оставляло шрамы на память. Иногда Довлатову хватало одного деепричастия: «Ровно шесть, – выговорил Цуриков и, не сгибаясь, почесал колено». ...Довлатов для каждого персонажа искал ту минимальную комбинацию элементов, соединение которых делает случайное неизбежным. Этим довлатовские портреты напоминают японские трехстишия: «Она коротко стриглась, читала прозу Цветаевой и недолюбливала грузин».
А.Генис
Вот пришла мне мысль, и я ее записываю. Затем надолго откладываю. Проходит два-три месяца, опять к ней возвращаюсь, и так иногда несколько лет продолжается. У меня особая какая-то любовь к переделкам. Есть такие люди, которые напишут вещь и больше не могут ее видеть. У меня иначе: написать мне трудно, а переделывать нравится.
И.Бабель
Записывая, я часто произношу вслух отрывки диалога: ухо – хороший цензор.
Э.Хемингуэй
Художнику не следует слишком много говорить. Если он много говорит, он ровно на столько меньше пишет.
У.Фолкнер
Приступая к роману, Тургенев прежде всего составлял список персонажей, и нередко реальное имя модели записывалось рядом с именем героя романа. Вслед за такого рода списком Тургенев составлял биографические справки на своих героев. В них мы находим описание внешности, заметки о предках, нравственные оценки. Нередко в этих заметках названо несколько реальных прототипов, черты которых совмещаются в персонаже.
Каждый, кто изучал метод работы различных романистов, видит, что Тургенев тут близок к самым великим из них. Бальзак не раз упоминает «виварий», из которого он тоже черпал питательный материал для своих романов...
Художественное творчество – не сотворение мира из ничего. Это перегруппировка элементов действительности. Ведь даже технические изобретения не сотворение материи, а лишь новая конструкция, созданная из ранее известных деталей.
А.Моруа
Мало еще одних воспоминаний: нужно уметь забыть их и с безграничным терпением выждать, когда они начнут снова снова всплывать. Потому что нужны не сами воспоминания. Лишь тогда, когда они претворяться внутри нас в плоть, взор, жест и станут безымянными, когда их нельзя будет отделить от нас самих – только тогда может выбраться такой исключительный час, когда какое-нибудь из них перельется в стихотворение.
Р.М.Рильке
Быть писателем – значит иметь самую ужасную профессию. Писатель – человек одержимый, и поэтому он вынужден, обречен постоянно работать. Это изнурительный труд в одиночестве, а результат никогда не бывает таким, как хочется. Пытаешься снова и снова, но все равно не выходит. Что за вознаграждение получает писатель, не знаю.
У.Фолкнер
Мне кажется – начинающих художников не существует. В течение долгих лет мы приобретаем лишь сумму приемов и опыт жизни, но самоощущение – какое в начале, такое до конца дней.
И это самоощущение – сплав горького отчаяния и величайшей веры в себя. Должен ли художник верить в себя, как в бога? Да. Должен ли постоянно угрызаться и сомневаться в своих возможностях? Да. И спрашивать себя: кому нужна чепуха, которой я занимаюсь? Да! Да! Да!
Поэтому все равны. Начинающие, маститые, неудачники, мировые знаменитости.
Ю.Трифонов
С чего начинается произведение? Иногда с реального события, иногда – с образа. С идеи я никогда не начинаю, потому что я не очень-то знаком с разными идеями, они меня просто не интересуют.
У.Фолкнер
Много лет я веду записные книжки, но записываю мало, главным образом – фразы. Раньше записывал пейзажи, случаи, которые наблюдал, и пр., но это мне ни разу не пригодилось: память (подсознательная) хранит все, нужно ее только разбудить. Но фразы, словечки записывать необходимо. иногда от одной фразы рождается тип.
А. Толстой
Когда приходит вдохновение, разум берет отпуск; ты отдаешь его кому-то другому, какой-то невидимой, невиданной силе, которая вселяется в тебя – очень подходящее выражение. И что же, черт возьми, это значит, если вообще что-то значит? Что происходит, когда механизм ума снижает обороты или останавливается? Как ни смотри на это, но подобный модус операнди явно из другой категории. Механизм работает великолепно, но цель и назначение неизвестны. В этом есть какой-то иной смысл... Великий смысл, если принять его без вопросов. Он станет полной чепухой, если пытаться исследовать его механизмами другого типа...
