Легкое московское безумие

Сон. Вынул из почтового ящика простой желтоватый конверт - ни надписи, ни штампа, ни картинки. Внутри - изящное приглашение на суарэ. Я почему-то представил дворец, что-нибудь венецианское, в масках, порочное и веселое, маскарад, переходящий в оргию. Ладно, это и впрямь было во дворце, где-то в Петербуоге, куда я без труда переместился в один миг. Но потом пошла сонная тоскливая нудятина - блуждание по ночному зимнему городу с утопанием в сугробах и грязи, с размокшими отвратными ботинками, я падал на ледяных накатах под водосточными трубами, пробирался между помоек, оказывался в дворах-колодцах и не мог найти выхода. Настигало сознание, что вот такой вот я там, на балу, никому не нужен. Не для меня маскарады и венецианские оргии.

+ + +

Ночью в холод просыпается средневековая память - огоньки в окнах так и притягивают взгляд с какой-то болезненной жадностью и умилением. Там накрахмаленные скатерти на круглых столах и разряженная елка в углу, люди в тепле чай пьют, на роялях музицируют, а я, блин, с Чижом, как девочка со спичками, стою в метели, и грею руки слабеющим дыханием...

+ + +

Опыт детского сада. Сказали рисовать волшебный домик. Я нарисовал замок, который в моем представлении, отличался от обычных домов узкими стрельчатыми окнами. "У волшебного домика должно быть одно окно", - безаппеляционно сказала нянька и сунула мне под нос эталонный рисунок с чем-то вроде избы на курьих ногах, но без курьих ног и уютная. Инстинктивно я понял, что у волшебного домика должна быть еще труба с дымом над ней, занавески в фестончиках и кот, где уместится, но лучше в окне. Тем не менее, я нагло отстаивал свой замок, к месту вспомнив Золушку и Кота в сапогах. Нянька, вроде, вняла логике, но не отстала. Придирчиво осмотрев мой рисунок, она потыкала пальцем в окна: “Закрась все желтым, а то некрасиво". У меня из дюжины окон горело два, ассимертично - я уже тогда в этом кайф чувствовал. "Все спят", - мрачно сказал я. Она звсмеялась: "Это же рисунок, чудила". Я завис. И впрямь, рисованным людишкам спать вроде ни к чему. Нянька просто замещала воспитательницу, но непреклонная строгость ее художественного вкуса меня надолго впечатлила. Потом я ее вспомнил, когда читал Воннегута. Типа она меня за волосы хватает и тычет носом: "Видал? Видал кошкину колыбель, где спит котеночек?"

+ + +

Подумал тут, что "Анабазисе" такая пронзительная зеркалка получилась к ситуации, когда матрос с мачты кричит: "Земля!". А у Ксенофонта (в пересказе Кузмина):
"...десять тысяч
оборванных греков, обнимая друг друга,
крича, заплакали:
"Таласса!"

+ + +

В метро играли две волынки и барабан - сколько ж от них шума и грохота! Но и драйва тоже - барабанщик орал, как берсерк, волынщики прыгали в ажитации.

Слышал по радио, как какой-то немецкий оркестр играл финал "Лебединого озера". Это было - "маэстро, урежьте марш", причем на жестяных тарелках и самоварных трубах. Ну как, как можно так Чайковского играть? Урезанный марш полевой кухни, мерзейшее впечатление.

+ + +

Балуюсь перевертышами. Это в известных стихах менять каждое слово на слово с противоположным значением, и пусть угадывают исходник. Я загадки загадывать не люблю, так что ответы будут под катом.

Нарочно на мече двуручном
Снежинку с крыши проглядел,
Впервой война приснится скучной,
Нагой, в серебряном дожде.

Ответ

(Блок. "Случайно на ноже карманном...")

Запах твой целительный и прочный
Он сумел на солнце обонять,
"Дьявол!" - прокричал он как нарочно,
Твердо зная, что хотел сказать.

Ответ

(Мандельштам. "Образ твой мучительный и зыбкий"...)


+ + +

Безумная старушка

Зимняя ночь, пустой переулок. Я заметил, что дверь подъезда впереди приоткрыта, и там, в густой черной тени, кто-то стоит. Иду осторожно, потому что паранойя. Слышу, что этот кто-то ведет бурный диалог с кем-то невидимым. Подхожу ближе - отбой тревоги, просто бабуля не в себе. "С кем говоришь ты в воздухе пустом? Итвся душа в твои переселилась очи..."

Она говорила живо, с легкими девичьими интонациями, свободными жестами, обращаясь к асфальту, фонарю и луже. Замолкла на миг, пропуская меня, сверкнула из-под ресниц застенчиво-игривым взглядом и продолжила за моей спиной разговор с невидимым собеседником: "Что, Вить, пожалел ты для меня бутылку шампанского? Ой вспомнишь ты меня! Жалеть будешь!" И так весело, счастливо, грудным переливчатым гллосом, в сознании своей силы и бесконечности молодости... На некоторых, походу, сумасшествие снисходит как дар небес.

+ + +
Временами выскакивают воспоминания уж совсем из дальнего далёка. Вот вспомнил, как младенцем сидел на коленях у какой-то старухи, лицом к ней, лицо у нее бурое, дубовое, она распустила надо мной седые жидкие волосы, меня ими укрыла, неслышно что-то бормочет гипнотически, а я сижу тихо и неподвижно и не понимаю ни слова (походу, потому что я в этом возрасте еще толком не разговаривал).
Я решил, что вспомнил прабабушку и маме похвастался, но она посчитала и сказала, что это невозможно. А само событие с легкостью определила: когда мне было 9 месяцев, у меня ухо болело и ничего не помогало, и бабуля нашла где-то по соседству колдунью, которая и пришла болезнь заговаривать.
Меня тут возраст воспоминания радует. Льва Толстого мне, наверно, не переплюнуть, он помнит, как туго его пеленали младенцем, но все равно - хорошие показатели, я щетаю.

Увлекся дальними воспоминаниями, прекрасно вспомнил квартиру на Ленинградском, где я жил до полутора лет, вид из окна, потом влегкую перескочил на уже осознанное детство, дом, где прожил до 16 лет - и вдруг с ужасом понял, что эту квартиру я ни фига не помню - провал в памяти. Причем, я прекрасно помню квартиры моих друзей в том же доме, но, блин, не свою. Потом я вспомнил кучу деталей, кое-как расставил по своей детской комнате предметы мебели, вспомнил картину с Лермонтовым на Кавказе над кроватью и пятно масляной краски на ней, но целостная эмоциональная память все равно не вернулась: не помню себя ни на постели, ни за столом, ни у окна. Общего впечатления так и не воссоздал. Как-то оно всё причудливо в голове.

+ + +
Холодно и солнечно. Беленький снежок.
Ночью белые облака по глубокому черному небу. Звезд почему-то не видно, а должен Орион висеть во всю ширь, злой Сириус мороз нагонять.

@темы: Жизнь, Все было прекрасно и ничуть не больно, На фига козе баян, она и так веселая., Сны

---

13.10.2019 в 20:01

Пишет  Groemlin:

13.10.2019 в 15:57

Пишет  Эрл Грей:

Спер несколько интеллектуальных анекдотов у kot-kam.
Некоторые вижу впервые.

Ночь, зимний город, на перекрестке мерзнет гаишник в тулупе и валенках. Останавливается машина. За рулем японец. Опускает стекло, кланяется, говорит:
О-мавари-сан, коно сабисии, юки-но цумотта мати де КОКА-КОЛА но бин-о доко дэ каэмас ка?
Гаишник пучит глаза.
- А? Извиняюсь, не понял… Бутылку ЧЕ-ГО хотите вы купить в этом печальном заснеженном городе?.

1950-ый год, Москва, двор Литературного института. Мальчишка разбил мячом окно и улепетывает от дворника. Бежит, думает: «Господи, ну зачем мне этот пошлый имидж сорванца, гоняющего мяч? Я ненавижу футбол, не люблю улицу. Мог бы сидеть сейчас дома и читать по-испански моего любимого Борхеса. Вот кто никогда никем не прикидывался. Ах, где-то он сейчас?». В это время на другом конце света Борхес щурится над рукописью, думает: «Зачем я гублю остатки зрения здесь, в этой душной комнате, вдали от свежего воздуха? Как мудр мой русский друг Андрей Платонов, который днем подметает улицы на свежем воздухе, впитывает запахи настоящей, а не выдуманной жизни и потом по ночам пишет свои великие тексты. Ах, где-то он сейчас?» Андрей Платонов, пыхтя, гонится за мальчишкой с метлой и думает: «Догоню сучонка – убью нахер».
Только я знаю вариант с Хемингуэем.

«Джентльмен видит в газете объявление «Продается говорящая собака». Приходит по адресу, выводят к нему собаку. Он спрашивает: «Как ты научилась разговаривать?». Собака отвечает: «Самоучкой. Мне в жизни всё давалось трудно. В юности я работала спасателем в Альпах и один раз угодила под снежную лавину. Потом служила в Ираке саперным псом, обезвреживала игиловские мины. Подорвалась, трое суток в реанимации. Теперь вот залечиваю посттравматический синдром». «Боже, почему вы продаете такую невероятную собаку?!», - спрашивает джентльмен. Хозяин (в бешенстве): «Да потому что она все время врет!!! Не была она ни в каком Ираке!».

Marina Fridman Белинский разговорился с извозчиком. Тот видит, что барин негордый, общительный, начал интересоваться, чем тот зарабатывает. "Критик я". "Эт как?" "Да вот, другие книги пишут, а я их ругаю". "Ишь ты, говна какая".

Светлана Шенкарь Сынишка спрашивает папу-математика:
- Как пишется цифра "восемь"?
- Берёшь символ бесконечности и поворачиваешь его на пи-пополам.

Nadina Kapper Путешествует Николай Рерих по Тибету, ищет Шамбалу. Год, два, три, но чувствует — Она всё ближе. И вот поднимается на гору, находит там спуск в пещеру, целый день спускается по нему и выходит в огромный зал. Вдоль стен рядами тысячи монахов, тянут «Оммм...», а посреди пещеры — огромный, метров 30 высотой из цельного куска нефрита лингам.
И тихий голосок раздаётся у Рериха над ухом:
— Коля?
— Да!
— Рерих?
— Да!
— Помнишь, в 1914–м году на углу Фонтанки и Невского был послан извозчиком на хуй?
— Да…
— Поздравляю, ты пришёл!

Михаил Шнейдер Из воспоминаний математика Д.Е.Меньшова:
"А потом наступил тысяча девятьсот семнадцатый год.
Это был очень памятный год в нашей жизни, в тот год произошло важнейшее событие, повлиявшее на всю нашу дальнейшую жизнь: мы стали заниматься тригонометрическими рядами ..."

