Я не червонец, чтоб быть любезен всем
Каким-то чудом я избежал предвыборной пропаганды - ни одного ролика не видел, ни одного плаката. А голосовать пошел, в свою родную школу, поностальгировать. Пришел, думал, щаз за Путина галку поставлю, а там какие-то неизвестные физиономии и партии. За кого голосовать, не знаю, прям хоть уходи. И даже на пирожки в буфете денег нет.
В метро напротив сидел пожилой расхристанный мужик, похожий одновременно на писателя Астафьева и на портрет Мусоргского - седые нечёсаные пряди ко лбу прилипли, лицо опухшее и измятое, глаза красные и вытаращенные, взгляд дикий, экзистенциально ужасающийся всему. Смотрю на него, как в зеркало, прям лицо моей души, брат-близнец, обнять и плакать. И тут ловлю свое отражение в стекле - какой-то наглый хлыщ, посвистывает, поплевывает, все ему трын-трава, в голове чижики поют. Разве это я? Нет, ни фига. Я вообще уже второй день об Атмане думаю и это меня совсем добило, лежу в дымящихся развалинах, сгоревший и замерзший одновременно, где ноги, руки - не знаю, пальцы пахнут ладаном, а голова - в кустах и что-то там жалобно бормочет. Вот я какой, а не то, что отражается в черном стекле.
В метро напротив сидел пожилой расхристанный мужик, похожий одновременно на писателя Астафьева и на портрет Мусоргского - седые нечёсаные пряди ко лбу прилипли, лицо опухшее и измятое, глаза красные и вытаращенные, взгляд дикий, экзистенциально ужасающийся всему. Смотрю на него, как в зеркало, прям лицо моей души, брат-близнец, обнять и плакать. И тут ловлю свое отражение в стекле - какой-то наглый хлыщ, посвистывает, поплевывает, все ему трын-трава, в голове чижики поют. Разве это я? Нет, ни фига. Я вообще уже второй день об Атмане думаю и это меня совсем добило, лежу в дымящихся развалинах, сгоревший и замерзший одновременно, где ноги, руки - не знаю, пальцы пахнут ладаном, а голова - в кустах и что-то там жалобно бормочет. Вот я какой, а не то, что отражается в черном стекле.