Г.Миллер
Находят минуты. когда чувствуешь желание писать, – еще не знаешь, что именно, но чувствуешь, что будешь писать. Это настроение поэты и называют «приближением Бога». Эти минуты доставляют единственное наслаждение художника. Если бы их не было, никто бы и писать не стал. После, когда приходится приводить в порядок все то, что носится в голове, когда приходится излагать все это на бумаге, – тут-то и начинается мучение.
И.Тургенев
Бальзак любил женщину в течение почти 30 лет. И за эти годы он лишь три раза с ней встречался. Первый раз две недели, второй раз месяц, и наконец, уже будучи развалиной, за полгода до смерти, он женился на ней. Вот пример необычайной сублимации, переключения низменных процессов на творчество.
М.Зощенко
Вход в профессиональный мир, в профессиональное искусство – страшная черта, и желательно ее не переступать.
А.Сокуров
Нужно всегда иметь в виду, что искусство – божественная игра. Эти два элемента – божественности и игры – равнозначны.
В.Набоков
Мне очень нравятся слова Набокова, что в прозе в конечном итоге останется лишь то, что порождено шаманизмом, что выборматывается само собой, крадется окраинами сна, оживает в сумерках...
Внешние впечатления не создают хороших писателей; хорошие писатели сами выдумывают их в молодости, а потом используют так, будто они и в самом деле существовали.
В.Набоков
Писатели не знают, почему пишут; никакой психоанализ не способен объяснить, почему они пишут. Они не знают, почему, столкнувшись с неразрешимой трудностью, отправляются на прогулку, и по возвращении трудность разрешена. Они не знают, почему в самом начале романа вводят в повествование случайного персонажа, который впоследствии сыграет важную роль в развитии сюжета. Когда тебе пишется, действительно возникает чувство, что твоей рукой кто-то водит. Оден сравнивал написание стихотворения с отмыванием старой грифельной доски, покуда на ней не начнут проступать буквы.
М.Эмис
Я пишу, потому что чувствую себя несчастным. Писательство – способ побороть это чувство. Закончив книгу, ощущаю пустоту, смятение. Чувствую себя алкоголиком, который бросил пить. Единственный выход – немедленно погрузиться в работу снова. Чтобы между предыдущей книгой и новой не вклинился вакуум.
М.В.Льоса
Писательство, как сама жизнь, есть странствие с целью что-то постичь. Оно – метафизическое метафизическое приключение: способ косвенного познания реальности, позволяющий обрести целостный, а не ограниченный взгляд на Вселенную. Писатель существует между верхним слоем бытия и нижним и ступает на тропу, связывающую их, с тем чтобы в конце концов самому стать этой тропой.
Г.Миллер
К писательству меня тянуло, поскольку это было единственное, что мне оставалось открыто и заслуживало приложения сил. Я честно испытал все иные пути к свободе. В так называемом реальном мире я был неудачником по собственной воле, а не по способности к нему приладиться. Писательство не было для меня «бегством», иначе говоря, способом отгородиться от повседневной реальности; наоборот, оно означало, что я еще глубже ныряю в этот замусоренный пруд – с надеждой добраться до родников, постоянно обновляющих плещущуюся в нем воду, не замирающих, вечно бьющих. Оглядываясь на свой путь, я вижу себя человеком, способным взяться почти за любую задачу, за любое дело. К отчаянию меня привели монотонность и стерильность всего внешнего бытия. Мне нужно было такое царство в котором я буду одновременно и господином, и рабом, а им могло стать лишь искусство. И я вошел в этот мир, не обладая никакими явными талантами, ничего не умея, ни к чему не годясь, – неловкий новичок, который почти онемел от страха и понимания грандиозности того, за что берется.
Г.Миллер
Сюзан Зонтаг как-то, помню, в разговоре сказала, что первая реакция человека перед лицом катастрофы примерно следующая: где произошла ошибка? Что следует предпринять, чтоб ситуацию эту под контроль взять? Чтоб она не повторилась? Но есть, говорит она, и другой вариант поведения: дать трагедии полный ход на себя, дать ей себя раздавить. Как говорят поляки, «подложиться». И ежели ты сможешь после этого встать на ноги – то встанешь уже другим человеком. То есть принцип Феникса, если угодно. Я часто эти слова Зонтаг вспоминаю.
Оден ложился в девять часов спать. Вот в это время подходить к нему было бессмысленно. Насколько я знаю, он всю жизнь соблюдал своеобразный режим. Вставал довольно рано и, я думаю, первый свой мартини выпивал примерно в полдень. Я его помню об это время – в одной руке рюмка, в другой – сигарета. После ланча Оден ложился спать. Просыпался, если не ошибаюсь, часа в три. И тогда начинался вечерний цикл.