Михаил Шнейдер — Здравствуйте, Евгений Маркович! Вас беспокоит сбербанк.
— Здравствуйте, Вы ошибаетесь.
— ... В смысле?
— Меня не беспокоит сбербанк.
— ... В смысле?
— Меня беспокоит осознание невозможности преодоления собственной смерти и риск неправильного распоряжения собственной свободой.
— ... В смысле?
— В смысле, как Кьеркегора. А сбербанк меня не беспокоит.


Elina Enkin Апостол Пётр попросил Иисуса на время подменить его возле врат Рая. Стоит Иисус и видит, что какая-то душа хочет пройти в рай. Он её поймал и спрашивает:
— Ты кто?
— Я простой плотник, — сказала душа, — Я ничем не знаменит, но однажды у меня появился сын. Он появился необычным способом. Тут Иисус заинтересовался и привстал.
Плотник продолжал:
— Мой сын был ни на кого не похож. Он ходил по свету и совершал добрые дела, прошёл через великие испытания и за это он стал известен всему миру.
— Папа? — не веря, спросил Иисус.
— Буратино?!

Alexey Magarik Гриша, вся наша жизнь - интеллектуальный анекдот. Помню, 30 лет назад подрабатывал на перевозках. Случалось носить и советские пианино. Поставишь такое на кузов, сыграешь на нем что-нибудь из Баха, и сразу вопросы: как вы научились играть? Почему вы не выступаете? Невозможно не ответить: столько лет таскаю, как не научиться?

Timur Balakirev "Вчера первый раз за долгое время ехала в метро. Полный вагон таджиков!
Во все глаза смотрела, как бы они не украли сумку».
Токийский симфонический оркестр:
«Вчера в полном составе посетили Московское метро. Одна женщина смотрела на нас очень сурово: видимо, наше исполнение 2-го концерта Рахманинова было далеко от идеала.»

Marina Shamanovskaya — Ваша главная слабость?
— Правильно интерпретирую семантику вопроса, но игнорирую его суть.
— Не могли бы вы привести пример?
— Мог бы.


Anna Weimer Одесса… Еврейского мальчика приводят поступать в школу.
На собеседовании директор спрашивает его, сколько он знает времен года… Дитя на минутку задумывается — и уверенно говорит:
— Шесть!..
Директор:
— А если подумать?.. Ну, подумай…
Ребенок снова на мгновение зависает — и говорит:
— Честное слово, таки больше не помню… Шесть!..
Директор выразительно смотрит на побагровевшую мамашу мальчика, покашливает и отправляет их за дверь.
Там мама возмущенно спрашивает мальчика:
— Ну, Семочка, шо это было?!
— Мама, мама… — со слезами на глазах отвечает сынок, — я и правда не помню больше других «Времен года», кроме Вивальди, Гайдна, Пьяццола, Лусье, Чайковского и Глазунова!…


Alexander Unger В Санкт-Петербурге задержаны двое студентов, которые ранили таксиста своими высказываниями о творчестве раннего Гумилева.

Vahagn Maloyan Случай в маршрутке.
На очередной остановке в салон вваливается парнишка лет 25 и вопрошает водителя: "До пр.Тухачевского доеду?"
Водитель (к слову - яркий представитель Кавказа): "ПараллЭльно едем"
Парень уточняет: "Т.е. пересекаем?"
Водитель: "ПараллЭльно в эвклидовом понимании!"

Nazifa Liverant Конферансье в филармонии:
- Берта Гинзбург …Каприз №23.
Тихий голос из зала:
- Шоп я так жила, она свои капризы ещё и нумерует.

Anastasiya Shurenkova Министерство культуры, в приемную входит министр.
За столом рыдает пожилая чопорная секретарша.
Министр:
— Виктория Ромуальдовна, что с вами??
Та, сквозь всхлипывания:
— Вы не поверите... Я этого всю жизнь ждала.. и вот... (рыдания)
— Да что случилось??
— Сегодня позвонили... я взяла трубку.. а там спрашивают : «Алло, это прачечная?»...
— Ну?? А вы что??
— А я... я... Я РАСТЕРЯЛАСЬ!!!

Elena Chernykh На уроке домоводства: -Тема урока - выворачивание канта.
Девочка тянет руку:
- Звездное небо внутри и нравственный закон над головой?

Sviatoslav Arkhipov Записка дирижеру после концерта: «извините, я не ябеда, но ваш литаврист бьет в инструмент только когда вы на него смотрите».

Giannita Comman Идет бомж по помойкам академгородка. Видит - женщина голая лежит. Он подходит к ней и спрашивает: "Второй закон термодинамики?" Она отвечает: "Энтропия изолированной системы не может уменьшаться". Бомж идет дальше и думает: "Нормальная баба! И чего выбросили?"

Shahin Murguzov Julia Kuperman как то сидим в одной компании , товарищ рассказывает анекдот .
В бар заходит ковбой. Ему говорят, Джо очень скучно сегодня, покажи нам что нибудь.
Джо выхватывает револьвер и стреляет в муху сидящую на потолке.
Муха падает на пол.
Все в восторге! Джо, ты лучший стрелок в Техасе!
Вдруг муха приходит в себя и медленно начинает взлетать.
Все разочарованно: ууууууу Джо, как ты мог?!
Джо не смутившись смотрит на толпу и говорит.
Maybe it will fly. But love no more!
(Возможно, она будет летать. Но любить - никогда!)
Мы все посмеялись и одна девушка спрашивает:
А он что ей в сердце попал?


Sergejs Nazarovs Как-то ехали по Шотландии в одном купе поезда 3 ученых: астроном, физик и математик. И в окно на одном из холмов они увидели черную овцу.
Астроном: Ух, ты! В Шотландии все овцы черные!
Физик: Нет, мы можем утверждать только, что в Шотландии некоторые овцы
черные.
Математик: Нет, мы можем однозначно утверждать лишь то, что в Шотландии есть как минимум одна овца, как минимум с
одной стороны чёрная.

Elena Medvedeva Трое математиков и трое физиков собираются ехать на поезде в другой город на конференцию. Они встречаются у кассы на вокзале. Первой подходит очередь физиков, и они, как все нормальные люди, покупают по билету на человека. Математики же покупают один билет на всех.
- Как же так? - удивляются физики. - Ведь в поезде контролёры, двоих из вас без билета ссадят!
- Не волнуйтесь! - бодро отвечают математики. - У нас есть МЕТОД.
Перед отправлением поезда физики располагаются в вагоне, но стараются проследить за применением загадочного "метода". Математики же втроём набиваются в один туалет. Когда контролёр подходит к туалету и стучит в дверь, оттуда высовывается рука с билетом. Контролёр забирает билет, и далее вся компания без проблем едет в пункт назначения.
После окончания конференции те же физики и математики вновь встречаются на вокзале. Физики, воодушевлённые примером математиков, покупают один билет. Математики же не берут ни одного.
- А что же вы покажете контролёру? - спрашивают физики.
- Не волнуйтесь, у нас есть МЕТОД.
В поезде физики набиваются в один туалет, математики - в другой. Незадолго до отправления поезда один из математиков подходит к туалету, где прячутся физики. Стучит. Приоткрывается дверь, высовывается рука с билетом. Математик спокойно забирает билет и возвращается к коллегам.
Мораль: Нельзя использовать математические методы, не понимая их сущности!


Андрей Меньшиков Умерла пожилая преподавательница ленинградского филфака. И на похоронах попросили выступить её ближайшую подругу. Старушка долго не могла начать от душивших её слез. Потом прерывающимся голосом сказала: „Любовь Лазаревна была замечательным человеком... Всю жизнь она посвятила изучению английских неправильных глаголов...”. И тут голос её стал крепнуть: „Английские неправильные глаголы можно разделить на следующие три основные категории...”

Инна Бартош Дирижёр в течение 25 лет перед каждым концертом вытаскивает из-за пульта записку, читает её и начинает концерт. Однажды «первая скрипка» решил подсмотреть и прочитал:
«Скрипки – слева, альты справа".
Вспоминаю его каждый раз,когда надо НАЗВАТЬ, которая из педалей газ

Victoria Azarkina В подвале Московской консерватории оперативниками УБЭП обнаружен подпольный творческий цех, в котором трудились 127 незаконных мигрантов - композиторов из Средней Азии.

Услышав театральный звонок, академик Павлов подумал: "Чёрт, забыл собаку покормить".

Источнег знаний

---

Вот, недавно нашел в интернете, и чет меня так торкнуло. Хуан Диего Флорес переговаривается со зрителями, играет на гитаре и поет простенькую мексиканскую песню в старинном маленьком золотом театре, а седой Пласидо Доминго завороженно слушает его из-за кулис. Тут какая-то совершенно непередаваемая атмосфера, не могу объяснить, но необыкновенно хорошо.

Juan Diego Flórez⭐♫"Cucurrucucú Paloma"

@темы: Музыка

---

Мой любимый Снэванс

Я не свалил в туман, просто приболел, и у меня из-за простуды обострилась аллергия на компьютер. Попробую через планшет.
Зато прочел тут увлекательный фанфик - настоящий роман-интрига, а еще он про светлую, но трудную любовь. Пересказываю вкратце, как запомнилось, не могу не поделиться удовольствием в такой унылый мрачный день.

+ + +
Героиня готовит дико важное и трудное зелье, чтобы спасти жизнь умирающего человека.

- Боже мой! Кто-то хотел испортить зелье! Кто-то вломился в лабораторию и уничтожил все ингридиенты. Какой ужас! Интересно, кто бы это мог быть? Я непременно должна это узнать!
(Ситуация повторяется каждый день на протяжении месяца и 50 страниц текста. Да, сперва все развивается неспешно, но потом непременно понесется вскачь).

- Уф, наконец-то зелье готово. Интересно, кто же его пытался испортить? Впрочем, пофиг, простите, что я вам всю плешь этим проела, но мы так никогда этого и не узнаем. Тем более, что...

...
- Мародеры что-то замышляют! Интересно, что они замышляют? Буду за ними следить, я ведь такая наблюдательная и проницательная. Я непременно во всем разберусь.
- Я видела мародера с книжкой рецептов ужасных ядов из тайной секции! Что же они замышляют?
- Мой любимый Северус в больнице! Врачи говорят, он отравлен ужасным ядом. Как же это могло случиться? Спросить? Нет, какой смысл? Он все равно мне не расскажет, он слишком скрытный. Наверняка он варил яд и испытывал его на себе, он ведь такой безрассудный.