СВ: При этом Оден был довольно-таки плодовит: стихи, критическая проза, пьесы…
ИБ: Я думаю, этот поэт потерял времени меньше, чем кто-либо. Он еще умудрялся невероятно много читать! То есть можно сказать, что вся жизнь Одена сводилась к сочинению, чтению и к мартини между.
При всем разнообразии жизненных обстоятельств автора, при всей их сложности и так далее, вариации эти куда более ограничены, нежели продукт творчества. У жизни просто меньше вариантов, чем у искусства, ибо материал последнего куда более гибок и неистощим. Нет ничего бездарней, чем рассматривать творчество как результат жизни, тех или иных обстоятельств. Поэт сочиняет из-за языка, а не из-за того, что «она ушла». У материала, которым поэт пользуется, своя собственная история – он, материал, если хотите, и есть история. И она зачастую с личной жизнью совершенно не совпадает, ибо – обогнала ее. Даже совершенно сознательно стремящийся быть реалистичным автор ежеминутно ловит себя, например, на том, что «стоп: это уже было сказано».
Писателям, которым приходиться писать все время, без перерыва, без большого отдыха, необходимо научиться той технике с которой можно работать в любое время и во всяком состоянии.
Отсутствие творческой энергии, отсутствие вдохновения, оказывается, можно заменить. Можно работать и хорошо писать, не имея вдохновения, не испытывая никакого творческого напряжения. Есть какие-то рецепты, какие-то законы, знание которых вполне заменит творческое вдохновение.
Каков же этот рецепт и как его отыскать? Для этого следует присмотреться к собственному вдохновению, когда оно бывает.
Присматриваясь к тому, как я работаю подсознательно, я прихожу к выводам, что самое главное в этой работе – три основных положения.
Первое – правильное построение рассказа, правильная пропорция материала в каждой его части. Это дело наиболее легкое. Этому просто научиться, делая всякий раз подробный план рассказа.
Второе – точность изложения и наиболее сильные слова и образы, которые при вдохновении возникают сами собой. Без вдохновения – необходимо пользоваться записной книжкой.
И наконец третье, то, чему научиться наиболее трудно, – это, так сказать, плавное течение рассказа, одно дыхание, если так можно назвать это отсутствие швов, которые обычно получаются при удающейся не сразу работе. Читатель может и не заметить этих швов, но зато он заметит отсутствие плавности, немонотонности вещи, и тогда интерес к ней если и не пропадет, то уменьшится. Становиться трудно читать. Внимание ослабевает. Легко оторваться.
Избежать этого, не имея вдохновения, конечно, чрезвычайно трудно. Тут требуется упорное мастерство, навык и правильный глаз, который видит шероховатости. Эти шероховатости и швы стираются или заполняются словами.
Повторяю: научиться этому можно упорным трудом. Причем все неудачи чрезвычайно полезны и поучительны.
М.Зощенко
Ремесленник и настоящий художник как раз тем и различаются, что один знает свои возможности, а другой – нет; вот почему одно занятие беспроигрышно, другое – безмерно опасно.
Д.Фаулз
Подлинный писатель никогда не умеет писать. У него может только еще раз получиться. Подлинный замысел мучительно невыразим. Стоять на его пороге, чувствовать его как воспоминание и пред как будущее и не мочь ничего с ним поделать, довести себя до предела отчаяния, прежде чем он, сжалившись, что ли, сам себя не напишет...
А.Битов
Нет литературного произведения, которое бы рождалось без формы. Какие бы мотивы ни лежали в основе толчка к творчеству – без формы произведение не рождается. Это бесспорный факт, по которому, конечно, нельзя судить о приоритете именно формы. Сам выбор формы может говорить о содержании. Но выбор, отбор, контроль – это уже вторичная стадия дела, а в основе у всякого художника ясный поиск чистой формы. Неопределенное чувство ищет выхода в стихи, в размер, в ритм или в рассказ. Дело художника – именно форма.
В. Шаламов
Первоначальный творческий толчок исходит именно от формы, когда нет еще ничего ясного, определенного. А ведь закон поэзии основной в том, что поэт, садясь за стихи, не знает, чем он их кончит.
Знающий конец – это баснописец, иллюстратор. Тот же закон действует и в прозе. У нас с умилением цитируют (Флобера о) Бовари. Пушкин огорчался по поводу Татьяны – примеров такой несвободы в литературе миллион.