...
- Мародеры опять что-то замышляют! Я подслушала, что они собираются устроить кому-то засаду на лестнице.
- Мародеры хвастаются, что победили в неравной битве десяток вооруженных террористов. Надо же, какие молодцы! Где только они нашли их в нашей школе? К сожалению, не могу отпраздновать с ними победу, ведь мой любимый Северус снова в больнице со множеством переломов, врачи борются за его жизнь.
- Как это случилось, дорогой? Северус, ты непременно должен мне все рассказать! Я хочу знать, что на душе у любимого человека!
- Это все мародё...
- Не говори, сама догадаюсь! Ты наверно споткнулся и упал, да? Боже мой, ты такой неловкий!
- Нет, Лили, послушай, на лестнице мне устроили засаду мародё...
- Хватит, Северус! Это невыносимо! Ты вечно от меня все скрываешь. Нам нужно серьезно поговорить, ведь искренность и доверие - самое главное между любящими людьми, пойми! Почему ты отвернулся мордой к стенке, любимый? Я ведь так волнуюсь за тебя, я всегда готова тебя выслушать, я так хочу, чтобы между нами не было никаких тайн...

...
- Кстати, я не только умная, наблюдательная и проницательная, я еще и ясновидящая. Я вижу пророческие сны, которые непременно сбываются. Кроме того, я настоящий аналитический гений и умею математически рассчитывать модели будущего и узнавать ответы на любые вопросы. Для меня это легко. Главное, правильно задать вопрос.

...
- Я так волнуюсь за моего любимого! С ним вечно происходят ужасные вещи, а он мне никогда ничего не рассказывает.
- Лили, я хотел тебе рассказать, что твои гребанные мародеры послали меня в пасть к оборотню!
- Ха-ха! Вечно ты выдумываешь всякие глупости! Причем здесь оборотни? Я хочу поговорить серьезно. Расскажи мне, дорогой, откуда у тебя эти ужасные шрамы? Будь со мной честен. Как я могу тебе помочь, если ты мне ничего не рассказываешь? Погоди, я сама догадаюсь. Ты, наверно, связался с террористами, готовишь для них яды и взрывчатку и потому не хочешь мне признаваться, да? Сколько человек уже из-за тебя погибло? Стой, ты куда? Ну вот опять! Убежал... Ну почему, почему мой любимый такой скрытный? Ведь только я одна могу ему помочь.

...
- Мародеры опять что-то замышляют, они бегают повсюду с бутылками бензина! Надо поскорей выяснить, что они задумали, а то они непременно что-нибудь подожгут и с нас снимут баллы.
- Лили, честное слово, мы ничего не задумали!
Мы вообще никогда не делаем ничего плохого, ты же знаешь.
- Как неудобно, что я подозревала ребят в чем-то дурном. Хорошо, что все выяснилось. Кстати, где мой любимый? Боже мой! Он снова в больнице с ожогами 90% кожи, и врачи снова борются за его жизнь. Как это могло произойти? Я так за него переживаю! Почему, почему, почему?!! Спросить у него? Нет, нельзя... А, знаю! он, наверно, опять проводил опасные эксперименты и сам себя нечаянно взорвал. Он такой неосторожный, но я так люблю его и волнуюсь за него, даже если он готовил бомбы для террористов... Почему в его лаборатории нет следов взрыва? Он, наверно, устроил здесь уборку, прежде чем обратиться к врачам. Как подумаю, что он, весь обугленный до костей, умирающий, ползал тут с тряпкой, даже с потолка копоть стёр... сердце кровью обливается! Кстати, надо пойти извиниться перед мародерами. Хорошие они ребята, а я подозревала их черте в чем из-за паршивой бутылки бензина.

...
- Я знаю, что мой любимый Северус - преступник и злодей. У одного из его приятелей мародеры вчера отобрали журнал с голой бабой на обложке и сказали, что это террористическая пропаганда. Куда катится мир? Какие тревожные времена настают! А сегодня Северус опять пришел на обед со своими соседями по комнате, этими мерзкими злодеями. И снова рядом трется эта шлюха с декольте до пупа! Сколько еще я смогу закрывать глаза на столь явные доказательства его причастности к массовым убийствам? Но я верю моему Северусу вопреки всему! Я точно знаю, у него чистая душа, и не могу понять, как он мог стать таким ужасным преступником с такой чистой душой. Спросить? Погадать? Просчитать? Ведь я ясновидящая и гениальный аналитик, к тому же... Нет, лучше понаблюдаю!
- Он варит зелье! Боже мой, это наверно страшный яд и он хочет отравить всех грязнокровок в Англии! Почему, почему, почему? У него ведь чистая душа, и мне так хочется ему верить, но с каждым днем это все труднее!
- Лили, я тут варю одно зелье, жена Малфоя собралась рожать, и он просил...
- Не надо, Северус! Я знаю, что ты преступник, что ты варишь ужасные яды и взрывчатку для террористов и заслуживаешь Азкабана, но я все равно люблю тебя и покажу тебе дорогу к исправлению! Может, я сама сдам тебя правосудию, но ты должен знать, что я никогда не предам своей любви к тебе... Стой, ты куда? Убежал... Ну почему, почему, почему Северус отказывается открыть мне свое сердце? Как мне его спасти?

...
- Я видела во сне Северуса - он был весь в крови. Боже мой, это ведь неопровержимое доказательство того, что он убийца! Надо сдать его властям, пока он не натворил худшего! А я так хотела ему верить... Но нельзя опускать руки, я должна попытаться спасти хотя бы его душу.
- Может, попробовать просчитать с помощью моих гениальных способностей, что за зелье сварил мой любимый? Я ведь умею находить правильные ответы на все вопросы. Давно ли он стал преступником и скольких невинных людей он убил? Жив он или мертв, в конце концов? Чет я его давно не видела, а на сердце так неспокойно, и этот зловещий сон!.. Впрочем, лучше как-нибудь в другой раз, а то мама зовет пирожки лепить. Где же ты, любовь моя? Встретимся ли мы когда-нибудь по эту сторону решетки? Увижу ли я тебя живым?

...
Героиня находит в подземелье окровавленный труп любимого - совсем как в ее пророческом сне. Горько рыдает над ним.
- Значит, Северус не убийца, а жертва? Но как это может быть? Ведь все-все-все говорило об обратном! Он сам мне сознался, что варит зелье для этого ужасного Малфоя, у которого такая мерзкая фифа жена, там точно было что-то про жену... Я не смогла вытащить любимого из мерзкого террористического болота, и вот он лежит тут весь в крови, весь такой мертвый, такой преступный, но бесконечно любимый! О если б я только успела вовремя поговорить с Северусом и спасти его!
- Не плачь, Лили, я жив, а этот труп - всего лишь боггарт, отражение твоих страхов. Кстати, я хотел бы заметить, что я никакой не престу...
- Молчи!
Закрывает ему рот страстным поцелуем. (Конец первого тома.)

Том второй. Глава первая.

"Прошел год. Нашу героиню как пророчицу и гениального аналитика приглашают работать в Отдел Тайн..."

К сожалению, на этой главе книжка обрывается. Блин, что ж там дальше-то будет? Столько в мире тайн неразгаданных!

P.S. На самом деле, написано миленько, живо, и финал меня откровенно насмешил, это далеко не самое худшее из того, что я читал. У автора есть потенциал.

@темы: О книгах, На фига козе баян, она и так веселая.

---

@темы: Картинки

---

Сегодня я был в Коломенском. (Фотографии потом скину). Там очень хорошо и так спокойно. Повод - ярмарка меда, но цель - умиротворение и восхищение. Золотая осень в этом году слишком рано пришла. Было мрачно, на фоне темного неба церковь Вознесения, м.б., даже прекраснее, чем на свету. Такая чистота в ней, внутренний свет. И колокольный звон над водой, и рябина у другой церкви (Казанской Божьей Матери) - в моем мировосприятии рябина четко связана с распятием, ягоды как капли крови из рук, пробитых гвоздями.

В этот раз мы поднялись к церкви в Дьякове по темно-красной деревянной лестнице, усеянной опавшими листьями. Пусто, высоко над землей, тихо, если бы не китайцы, которые шумно чему-то радовались за оградой. Маленькое бедное кладбище у церкви под большими деревьями.

Опять глазел на Москва-реку и уток - одна дама стала кормить ворон, утки заметили и бросились к ней, они летели низко над водой и так лихо, со свистом приводнялись, что глаз не оторвать - и у уток удовольствие от входа в воду и скольжения по ней прямо на лицах (мордах?) было написано.

А мед в этот раз понравился бортевой, падевый с дальнего востока, каштановый, дягилевый и от диких пчел.

+ + +

В ночь на 26 августа на могилах ходят привидения, слышы свист, вой и песни. Бегает белый конь; кто рискнет его оседлать - того конь занесет на кладбище - и с первым криком петуха окажется под седоком не конь, а надгробный камень.

10 сентября в ночь леший выходит из лесу и бегает по селам и деревням, дурит и раскидывает снопы. Мужики стерегут гумна с кочергой и в тулупе наизнанку. (Хотелось бы послушать байки охотников на лешего. Без бутылки вряд ли кто в такую засаду сядет, и шутники непременно найдутся, так что и рассказы должны быть красочные и проломленные кочергой бошки).

9 сентября обновляют в избах огонь: старый гасят, новый возжигают. В этот день ужи сушатся на дорогах и ходить опасно. (Все же не верят люди, что ужи неядовитые. И правильно - столбняк или заражение крови подцепить можно по-любому. Вараны вон тоже не ядовитые, а от них 100% заражение будет).

16 сентября, чтобы уберечься от сглаза привешивают на плетни или на крыши старые изношенные лапти: посмотрит недобрый глаз, удивится, и вся злая порча из него изойдет. (Драные кроссовки на карнизе выставить, или 40 унитазов - думаю, тоже сработает).

С 18 июня начинаются самые короткие ночи - воробьиные, рябиновые. Говорят, черт в эту ночь меряет воробьев под гребло и отпускает тех, кто в эту мерку не войдет, остальных убивает. (Значит, надо воробьев откармливать потолще, чтобы спасти от геноцида. По идее, вся нечисть у нас довольно мирная, только шутить любит, а вот черт - настоящая сволочь.).

+ + +

ХИМЕРА, 1918, реж. Митци Пейроне - 5/10

Какая-то бессмысленная шиза про двух наркоманок-воровок и одну сумасшедшую богачку. Как в начале ничего не ясно, так и в конце. Поскольку сумасшедшие и обдолбанные все трое, то даже не понятно, в чьем сдвинутом мозгу все это происходит. Но затягивает.

Это кино вполне могло бы быть на том же внезапном и безумном телеканале, что и история про толстяка в подгузниках. Туда же "Два капитана-2", Юфита, мою любимую "Анну Карамазофф", "Коянискатци", и джарменовский "Юбилей", и "Андалузского пса" и "Орфея", спектакли Беккета и Ионеско, много советских мультфильмов туда удачно лягут, когда выдавали авангард и сюр за детские мультики, и некоторые клипы и рекламные ролики. Потом помню, когда я еще мелкий был, мне сестрица в записи показывала вместо "Спокойной ночи, малыши" восхитительную, несравненную, совершенно шизофреничную передачу "На ночь глядя" 90-х годов - я смотрел завороженно. Вот бы где в интернете найти! Садист и насильник Степашка в прикиде старушки Шапокляк мне потом в кошмарах снился. И странно искаженные цитаты Шекспира в мозгу застряли, типа "Уж полночь близится, пойди проспись, Винченцо" - сколько раз за жизнь я себе это говорил!

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СМЕЕТСЯ, 19.. - 5/10
Немой фильм с Конрадом Фейдтом. Я его не слишком люблю, то ли дело Лон Чейни. Ну так себе, нудновато и сентиментально.

МАЗЕПА, опера, реж. Бертман, Геликон-опера -
Запись отвратительная, голоса дребезжат или просто пропадают. Элементы современности - хор 5а сцене во фраках, тоже играют, Мария в мини обнимает арбуз (предполагается, голову Кочубея), а потом смачно хряпает по нему топором. Колорит как на картине Последний день Помпеи. Голоса вроде хорошие, произношение четкое, смотреть интересно, но отвратное качество звука все портит. Кочубей самый впечатляющий, может, потому что его тон голоса лучше преодолевает помехи записи.

---

ФАВОРИТКА, 2018, реж. Йоргос Лантимос - 8,5/10

Новое кино Йоргоса Лантимоса, история из "Стакана воды", но оригинальный и прекрасный сценарий. Политика и нравы: "Они гадят прямо на улицах и называют политическим аргументом". Офигенная королева Анна, нелепая, взбалмошная и беспомощная больная маразматичка, держит 17 кроликов, по числу своих выкидышей. Леди Мальборо - редкостная сучка (ее слова при знакомстве с королевой: "Вы вся в слюнях, давайте их смоем"). Абигайль, бывшая леди, проигранная отцом в карты, начинает карьеру с поломойки, решительна и остроумна, к Анне прямо в постель влезает без спросу. Игры лесбиянок, герцогиня властная и королеву держит в черном теле, Абигайль - опытная шлюха и ее с кашей не съешь, но каждый новый фаворит обычно мельче предыдущего, и эта тоже власти не выдерживает, и все несчастны.
Все так весело и лихо поначалу, так страстно и надрывно. Гонки уток, макияж королевы под енота на приеме русских послов. А танец Мэшема с герцогиней! Почти "Мамушка".
Кино это, пожалуй, самое попсовое у Лантимоса, роскошные дворцовые декорации, знакомый сюжет, актрисы - так себе (Анна лучше всех, а Колина Фаррелла тут нет, пичаль), банальная голливудская мораль ближе к финалу выползает и снижает градус, как пиво после водки, но все же в его фильмах столько обаяния. Обожаю Лантимоса.

+ + +

Решил потихоньку убирать свою квартиру по секторам. Главная цель - пыль смахнуть, и убрать все, что раздражает глаз. Дерево, стекло, глина, кожа, железо, ткани - нормально. А вот пластик любых видов и все ярко белое надо куда-то запихнуть. В общем, дело на пять минут в день, на большее я не заморачиваюсь (а жить когда?). Разобрал первым делом подоконник, то, что окружает кресло, где я сижу и пишу. Так вот, на одной книжной полке у меня стоят разные открытки, три парижских: фото Бодлера, фото крушения поезда на Гар дю Норд(?), акварель Мулен-руж, и две открытки из Михайловского: на одной сосредоточенный Пушкин в кирзовых сапогах играет на баяне, а кот ему подпевает, на второй - Пушкин (лицейского вида) на коленях у няни заглядывает ей в лицо, а она ему готовится впихнуть в рот деревянную ложку с кашей.

Вопрос: меняется ли внутренний настрой, когда я слепым взором упираюсь в демонического Бодлера, который смотрит на меня, как Ягода на каэра, или в Арину Родионовну в валенках и кацавейке, которая смотрит в пространство, подняв бровки и улыбаясь? Проскальзывает оно в подсознание или как? (В сознание-то явно нет - пока я не принялся пыль стирать, я и не помнил, что там у меня под самым носом за картинки).

+ + +

Чет у меня Аминтор на Атоса стал похож - меланхоличная пьянь, да еще походная история, как с Ля Рошелью - ради фанаберии людей губить. Ну ничего, он у меня еще взвоет.

@темы: О кино, Жизнь, О моей книжке

---

На Сухаревской площади я отчего-то начал ощущать незримое присутствие Сухаревой башни. Ее нет, но она как бы подразумевается и незримо присутствует в астральном плане (больше десяти лет здесь живу, и только этой осенью она на меня начала воздействовать). И во сне сегодня снилось что-то похожее:

Поднимаюсь по заброшенной выщербленной лестнице, сверху - какие-то птицы возятся, пух и перья на голову летят, шелест крыльев. Окна и бойницы, и с каждым поворотом, в каждом новом окне - новый вид, не только города разные, но и времена. Сухаревская барахолка была внизу, времен Гражданской, походу, еще голоса отчетливо слышал, усталые, грубые, потом, внезапно, то ли Брюгге, то ли Голландия, внизу, прям стену башни лижет канал, тихий плеск воды, кто-то рыбу ловит с берега (у меня в детстве такой гобелен был над кроватью, я все его рассматривал во время бессонницы), а чем выше поднимаюсь, тем более дикие места внизу, пустыня, горы (походу, Йемен, слава Богу, йеменских пастушек я не заметил, а то это ж из классического кошмара фигура). Над Йеменской каменистой пустыней я посидел на подоконнике и покурил, какой-то стервятник рядом пролетел. Кажется, пока я поднимался, Сухарева башня постепенно перестроилась сперва в башню молчания, где покойников оставляли, а потом в Вавилонскую, что тоже объяснимо - у меня на экране сейчас брейгелевский фрагмент ее строительства. До верха я не дошел, думаю, это в принципе было невозможно. И если внизу на лестнице был какой-то мусор типа окурков и битых бутылок, то наверху - только пыль и песок, и маленькие перышки.

Чет это явно фрейдистско-юнгианский сон, я полагаю. Или из опытов Грефа с ЛСД и снисхождение в поошлое человечества. Еще и Таро.

+ + +

Одуреваю от бессонницы. Вчера статейка в ленте попалась, что ни один человек не может по 5 часов спать, иначе помрет, мозг разрушается и Альцгеймер шагает впереди, а за ним нелепая смерть с косой. Вот спасиба расспасиба всем спасибочкам спасиба. Для меня пять часов - норма, хоть и минимальная, я месяцами так живу и не смею жаловаться; вот когда меньше пяти и неделями - тогда начинаю подвывать. Сейчас оно самое. При этом, судя по относительной гладкости и связности снов, мозг не вполне отдыхает, а работает по-трезвому, выстраивает логические цепочки и все такое.

Как одно к другому в жизни цепляется! Будто моя жизнь тоже игра чьего-то подсознания, цепь ассоциаций. Не успел я очароваться Йеменом, только Ивар напугал меня йеменской пастушкой, как той же ночью в Флибусте - две книжки про Йемен в новых поступления. Ну чо, надо читать - кто я такой, чтобы упираться, когда судьба пихает меня в спину?

Вообще, жизнь - море жутковатых чудес - космическая бездна над головой, кипящая магма под ногами, если поглубже копнуть, и если в себя поглубже копнуть, там тоже лютая первобытная дичь (думаю, в самом ядре - всепоглощающий страх и исступленная вера в спасение). Не знаю, полезно или вредно постоянно об этом помнить? Каждую минуту со мной (и вами) может произойти все, что угодно, реально всё. (Вот вчера в интернете ролик видел: пришла женщина домой и нашла у себя в прихожей питона, по выпуклости на его животе было понятно, что он только что пожрал. Где кот? Нет кота! В питоне кот! Она вызвала спасателей, они, умные ребята, по ее настоянию, стали из питона кота выдавливать. Выдавили. Он весь такой в виде слизистого кокона. Дама его к груди прижала - и он вдруг задышал. А потом показывают: живой кот, ходит такой очумевший, но живой. Толстый, кстати, ваусный. Так что, с нами, родные, каждую минуту может произойти какая-то дикая хрень. И я даже не шок бедной женщины имею в виду, а судьбу несчастного кота. Чем я лучше кота? Где-то неподалеку и по мою душу питон ползет.)

@темы: Жизнь, И на луну не голоси, Все было прекрасно и ничуть не больно, Сны

---

Оттенки синонимов, очень субъективно, разумеется. Храбрость - физическая, человек не показывает страха перед опасностью и действует соответственно, напрямую связана с действием. Лихость - веселая и бестолковая храбрость. Смелость - дерзость, вызов, "смел на словах", "смел в отношениях с женщинами". Бесстрашие - решительность в разных обстоятельствах, эмоциональная или духовная стойкость перед пугающими вещами. Доблесть - тут нужна общественная значимость поступка, родину защищать, а не на спор из окошка сигать. Мужество - в большей степени включает в себя перенесение трудностей, терпение, стойкость, внутреннее достоинство, это качество духа и чаще относится к тем, от кого воинской доблести, в общем, не ждешь, - женщинам, мирным людям. "Мужественный воин" - звучит как-то насмешливо, типа, грудь колесом, усищи, щетина, весь в портупеях, пулеметных лентах, гранатах и тесаком в сапоге.

Про кино

Кажись, я страдаю синдромом отвлеченного внимания. Иначе как объяснить, что я смотрю часовую серию в течение 12 часов за два дня. В общем решил с этим бороться. Надо постараться смотреть кино как профессионал, не отрываясь, чтобы не сбивать эмоциональный настрой, осмысливая приемы, повороты сюжета, операторскую работу и т.д. Это и для литературы будет полезно. Вот только бы где рекомендации найти? Как смотрят кино режиссеры, сценаристы.

Пока у Вики Кинг рекомендации для сценариста нашел:

"Выберите фильм, который хотите посмотреть, и не забудьте надеть часы. Постарайтесь не судить и не критиковать то, что происходит на экране. Просто отмечайте, что сработало, а что нет.

Первая минута
Вы увидите место, время и настроение (монастырь, зима, зловещее). Перед нами масштабная картина с увертюрой и большими перспективами? Или это небольшая зарисовка об отношениях, которая начинается с крупного плана семейных фотографий на комоде? Масштаб, перспективы и ощущения откроются нам в ту же минуту. Каков ритм фильма? В первую минуту вы видите позицию автора. Представляют ли нам персонажей? Каково отношение главного героя к его окружению? Какую точку зрения предлагают принять? Если это комедия, то первая же шутка должна задавать тон юмору всего фильма. Есть ли там такая? (Теперь вы знаете, как начать первую страницу вашей истории. Вы покажете место, время и настроение. Если фильм действительно «работает», мы также поймем, о ком он. До 3-й страницы не нужно понимать, о чем он.