В. Шаламов
Чтобы проза могла двигаться, ее нужно затормозить. Загадка нужна как торможение рассказа. То есть проза возникает вместе со способом заинтересовывания, со способами смыслового торможения.
Это рассказ о невиданном, прошедшем, будущем, о путешествиях, не записанных в истории, рассказ о нераскрытом преступлении, о чуде, чаще рассказ о невероятном происшествии.
В.Шкловский
Я встаю убежденный, что предстоит сделать нечто. Я чувствую, как во мне едва уловимо растет напряжение, как у авгуров. Моя записная книжка валяется возле меня. Я хватаю ее листаю рассеянно. Пролистав, начинаю снова – на сей раз внимательнее. Записи до того неразборчивы, что может уйти год титанических усилий, чтобы прочесть простую фразу. Некоторые строки я и сам уже не в состоянии расшифровать – о них позаботятся мои биографы. Я все еще не могу отвязаться от мысли, что собираюсь написать нечто. Я просто пропускаю страницы записной книжки под пальцем, словно разминая руку. Так мне кажется. Но когда я делаю эти пассы над страницами, что-то фатальное неуловимо быстро происходит со мной…
Эта строка кричит мне примерно в десять часов утра. С того момента и дальше – до четырех утра сегодня – я пребываю во власти неведомых сил. Я оставляю в сторону пишущую машинку и начинаю писать под их диктовку страницу за страницей, и память подсказывает, где искать подробности событий. Содержимое всех папок, по которым были рассортированы рукописи, вывалено на пол. Я лежу на полу и, с карандашом в руке, лихорадочно облекаю в словесную плоть костяк черновиков. Это продолжается бесконечно. Все во мне ликует, и в то же время я ощущаю некоторое беспокойство. Если так будет продолжаться и дальше, я рискую заработатьзаработать геморрой.
Часа в три я решаю взбунтоваться. Пойду куда-нибудь и поем. Может, после ланча все это кончится. Вывожу велосипед, чтобы разогнать застоявшуюся кровь. Не беру с собой записной книжки – специально. Если диктовка возобновиться, тем хуже. Я ушел обедать...
...Пью уже вторую бутылку, и вся скатерть покрыта моими каракулями. В голове невероятная легкость...
...Кто-то не переставая диктует мне – ничуть не заботясь о моем здоровье.
И вот так целый день, можете поверить. Я уже давно сдался. Хорошо, говорю я себе. Если сегодня день идей, так тому и быть. И я работаю, как раб, словно только об этом и мечтал.
После обеда чувствую себя как выжатый лимон. Идеи все еще переполняют меня, но я так измучен, что теперь могу только снова лечь, и пусть они щекочут меня, как электромассаж. Сил у меня в конце концов осталось только на то, чтобы взять какое-нибудь чтиво и отдыхать. В руках у меня старый номер журнала. Вот что отвлечет меня и успокоит. к моему изумлению журнал открывается на словах: «Гете и его демон». Мои пальцы снова сжимают карандаш, поля страниц покрываются пометками. полночь. Настроение у меня приподнятое. Диктовка закончилась. Я вновь свободный человек.
Г.Миллер
Лучшее время для обдумывания: утро, самое раннее, еще как бы спросонья. В первые секунды после пробуждения бывают пронзительные догадки.
Когда пишешь большую вещь, постепенно так в нее погружаешься, что думаешь о ней постоянно, и ночью тоже. не в часы бессонницы, а именно – во сне. Так что утренние догадки есть как бы осколки мыслей из сна.
Заметил определенно: в эти короткие миги – едва продрал глаза, но еще не потянулся за тапочками – придумалось немало полезного.
Ю.Трифонов
...Чехов нашел новый прием, как оживить своих персонажей, вкладывая в их уста какую-нибудь глупую шутку, или глуповатое наблюдение, или неуместное воспоминание, – вместо того чтобы принуждать скрягу все время толковать о золоте, а врачей – о пилюлях.
В.Набоков
Ни одной второстепенной детали, ни одной лишней черты: только суть, экстракт, синтез, открывающийся глазу в сотую долю секунды, когда собраны в фокус, спрессованы, заострены все чувства. Сегодняшний читатель и зритель сумеет договорить картину, дорисовать слова – и им самим договоренное – будет врезан в него неизмеримо прочнее, врастет в него органически. Здесь – путь к совместному творчеству художника и читателя. Это о том, каким, по-моему, должен быть словесный портрет.