3-я страница (3-я минута)

Можете ли вы найти на 3-й странице вашего сценария реплику, которая подведет к главному вопросу? Все последующие сцены будут развивать этот центральный вопрос.

С 3 по 10 минуты

Отметьте, как много времени требуется фильму, чтобы завладеть вниманием зрителя. Существует момент, когда зрители как единое целое вовлекаются в ленту. Когда это происходит? С первой шуткой? С первым «Ох!»?


Все, что нужно знать к 10-й странице: о чем сценарий? Чья это история? Чего хочет герой? Что ему мешает? Нравится ли мне герой? Сопереживаю ли я ему? Мне интересно, что произойдет дальше? Если к 10-й странице картины так и не ясно, о ком она, о чем и где происходит действие, фильм начнет терять зрителя.

С 10-й по 30-ю страницы

Тут мы хотим получить новую информацию, основываясь на предпосылках со страницы 10. Мы должны понимать цель героя и препятствия, которые мешают ее достичь. Важно показать ключевой момент действия: если вы хотите, чтобы персонаж А ударил персонажа Б, просто покажите, как он бьет. Есть разница между действием и движением. В комедии изюминкой могут стать резкие переходы от сцены к сцене.

Поворотный момент первой части

Прошло уже 30 минут фильма. Скоро произойдет событие, которое отправит главного героя в новый путь, прямо во вторую часть. Что это за событие? На что должен отреагировать герой?

Метафора второй части

Можете ли вы определить, какая сцена будет развиваться на 45-й странице? Обычно это небольшая картинка с символическим подтекстом. Такая сцена дает ключ к решению.

Точка невозврата

Если зритель начинает немного шуметь, значит, у вас перерыв в действии. Обычно это происходит, когда главный герой вопреки всему продолжает идти к своей цели. Это страница 60. После этой сцены должен быть более легкий эпизод, который необязательно продвинет нас по сюжетной линии, но позволит зрителю немного передохнуть от действия. Это отличный шанс показать, как меняется главный герой. Можете распознать такую сцену? С этого момента у нас будет больше препятствий.

Новое развитие

К 75-й странице, даже если герой строго следует к своей цели, может показаться, что он ее не достигнет. Он вот-вот сдастся. А как справиться с такими моментами? Как бы вы написали такую сцену?

На 90-й странице происходит событие, которое преподносит персонажу «урок». Он получит что-то большее или отличное от первоначальной цели. Этот момент очень важен: если он обретает в конце только то, что хотел в самом начале, значит, сам не изменился. Это выглядит так, словно силы растрачены зря. Пусть герой научится чему-то и станет лучше благодаря тому, через что он прошел. Он изменился? Как вы покажете это развитие? Встречает ли персонаж новые трудности?

Кульминация
В третьей части ставки поднимаются. Герой очень близок к цели. Он уже видит ее. Но теперь перед ним финальное препятствие.
В погоне за этой целью ему предстоит бросить все, что было ранее. Мы подходим к критическому моменту: над героем нависла угроза, наступает ситуация «все или ничего». И в этот финальный момент он либо становится победителем, либо проигрывает и меняется. Случилось ли это? Вы болеете за героя? Концовка удивляет?

Конец
Что сейчас произошло? Что вы ощущаете? Ответил ли фильм на поставленный в нем вопрос? Вы довольны решением? Когда начинаются титры, какая эмоция у вас преобладает? Какой урок вы извлекли?
Надеюсь, теперь вы будете получать десятикратное удовольствие от просмотра фильмов."
Ну и имеет смысл переосмыслить название фильма после просмотра.

+ + +

И вот так я решил посмотреть старый фильм с Габеном.

ЧЕЛОВЕК-ЗВЕРЬ, 1938

Экспозиция. Огонь в паровозной топке. Стремительное движение поезда. Двое сильных мужчин в копоти, машинисты. Огонь, дым, стук колес, лязг железа, свист гудка. Машинисты переговариваются жестами. Тоннель, чернота.

К третьей минуте (приблизительно) основные герои очерчены. Машинист Лантье, который любит только свой локомотив, сильный и грубый человек, и Рубо, начальник станции, с кокетливой молодой женой.

К 30 минуте становится известно о дурной наследственности и вспышках агрессии Лантье/Габена, он не может быть с любимой девушкой, потому что бросается душить ее в порыве страсти. Рубо становится известно об измене его жены - та спала со своим богатым и влиятельным крестным. Зверская ревность мягкого с виду и порядочного Рубо.

На 30й (прибл.) минуте - Поворотное событие: Рубо и его жена убивают ее любовника, Лантье - свидетель, но их не выдает.

Тут я порадовался, что все в кино идет точно по плану, и немедленно прервался на маджонг, поиск воспоминаний о ВГИКе, книг и сайтов по искусству кино, на любование фигурами участниц сталинских парадов физкультурников, на вдумчивый просмотр на картах Гугл дороги от Эдессы в Иллирию и подсчет, за сколько дней пройдет армия 240 км по горному бездорожью, потом выяснял, можно ли каприфоль дома в горшке вырастить, чтобы нюхать ее каждый день или хотя бы эфирное масло с ее запахом найти, потом разложил и не раз пасьянс Черная вдова и, блин, - пять утра, рассвет.

Что делать? Может, мышь соседу Пете отдавать на полтора часа? Но он, зараза, снова начнет ходить каждый день и деньги на водку просить или, что еще хуже, нальет и пить заставит, и еще неизвестно, где я тогда рассвет встречу, может, на пограничном пункте в Албании с физкультурницей в белых трусиках, каприфолью в горшке под мышкой и с горькими мыслями, что лучше ли было успокоиться на маджонге.

+ + +

ПЛАВНИ (Миниатюрный остров), Испания - 5/10
Да, явно "Настоящий полицейский" отсюда вышел, но фильм простенький, обычный..

АРОМАТ, сериал, Германия - 6,5/10
Досмотрел. Красивые длинноносые яркоглазые женщины и мужчины, глаз отдыхал от голливудских пипок вместо носа и глубоко посаженных бесцветных глаз-пупков. Приятный сериал, красивый, мрачный, с ужасами отрочества в приюте и закрученным под конец сюжетом. Финальный твист женщины из полиции впечатлил. Но чет меня не особо зацепило.

---

Йемен, Сана

Чет я очарован этим городом. Хочу там побывать, мечтаю об Азии и Африке.

@темы: Картинки, Все было прекрасно и ничуть не больно

---

У меня вновь появилась социальная жизнь, благодаря дайри и вам, родные мои. Ура!

* * *
Читаю Элиота и чет ржу, вспомнил Джеральда Даррелла, у него был персонаж - молодой индус, энтузиаст, который все хотел приобщить Индию к передовой культуре и выпускал журнал о новейшей поэзии. Вот только наборщик был полуграмотный, поэтому заголовки выходили типа "Томас Элиот, выдающий пот".
Я Элиота люблю, еще в школе пробовал (неудачно) учить английский по "Пепельной среде". Зато этот стих так любимым и остался.

"Ибо я не надеюсь вернуться
Ибо я
Ибо я не надеюсь
Я иного ищу себе жребия...
...
Ибо я знаю, что время всего лишь время
А место - место и только место.
...
Ибо не до полета сим крыльям боле
Лишь небо взбивают пустое
Скукожившееся и сухое
Меньше и суше чем воля
Научи нас участью и безучастью
Научи нас покою
Молись за нас грешных ныне и в час наш последний".

Кстати, пора бы уже все на английском читать, я уже могу.

* * *
Немножко моих рецептов счастья (сейчас собираюсь практиковать в предчувствии темных дней и холодных ночей:

- Постоянно делать маленькие одолжения окружающим: место в метро уступать, дверь придерживать, пропускать тех, кто торопится. Это все очень настраивает на умиротворенный лад.

- Рассматривать встречных зверей и птиц и тискать их по возможности, рассматривать цветы и деревья (можно обнюхивать и ощупывать). Останавливаться подольше, если что вокруг красиво, и полюбоваться. Учиться ходить медленно.

- Менять ежедневные маршруты. Находить на них приятные точки. Типа, не просто на работу идешь, а по пути со знакомым деревом встречаешься или в интересное окно заглядываешь.

- Основной мусор в комнате распихать долой, чтобы он взор не оскорблял. Вообще, если что-то неприятно режет глаз - надо убрать, заменить или заклеить чем-нибудь на скорую руку. Лучше так, чем постоянно натыкаться и мучиться. Не ремонт типа планировать, а немедленно картинкой симпатичной залепить.

- Смаковать еду. Пучок зелени порубить и держать в морозилке - не завянет и каждая щепотка при разморозке выпускает облако упоительного свежего запаха.

- Слушать музыку и временами под нее танцевать.

- Утро начинать с приятного ритуала, чтобы все шло одно за другим, привычным и удобным образом. Мопса с чувством потискать. И чтобы вокруг было что-то приятное, какая-нибудь увертюра Кальмана будет очень к месту. Если темно и мрачно - гирлянду включить.

- Ночами пускаться в авантюры (хотя бы внутри сознания). Время безумств.

- Ржать побольше, над всем подряд, отпуская всякие там смешные замечания (даже в одиночку). Если что увидишь плохое - обругать изобретательно вслух. Оглянуться вокруг - возможно рядом человек, который разделит вашу радость и негодование. Поржать дуэтом.

- Читать или смотреть что-нибудь умное. Это вызывает самоуважение.

- Ложиться спать, когда смертельно устал, есть, когда помираешь с голоду, закутаться очень тепло, когда задубел от холода.

- Как-нибудь так прикинуться, чтобы не пугаться себя в зеркале.

- Ставить галочки в списке, когда что-то сделано. Подсчитывать, сколько слов написал. (Понимаю Кощея, который все золото в сундуках пересчитывал).

- Желательно побольше осмысленно видеть, обонять, осязать.

- Узнавать что-нибудь новое и интересное.

- Смотреть долго на огонь, на дождь, на облака.

- Кофе с пряностями, чай с разными ароматами.

* * *

Нашел тут в интернете: Как достичь эйфории с помощью метода Ганцфелда. Попробую, как только теннисный мячик достану. Попрощаюсь со всеми на всякий случай и отвалю в галлюцинаторную нирвану.

1
Возьмите мячик для настольного тенниса и разрежьте его пополам. Метод Ганцфелда использует сенсорную недостаточность для возникновения галлюцинаций и прочих необычных психических состояний. Чтобы заблокировать зрение, возьмите половинки мячика для настольного тенниса и положите их себе на глаза. Возьмите мячик и разрежьте его точно пополам. Нарисуйте маркером или ручкой вспомогательную линию, чтобы сделать ровный разрез. Мячик для настольного тенниса можно разрезать лезвием или острым ножом.