Е.Замятин
Всякий портрет – условная смесь долговечного с сиюминутным. Добавляя детали, мы только уменьшаем сходства.
Довлатов действовал наоборот. Перенося свою модель на бумагу, он убирал все, без чего можно было обойтись. То, что оставалось, оставляло шрамы на память. Иногда Довлатову хватало одного деепричастия: «Ровно шесть, – выговорил Цуриков и, не сгибаясь, почесал колено». ...Довлатов для каждого персонажа искал ту минимальную комбинацию элементов, соединение которых делает случайное неизбежным. Этим довлатовские портреты напоминают японские трехстишия: «Она коротко стриглась, читала прозу Цветаевой и недолюбливала грузин».
А.Генис
Вот пришла мне мысль, и я ее записываю. Затем надолго откладываю. Проходит два-три месяца, опять к ней возвращаюсь, и так иногда несколько лет продолжается. У меня особая какая-то любовь к переделкам. Есть такие люди, которые напишут вещь и больше не могут ее видеть. У меня иначе: написать мне трудно, а переделывать нравится.
И.Бабель
Записывая, я часто произношу вслух отрывки диалога: ухо – хороший цензор.
Э.Хемингуэй
Художнику не следует слишком много говорить. Если он много говорит, он ровно на столько меньше пишет.
У.Фолкнер
Приступая к роману, Тургенев прежде всего составлял список персонажей, и нередко реальное имя модели записывалось рядом с именем героя романа. Вслед за такого рода списком Тургенев составлял биографические справки на своих героев. В них мы находим описание внешности, заметки о предках, нравственные оценки. Нередко в этих заметках названо несколько реальных прототипов, черты которых совмещаются в персонаже.
Каждый, кто изучал метод работы различных романистов, видит, что Тургенев тут близок к самым великим из них. Бальзак не раз упоминает «виварий», из которого он тоже черпал питательный материал для своих романов...
Художественное творчество – не сотворение мира из ничего. Это перегруппировка элементов действительности. Ведь даже технические изобретения не сотворение материи, а лишь новая конструкция, созданная из ранее известных деталей.
А.Моруа
Мало еще одних воспоминаний: нужно уметь забыть их и с безграничным терпением выждать, когда они начнут снова снова всплывать. Потому что нужны не сами воспоминания. Лишь тогда, когда они претворяться внутри нас в плоть, взор, жест и станут безымянными, когда их нельзя будет отделить от нас самих – только тогда может выбраться такой исключительный час, когда какое-нибудь из них перельется в стихотворение.
Р.М.Рильке
Быть писателем – значит иметь самую ужасную профессию. Писатель – человек одержимый, и поэтому он вынужден, обречен постоянно работать. Это изнурительный труд в одиночестве, а результат никогда не бывает таким, как хочется. Пытаешься снова и снова, но все равно не выходит. Что за вознаграждение получает писатель, не знаю.
У.Фолкнер
Мне кажется – начинающих художников не существует. В течение долгих лет мы приобретаем лишь сумму приемов и опыт жизни, но самоощущение – какое в начале, такое до конца дней.
И это самоощущение – сплав горького отчаяния и величайшей веры в себя. Должен ли художник верить в себя, как в бога? Да. Должен ли постоянно угрызаться и сомневаться в своих возможностях? Да. И спрашивать себя: кому нужна чепуха, которой я занимаюсь? Да! Да! Да!
Поэтому все равны. Начинающие, маститые, неудачники, мировые знаменитости.
Ю.Трифонов
С чего начинается произведение? Иногда с реального события, иногда – с образа. С идеи я никогда не начинаю, потому что я не очень-то знаком с разными идеями, они меня просто не интересуют.
У.Фолкнер
Много лет я веду записные книжки, но записываю мало, главным образом – фразы. Раньше записывал пейзажи, случаи, которые наблюдал, и пр., но это мне ни разу не пригодилось: память (подсознательная) хранит все, нужно ее только разбудить. Но фразы, словечки записывать необходимо. иногда от одной фразы рождается тип.
А. Толстой
Когда приходит вдохновение, разум берет отпуск; ты отдаешь его кому-то другому, какой-то невидимой, невиданной силе, которая вселяется в тебя – очень подходящее выражение. И что же, черт возьми, это значит, если вообще что-то значит? Что происходит, когда механизм ума снижает обороты или останавливается? Как ни смотри на это, но подобный модус операнди явно из другой категории. Механизм работает великолепно, но цель и назначение неизвестны. В этом есть какой-то иной смысл... Великий смысл, если принять его без вопросов. Он станет полной чепухой, если пытаться исследовать его механизмами другого типа...