2
Включите белый шум. Чтобы заблокировать слух, метод Ганцфелда советует воспроизвести белый шум или радиопомехи. Этот шум не даст вам слышать прочие отличительные звуки и, возможно, даже позволит испытать звуковые галлюцинации среди бессмысленного шума статики. Генераторы белого шума можно найти в интернете. Если у вас есть радио, переключите на станцию, на которой играют одни помехи. Лучше всего использовать наушники. Таким образом, вы будете точно знать, что кроме белого шума вы точно ничего не услышите.

3
Измените освещение. Чтобы получить максимум от метода Ганцфелда, свет необходимо выставить на такой уровень, чтобы было не слишком темно, но и не слишком светло. В идеале свет должен быть тусклым и непрямым, позволяя вам разглядеть его через мячики для настольного тенниса, но так, чтобы не было слишком ярко. Используйте для этого лампу, регулируя яркость, перемещая ее ближе или дальше от себя. В оригинальном эксперименте Ганцфелда был использован красный свет.

4
Приклейте мячики для настольного тенниса. Когда помещение, источник тусклого света и белого шума будут готовы, наклейте половинки мячика для настольного тенниса на глаза. Это позволит заблокировать зрение практически полностью, пропуская лишь непрямой свет. Чтобы приклеить половинки мячика к глазам, возьмите легко снимаемую клейкую ленту. Сделайте так, чтобы половинки мячиков полностью закрывали глаза. Будьте осторожны, когда будете заклеивать глаза клейкой лентой. Когда приклеите половинки мячиков, откройте глаза и держите их открытыми

5
Дождитесь появления галлюцинаций. Сенсорная недостаточность позволит вашему разуму отправиться в странствие и создать детализированные и интересные ощущения. Ваши глаза и уши попробуют заполнить пробелы, созданные белым шумом и мягким освещением, проникающим через мячики для настольного тенниса. Посидите так несколько минут в расслабленном состоянии, в ожидании появления странных и необычных звуков или образов, которые возникнут в вашем разуме.

Сначала вы увидите что-то простое, например, закрученный свет или туман. У вас могут возникнуть очень четкие мысленные образы. Вы услышите звуки, которые будут звучать так, будто их источник находится совсем рядом или в одной комнате с вами. У вас возникнут очень захватывающие и реалистичные галлюцинации, затрагивающие все ваши чувства. Немедленно остановитесь, если почувствуете дискомфорт или у вас возникнут неприятные ощущения.

@темы: Жизнь, Можно сделайт отлишни шушель, Стихи

---

Рим 8:38-39: "Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем."
Ис 43:1-2: "Ныне же так говорит Господь: не бойся, ибо Я искупил тебя, назвал тебя по имени твоему; ты Мой. Будешь ли переходить через воды, Я с тобою, - через реки ли, они не потопят тебя; пойдешь ли через огонь, не обожжешься, и пламя не опалит тебя."
Ис 43:16-17: "Так говорит Господь, открывший в море дорогу, в сильных водах стезю, выведший колесницы и коней, войско и силу; все легли вместе, не встали; потухли как светильня, погасли."

+ + +
Вот затопили, и сразу солнышко печет. Ибо человек должен познать и полноту печали, и полноту радости, я щетаю. Нефиг размениваться по чуть-чуть.

Где-то в пятом часу ночи я включил телевизор и увидел передачу про мужика, который считает себя младенцем и ведет соответственно. Ему за тридцать, весит больше ста кг, в подгузниках, ползунках, с соской, погремушкой, в манеже (все по его размеру). Звучит смешно, но на самом деле трогательно - мужик тоскует по маме, по чистоте и невинности детства, и пусть себе.

Какие, однако ж, странные вещи ночами показывают. Вообще, я бы с радостью смотрел что-то совершенно неожиданное и безумное.

Детскую считалку внезапно вспомнил. Какой сюжет! Прям для турецкого сериала. И какой искрометный оптимизм.

1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
Царь велел меня повесить
А царица не дала
И повесила царя.
Царь висел, висел, висел
И в помойку полетел,
А в помойке крыса
Родила Бориса.
А Борис кричит: "Ура!
Меня крыса родила!"

+ + +

Вчера был день, когда рушились все мои коварные планы, великие замыслы и отчаянные предприятия. Мотался колбасой, и хоть бы какой утешительный приз. Здесь стоит припомнить любимую цитату из Сартра и возрыдать светло: "История каждой жизни - это история провала". Впрочем, было тепло, солнечно и все хорошо, хоть и неудачно. И сестрица Олёнушка меня мороженым накормила. Жаловаться не на что: жизнь нам не для счастья легкокрылого дана, а для трудов полезных. Утритесь и воспряньте. Жареному карасю хуже, чем вам, а он не ропщет.

Вместо сна - глюки от бессонницы, красивый баритон полночи мне втолковывал какую-то прочувственную херню, жаль, что я ни слова не разобрал. А под утро все ж приснилось: какое-то чудище в деревне, люди бают - василиск, но не особо похож, голый и дрыхнет, в кольцо свернувшись, морда под хвост убрана, только толстая спина видна, типа человеческой, но очень длинная. И я героически пошел его изгонять с монтировкой в руках и испариной на лбу. Мужики меня провожают на бой, а один, самый восторженный, кричит: "Погодь!" Убежал в избу и возвращается с моим Чижом на руках. Мол, собаку натравим, он на нее отвлечется, а ты сзади... Что со мной было! Я Чижа у него из рук вырвал, к груди прижал, ору на злодея: "Я щаз василиска на тебя, суку натравлю!" Он бежать, я за ним с монтировкой, Чиж шнурком прикинулся, тихонько на локте висит. На скандале дело и кончилось, василиск так и продрых все представление, пьяный всклянь, небось.

@темы: Жизнь, Жопа, вид спереди, Сны

---

Все, вернулся

5 августа, понедельник

У меня есть одно приятное качество - я умею разводить случайных знакомых на интересные разговоры и почти всегда это делаю, потому что нудятину слушать уныло и у меня от нее мозги закипают. Собственно, это еще с детства началось, кажется с одной бабки, которой было лет 90, не меньше, а мне было лет 13, я на ее лавку уселся и внаглую спросил, можно ли закурить, ожидая, что она щаз развопится, на что она медленно кивнула, а потом, пошамкав минуты две губами, заявила, что смолоду тоже пила, курила и матом ругалась, и, как я понял, до войны еще отличалась легким поведением, ее даже выселяли куда-то, но она охмурила местного коммуниста и он ее с собой забрал назад в Москву. И как она в церковь пришла уже лет в 70, солидной дамой, и на первой своей исповеди сильно шокировала молодого священника, вывалив это "пью, курю, матом ругаюсь".

Потом еще помню жутковатый рассказ старикашки, который стрельнул у меня деньги на водку, потом сигарету, а потом я спросил его про татуировки и он сходу рассказал, что во время войны был лейтенантом на "катюше" и они там все время сидели на ящиках со взрывчаткой, потому что им нельзя было сдаваться в плен, а после войны он стал вором (походу, адреналиновое голодание), много сидел, бросил жену с детьми, чтобы их не позорить, а потом, бомжуя, встречал своих взрослых солидных детей и выяснил, где они живут, но ни разу к ним не подходил. И вроде бы это мне он первый про "консервы" мне рассказал, это когда матерые урки в побег брали одного дурака потолще, чтобы было, что жрать в тайге или тундре. Сейчас я думаю, что старикашка врал, он явно моложе выглядел, лет на 65, но история зачотная, отрепетированная, с яркими деталями, видно, сроднился уж с ней.

Меня в то время почему-то особо интересовала тюрьма - я вбил себе в голову "от сумы да тюрьмы не зарекайся" и решил, что меня эта хрень не минует, и всех случайных знакомых соответствующего вида я расспрашивал про тюрьму. Помню, что роза на плече - значит, встретил совершеннолетие в тюрьме, ПОСТ - прости, отец, судьба такая (я так один из своих рассказов того времени назвал), СЭР - свобода - это рай, а три точки в виде треугольника - знак опущенных и делается насильно. Я до сих пор у некоторых эту татуировку вижу и не знаю, куда глаза девать. У одного мужика в метро углядел такую прям на лбу под челкой.

Многое мне родной дедуля рассказал: он рос в районе Бутырок и в детстве у него был кумир из местных воров - Альпан, главарь одной из банд "Черная кошка", а один из банды по кличке Пузатый (кличка такая, п.ч. он в тюрьме, чтобы не гоняли на работу честного вора, выпускал себе кишки легким движением заныканной бритвы) охотно делился с детками своим уголовным опытом, видно, отвечал за работу с молодежью - гитара с бантом, Есенин, все дела. Чет я про Альпана уже все забыл (надо все записывать, блин!), а про Пузатого помню, что под конец жизни он стал себя настолько прочно ассоциировать с любимым Есениным, что уехал в Рязань и там бросился под поезд, оставив записку: "Уезжаю умирать на родину", хотя родился в том же московском дворе, мой дед в детстве жил.

Вот такие старомосковские байки в стиле Мамлеева и Нины Садур. Я сам очень остро эту особую атмосферу гнилостно-сладенького гипнотического абсурда чую, и сам вокруг себя такую временами создаю, особенно когда пью много и крыша едет.

7 августа, среда

Сон. Подъезд со странными перекрученными лестницами (как всегда во снах) и солнечным колодцем, золотая пыль из окон столбом стоит. На одном из верхних этажей (пришлось через перила перелезать, чтобы попасть на другую лестницу) в двери вместо глазка - человеческий глаз, подмигивает. Дверь открыта - коммуналка, в трех комнатах подряд какое-то ателье, манекены, полуголые бестстыжи5 клиентки, строящие глазки, и портнихи с сантиметрами в зубах. Походу, начало века, потому что дамы в корсетах и панталонах. Прошел до конца - там еще одна маленькая дверь, выход сразу во внутренний двор (разница уровней этажей в пять получилась). Прохожу через двор в другую маленькую железную дверь. Там дворницкая, метлы и лопаты для снега, а еще похоронный венок и из под него ноги трупа торчат. Это мой связной. Копаюсь в углах, нашел тайник - красивую жестяную коробку из-под печенья. Думал, там секретные бумаги, а когда открыл, оказалось - музыкальная шкатулка. Через двор уже бегут то ли полицейские, то ли жандармы, я пометался в тесных стенках и от моего отчаяния открылся ход в голубятню, и там я уже азартно убегал по грохочущим крышам. Зачем приходил - непонятно. Мне кажется, я в этом доме не раз во сне бывал. Вроде бы, Петербург, а не Москва.

+ + +

Чиж похож на Павла I, со взглядом мечтательным и маньячно упорным. Когда он так лупится на еду, всем реально страшно.

+ + +
Война роз против наступающей осени. Они огромные, в них можно не только нос утопить, но и все лицо целиком.

9 августа, четверг

Самокритичный сон. Про то, что я обнаружил странный пробор на башке. Стал рассматривать -оказалось, это лысая полоса, шириной в пару см, которая делит череп ровно пополам от лба до нижней части затылка. Когда в ужасе стал рассматривать дальше с помощью кучи зеркал (дико неудобно), оказалось, что у меня череп пополам треснул и собирается развалиться на две части - шов разошелся. Я в эту трещину, похожую на прорезь на плотном резиновом мячике, пальцами полез, пол-ладони засунул - ничего, в смысле никаких мозгов не нащупывается, боли и крови нет, что делать - непонятно. К врачам реально стыдно идти, так что я пока бандану затянул покрепче.

Проснувшись, вспоминал Салтыкова-Щедрина и его органчик: "Не потерплю - разорю!" Неприятно.

+ + +
Из фанфиков:
красивый выхолощенный юноша,

19 сентября, четверг

Деревья с бумажными листьями. А в лужах еще отражается лето – густые кроны, фонари… Повсюду в Москве осенние цветы, еще даже летние кафе есть, и велосипеды шеренгами - попытки продлить лето, но холод, холод, холод. Орион в небе к концу ночи, Сириус и Плеяды.

Ходил в Даев переулок, проверял, не проявился ли на доме черный великан - это к войне и революциям, а то что-то на душе неспокойно. Нет великана, и слава Богу. Надо бы еще часы Брюса у Красных ворот проверить - они краснеют к большой крови. Проверю - и успокоюсь.

+ + +
Чижу новую кличку придумал - Японский городовой. Ну ведь вылитый! Особенно когда губы надует и брыльки разложит поважнее.

ТРИ СЕСТРЫ, с Плотниковым и Чиповской. Очень жестоко и цинично, как-то уж совсем безнадежно. Чехов вообще очень безжалостный, в нем что-то пуританское и люди ему неприятны, м.б. отвратительны, не любит он их. Маша в исполнении Чиповской показалась такой же пошлой, как Наташа.

АРОМАТ, сериал, Германия
Это по "Парфюмеру" и еще какой-то книжке Зюскинда, которого я не люблю. Картинка зацепила, потому и смотрю. Европейская стилистика и лица для меня намного приятнее и интереснее, чем американские. Замечательно сейчас работают операторы в сериалах, каждый кадр продуман.

23 сентября, понедельник

Во сне огромная ледяная гора, вроде тех, на которых горнолыжные трассы. Со мной какой-то пьяный мужик, всю душу мне вымотал разговорами про безрадостное детство. "Хлеба с сольцей сунут вместо завтрака, на огороде морковку вытянешь, а зимой я вместо валенок дедовы варежки на ноги натягивал"... Это он на гору хотел, и я его туда затаскивал, а он игриво падал в сугробы и ржал, отхрюкиваясь соплями. А потом, когда я уже готов был его придушить, стал дразниться, мол, слабо тебе с горки съехать". Еще бы не слабо - трасса, как для бобслея, конца не видно, во тьме теряется - ночь уже, только снег сияет. Он сам тогда решил, проехал метров пять наискосок и завалился, рыло в кровище, и злобно так, пуская кровавые пузыри, мне орет: "Ты мразь богемная". Я отвернулся - а передо мной - Млечный путь. Сзади мужик матом орет, а впереди - небо со звездами. И на меня снизошло некое безусловное понимание, что съехать все же придется. В общем поехал, сперва шатался, за воздух хватался, а потом вдруг обрел какую-то уверенность, что упасть невозможно. Типа, мне голос был: "Упасть невозможно. Гермес Трисмегист говорил, что вверх и вниз - одно и то же". Качусь, скорость бешеная, но я даже ветра в лицо не чую, даже не пошатывает, я сигаретку закурил, мимо ели проносятся, я иногда с трамплинов прям взлетаю и также спокойно вертикально лечу себе, покуриваю, и конца-края этому спуску не видно. Только когда докурил, пришло понимание, что на такой скорости окурок бросать нельзя, он взорвется, как граната. Он уже пальцы жжет, а я не знаю, что делать. Бросить невозможно, но я так пропитался небесным эфиром в полете, что прям сейчас от этого окурка вспыхну синим пламенем. И мне, в общем, пофиг. Хороший сон. Давно я не летал во сне.

24 сентября

В Москве я первым делом проверил ворон - толстые такие стали! Будто без меня только и делали, что жрали, а я - наоборот чет совсем отощал, впрочем, мне так больше нравится - улетаю по ветру, развоплощаюсь помаленьку, вот только лифты, суки, меня не возят, как будто меня вообще нет.

Холода лютые стоят. Сидим с Чижом, в плед закутавшись, как брошенные Собяниным сиротки, вчера обещали тепло пускать - всем дали, а нам ни фига, такая уж наша доля горемычная, безответная.

Тихона Чурилина читаю - сумасшедший протофутурист, цветаевский недолгий ухажер. Как всегда, у наших поэтов сплошной макабр, а не жизнь - Чурилин вот после смерти жены 17 дней сидел с ее трупом, никого не впуская.

И сразу стих попался, прям про нас с Чижом, про то, какие мы с ним томные и помирающие:

Больная девушка
Вся нежная, вся слабая — закутана в меха,
Закутана в огромные, смешные вороха.
И в них, уродах, лёжа, былинкою видна.
Такая неответная: как будто бы одна.
И когда веки сомкнуты, и когда взгляд открыт,
То никому неведомо — очнулась или спит.
Лишь видны неотлучные, и те не велики,
Дыхания неслышного туманные дымки.

И более для характерный для Чурилина:

ОБРУЧЕНИЯ КРУГ МУЧЕНИКОВ
И обручъ об руку указъ на казнь.
А зной — на зиму и мэку мука.
У каждого жажда простая, — Икар, знай:
Растоп воску! и броско на камни.
На камение! о меня
Разбрызгаешься частями.
И стянутся новые сугробы, обменять
Век на час с костями.
А двое
Овеют веером зурю.
Ад воет
Из недр деревянного горя.

@темы: О кино, Жизнь, Сны, Стихи

---

22 июля, понедельник

Вчерась (анадысь?) пребывал я в меланхолии, идучи по сельской дороге и наблюдаючи бронзовый оттенок солнечного света на верхушках лип и вязов, и с тоскою бормотал себе под нос об угасающем лете и дыхании осени. Зато как же я потом веселился и радовался, обнаружив на своем носу очки бронзового оттенка, и наслаждался, глядючи без оных, что всё окрест по-летнему свежо и впросинь зелено. А что до желтых тонов, то печальное время их, конечно, придет, но еще не сейчас, родные мои, не сейчас.

+ + +
Снился мне какой-то зал с горящими оплывающими свечами в человеческий рост вокруг прямоугольной плиты в полу. Подозреваю, что там была чья-то могила. Вампиров я, что ли, искал? Порадовало, что гроба нигде ее было. Но сон внезапно круто свернул: на одном из поворотов в этом подземелье я увидел комнату, а в ней военный совет людей в гимнастерках и ящики с патронами. Аджимушкайские каменоломни? Я тихонько пошел дальше и, в конце концов, заметил свет сквозь тесную щель в камнях, еле проскребся наружу и оказался в каменистой жаркой степи.
Меня во сне этот внезапный сюжетный разворот реально удивил. Странно, что сны могут удивлять - подсознание ведь должно знать, что будет, сны, наоборот, полны предчувствий и некоего априорного знания (о том, например, что по коридорам телецентра бродит медведь-людоед).

+ + +

Читаю сейчас на английском хороший фанфик (отличный русский перевод есть, но закончился на первой трети). Читать, в общем, легко, если увлекусь, то по сто с лишним страниц в день получается. Сложности с американизмами и, блин, зараза, с проклятыми глаголами с предлогами вместо их более литературных и длинных синонимов. Я понимаю, что в русском языке, наверно, иностранцев так же мучают глаголы с приставками, всякие там "задать, создать, воздать, раздать, издать, подать, поддать, наподдать, отдать, недодать, передать, продать, перепродать, распродать, предать, преподать", а потом та же хрень с "-ся", но от этого не легче, хотя некое мстительное чувство душу греет. Пущай, гады, интуитивно угадывают разницу между "старичком", "стариканом" и "старикашкой". (А они не угадывают ни фига. В ахматовском "Не бывать тебе в живых..." строку "...двадцать восемь штыковых, огнестрельных пять" пояснили как "двадцать восемь человек, вооруженных штыками".)

+ + +
Опять гром с ясного неба гремит. Сколько можно! И так месяц плаваем во влажной духоте, как донные рыбы с глазами на боку, губами шлепаем.

Заглянул тут в телевизор, а там - политика. Ужос! Все друг друга в чем-то обвиняют и высмеивают, и такая глумливая многозначительная интонация у экспертов, спасибо хоть не подмигивают с экрана и бровями не играют, и все, походу, должны понимать эти их намеки, а я пырюсь, как баран, и чую, что подташнивает, как в качку. Ну на фиг. Криминальная расчлененка на этом фоне как-то успокаивающе смотрится.

23 июля, вторник

Сон. В каком-то парке, в дальнем углу, лужайка, окруженная деревьями. Что-то на краю глаза мелькнуло, будто ворохнулось что-то большое на уровне моих глаз. Медленно оборачиваюсь: на ветке дерева сидит человек в позе совы, на корточках, руки висят свободно, смотрит на меня широко раскрытыми круглыми сияющими глазами, молчит с приклеенной слабой улыбкой. Ушел поскорее оттуда, но сразу заблудился, и везде стали встречаться они - в такой же позе неподвижно сидящие люди, на дубу - аж трое на разных ветках, в окнах разрушенного здания, на спинке лавки, все похожи на бомжей, с коркой грязи и загара на отекших лицах, в серо-буро-малиновых многослойных одежках. Потом с каким-то местным ментом говорю об этом, курим вместе, он про них знает, но осторожничает, озирается. Примета плохая их замечать. Мол, они платят кому-то наверху и их не трогают, пока они не спускаются на землю. - Они летают? - Скачут, как блохи. Они легкие, у них перья внутри. - А что едят? - Падальщики, ха-ха.

Я так понял, что у меня просто включилось особое зрение, а они всегда были и везде, тайное население города, невидимое для других, а вот вонь их можно почуять, услышать, как они медленно и неохотно шевелятся на насестах.

Остаток сна я ходил обычными своими маршрутами и новым зрением видел этих повсюду - на карнизах, на детских горках, на крышах машин.