Г.Миллер
Находят минуты. когда чувствуешь желание писать, – еще не знаешь, что именно, но чувствуешь, что будешь писать. Это настроение поэты и называют «приближением Бога». Эти минуты доставляют единственное наслаждение художника. Если бы их не было, никто бы и писать не стал. После, когда приходится приводить в порядок все то, что носится в голове, когда приходится излагать все это на бумаге, – тут-то и начинается мучение.
И.Тургенев
Бальзак любил женщину в течение почти 30 лет. И за эти годы он лишь три раза с ней встречался. Первый раз две недели, второй раз месяц, и наконец, уже будучи развалиной, за полгода до смерти, он женился на ней. Вот пример необычайной сублимации, переключения низменных процессов на творчество.
М.Зощенко
Вход в профессиональный мир, в профессиональное искусство – страшная черта, и желательно ее не переступать.
А.Сокуров
Нужно всегда иметь в виду, что искусство – божественная игра. Эти два элемента – божественности и игры – равнозначны.
В.Набоков
Мне очень нравятся слова Набокова, что в прозе в конечном итоге останется лишь то, что порождено шаманизмом, что выборматывается само собой, крадется окраинами сна, оживает в сумерках...
Внешние впечатления не создают хороших писателей; хорошие писатели сами выдумывают их в молодости, а потом используют так, будто они и в самом деле существовали.
В.Набоков
Писатели не знают, почему пишут; никакой психоанализ не способен объяснить, почему они пишут. Они не знают, почему, столкнувшись с неразрешимой трудностью, отправляются на прогулку, и по возвращении трудность разрешена. Они не знают, почему в самом начале романа вводят в повествование случайного персонажа, который впоследствии сыграет важную роль в развитии сюжета. Когда тебе пишется, действительно возникает чувство, что твоей рукой кто-то водит. Оден сравнивал написание стихотворения с отмыванием старой грифельной доски, покуда на ней не начнут проступать буквы.
М.Эмис
Я пишу, потому что чувствую себя несчастным. Писательство – способ побороть это чувство. Закончив книгу, ощущаю пустоту, смятение. Чувствую себя алкоголиком, который бросил пить. Единственный выход – немедленно погрузиться в работу снова. Чтобы между предыдущей книгой и новой не вклинился вакуум.
М.В.Льоса
Писательство, как сама жизнь, есть странствие с целью что-то постичь. Оно – метафизическое метафизическое приключение: способ косвенного познания реальности, позволяющий обрести целостный, а не ограниченный взгляд на Вселенную. Писатель существует между верхним слоем бытия и нижним и ступает на тропу, связывающую их, с тем чтобы в конце концов самому стать этой тропой.
Г.Миллер
К писательству меня тянуло, поскольку это было единственное, что мне оставалось открыто и заслуживало приложения сил. Я честно испытал все иные пути к свободе. В так называемом реальном мире я был неудачником по собственной воле, а не по способности к нему приладиться. Писательство не было для меня «бегством», иначе говоря, способом отгородиться от повседневной реальности; наоборот, оно означало, что я еще глубже ныряю в этот замусоренный пруд – с надеждой добраться до родников, постоянно обновляющих плещущуюся в нем воду, не замирающих, вечно бьющих. Оглядываясь на свой путь, я вижу себя человеком, способным взяться почти за любую задачу, за любое дело. К отчаянию меня привели монотонность и стерильность всего внешнего бытия. Мне нужно было такое царство в котором я буду одновременно и господином, и рабом, а им могло стать лишь искусство. И я вошел в этот мир, не обладая никакими явными талантами, ничего не умея, ни к чему не годясь, – неловкий новичок, который почти онемел от страха и понимания грандиозности того, за что берется.
Г.Миллер
@темы: О книгах, И на луну не голоси, Можно сделайт отлишни шушель, Цитаты
-
-
22.06.2014 в 16:45-
-
23.06.2014 в 15:04-
-
27.06.2014 в 21:13А какие-то общие катастрофы не очень-то и пугают, личные страшнее, а на миру и смерть красна, смирение, терпение, все такое...
-
-
28.06.2014 в 00:10как это правильно.
-
-
28.06.2014 в 00:29-
-
28.06.2014 в 13:23