+ + +
По кривой ассоциации я чет вспомнил: у одной знакомой девоньки был попугай, который садился гостю на плечо, со всей дури щипал его за ухо, заглядывал в лицо и проникновенно спрашивал: "Чего кусаешься?"

+ + +
День какой-то осенний, дымком тянет, все тихо, пусто, холодно, только флоксы цвести надумали, они да лилейник, а розы в сырости захирели.
Читаю дневник Ирины Кнорринг - очень сухой, кислый, рассудочный, поэта совсем не видно. Четыре года в Тунисе и ни строчки об Африке (в стихах есть). Стихи, в общем, такие же: унылые и обыденные, но хорошие, язык бедный, эмигрантский.

24 июля, среда

Флп 3:20-21: "Наше же жительство - на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, Который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его, силою, которою Он действует и покоряет Себе всё."

+ + +
На рассвете - туман и тишина, даже птицы не поют; спят, наверно, как под одеялом. Здесь туманы редки, а в детстве, на Наре бывали чаще - из-за близости реки? Ночные - когда берега наполнялись туманом, как чаша, как раз до краев, и даже еще ноги до колен им заливало, как мы шли по домам и оглядывались, а туман неумолимо следовал за нами, заглатывая все на пути. Рассветные - когда розовое, размытое в молоке солнце, ледяная роса и вода в реке, как парное молоко.

Еще помню в настоящий кинговский туман мы с сестрой попали на Балтийском море. Вот там и моря видно не было, оно только дышало и ворочалось поблизости, и гуляющие по пляжу появлялись в разрывах прямо перед носом, и тут же исчезали, и голоса невидимок совсем рядом, и как я радовался огонькам сигарет, и как сестра, протянув руку, пятилась от меня: два шага - и уже одна только рука по локоть видна. И мы сразу метнулись друг к другу в ужасе от такого эксперимента. Разрывы тумана, когда вдруг на мгновение открывалось море, были еще страшнее, потому что мы успевали заметить, что с моря движется что-то жуткое, какие-то огромные фигуры, но не успевали их рассмотреть - туман стягивался и склеивал разрывы. Так там и ждали ветра, на сыром песке, потому что дороги назад не найдешь - нам надо было идти через сосновый лес к нашему домику, и нужной тропинки нипочем не разглядишь.

+ + +
ЗИНАИДА ШАХОВСКАЯ. ТАКОВ МОЙ МИР. Воспоминания. - Отличная книжка, пишет хорошо и умно, и сама человек интересный и судьба яркая. Круче всего, конечно, про революцию, но и потом у нее Константинополь, Конго, Париж, Бельгия, Англия во время войны и послевоенные журналистские путешествия. Аристократическая простота и бодрость в тяжелых обстоятельствах очень вдохновляют.

ИРИНА КНОРРИНГ. ПОВЕСТЬ ИЗ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ. Дневники - А здесь наоборот - дамочка унылая, история неинтересная, все больше про свои болезни пишет и как-то ненаблюдательна ко всему, кроме своих несчастий.

25 июля, четверг

Странные вещи творятся. Если коротко: когда мне нужно что-то, чего у меня нет и быть не может, я неосознанно, но целенаправленно топаю куда-то, копаюсь в каком-нибудь ящике, куда десятилетиями или вообще никогда в жизни не заглядывал, и нахожу там то, что мне нужно. Причем, с первого раза, как будто точно знаю, где искать - как лунатик, ныряю в кучу телогреек и тулупов и выныриваю с удлинителем в зубах. Когда мне понадобились бритвенные лезвия, я их нашел среди старых ложек, клей Момент в банке с ржавыми гвоздями, пакет с перцем среди старых дедулиных лекарств и кусок наждачной бумаги под рулонами туалетной бумаги. Этих вещей я прежде никогда не видел, все они старые - например, пачка лезвий Нева 50-х годов и т.п., но на безрыбье оказались очень кстати. Чет в этом борхесовское - Тлён, Укбар - когда сам поиск создает желаемое. Идею трансмутировать из воздуха золотишко я пока держу про запас, чую, что для таких чудес нужно особое состояние и спонтанное желание.

30 июля, вторник

Пс 113:3-6,9,13-15,19,21,24-26: "Море увидело и побежало; Иордан обратился назад. Горы прыгали, как овны, и холмы, как агнцы. Что с тобою, море, что ты побежало, и с тобою, Иордан, что ты обратился назад? Что вы прыгаете, горы, как овны, и вы, холмы, как агнцы? … Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу, ради милости Твоей, ради истины Твоей. … Есть у них уста, но не говорят; есть у них глаза, но не видят; есть у них уши, но не слышат; есть у них ноздри, но не обоняют; есть у них руки, но не осязают; есть у них ноги, но не ходят; и они не издают голоса гортанью своею. … Боящиеся Господа! уповайте на Господа: Он наша помощь и щит. … благословляет боящихся Господа, малых с великими. … Небо - небо Господу, а землю Он дал сынам человеческим. Ни мертвые восхвалят Господа, ни все нисходящие в могилу; но мы живые будем благословлять Господа отныне и вовек. Аллилуия."

+ + +
Во сне, задрав голову, смотрел на пожар в своем доме. Было холодно ногам (одеяло, должно быть) сбилось), я прижимал к себе Чижа так крепко, что боялся его придушить, рука онемела, а из другой руки все падали в снег то планшет, но какие-то бумаги, и я, кряхтя, пытался их собрать, не упустив Чижа.

Одно из самых ранних воспоминаний детства: старая дача, бабушка будит меня среди ночи и заставляет тепло, почти по-зимнему одеваться, хотя было лето или поздняя весна. Выводит меня на улицу и мы идет вместе с другими, обгоняющими или спешащими навстречу, к горящему дому. Вся деревня была здесь, с сонными детьми на руках, старики в телогрейках, бабы в пуховых серых платках. Не помню, чтобы кто-то пытался тушить - пламя уже стояло выше крыши. (Впрочем, смутно вспоминается, как мужики подбегали с ведрами и выливали воду на дверь и окна, и на стены соседних домов. Возможно, это было в другой раз, во время другого пожара. А может просто картинки в сознании разделились: отдельно - молчаливая, неподвижная толпа баб с детьми, и отдельно - бегающие мужики с ведрами.) Стояли до конца, почти всю ночь, пока дом полностью не прогорел. Осталось впечатление войны, бомбежки, беженцев - значит, я тогда уже военные фильмы смотрел. Дом, вроде бы, загорелся от удара молнии, и там погибли два человека - старик со старухой. Это я уже позже спрашивал.

+ + +
Я тут рунами слегка увлекся. Не гадаю (слишком уж абстрактные толкования), а пишу ими что-то вроде необходимых мне сейчас аффирмаций или заклинаний. Что-то вроде самовнушения: мол, пусть будет, как я написал, Не знаю, использует их кто-то так. Пока коряво выходит - я только второй день с ними балуюсь.

Эваз. Райда. Тейваз. Уруз. Кеназ. (Перемены - путь - борьба - обретение формы - обретение ясности). Надо позарез.

1 августа, четверг

Сон, будто проснулся я в больнице, в очень грязной постели - простыня в бурых и желтых пятнах, до черноты засаленная подушка, и сама кровать железная, ржавая, скрипучая. Босыми ногами по кафелю в коридор, осторожно, как пленный, решившийся на побег. Пусто везде. Больше похоже на эвакуированный в спешке военный госпиталь, чем на техно-зомби-апокалипсис. А на улицу вышел - летнее жаркое блаженное утро, птицы поют, кругом пальмы, горы неподалёку и, наверно, море - похоже на Крым. И чет мне стало на все наплевать, поднял брошеную кем-то пачку папирос, присел на ступеньки, закурил. Вокруг постепенно разгорался бой, взрывы, грохот моторов, крики, гул и визг падающих бомб, а я как-то окуклился, сознательно сузил восприятие до небольшого круга спокойствия - теплые мраморные ступени, какие-то обшарпанные апзоны с цветочками, каменные плиты двора и солнце на них и резные тени пальмовых листьев. Мне уже в голову прилетело зеленое крошево - видно, пулеметной очередью пальмовые ветки срезало, а я отряхиваюсь и все держу эту сферу тишины вокруг себя, совсем без усилий, сижу себе, блаженствую, улыбаюсь. Только мысль скребется, что сейчас вот докурю и придется встать и начать - действовать? воевать? жить? Но я думаю - не хрен, в пачке еще три-четыре папиросы...

+ + +
Руны на руке накарябал, на планшете и везде, где только можно. Еще такая цепочка есть: Перт - Геба - Дагаз - Соулу - Кеназ (Посвящение - Дар - Прорыв - Цельность - Обретение ясности). Она более оптимистичная и самоуверенная, и мне пока рано, той обойдусь.

Чет я сам себе Передонова напомнил, который сам себя подписывал, чтобы не подменили. И эти татарские имена у скандинавских рун... Можно немножко повопить о вечной желтой угрозе, раскосых и жадных очах, которые глядят из каждого угла.

Осень на дворе, чистая осень - сыро, холодно, зябко. И осеннее обострение шизы дышит в затылок и шепчет на ушко. (Мой крёстный с похмелья жаловался: "Я как черепашка с сорванным панцирем" - вот оно самое, болезненная чувствительность нервов). Это, в общем, неплохо, мне раньше в таком состоянии хорошо писалось, а потом депрессия стала всё вдохновение выпивать. Значит, надо удержаться от депры, сохранив бодрящую шизу.

Опять весь сад в яблоках, хоть поросенка заводи - обидно, никто их не ест, неизвестно, что с ними делать. Хочу соседа с поросём.

Нечаянно вылил чайные опивки на чужого кота (много их у нас прогуливается под кустиками мяты, наши кроткие собачки им не помеха). Этот порскнул прочь черной молнией, стелился по земле, как борзая, и никакого электронного зайца не надо.

@темы: Жизнь, Сны

---

Дачный дневник

9 июля, вторник

Недоволен я, что выложил главу недоправленной. Надо бы еще по-хорошему над финалом подумать, переписать конец, потом все вместе прочитать, дополнений побольше, потом их вставить в нужные места и снова все выправить. Т.е. на гребаный месяц работы при моем нынешнем амёбном вдохновении и трудоспособности. Ладно, пущай валяется, у меня третья часть книжки в еще худшем состоянии.

Ладно, теперь у меня вопрос с композицией. Я практически на середине части. И вот думаю, что пора именно сюда большую главу про поход всунуть, а еще три главы поменьше - потом. И все. А то чет нудно и монотонно все в этой Миезе, надо бы взболтать. И по календарю органичнее всего так: походы весной обычно начинались.

+ + +
Надо учиться у тихоходок. "Это животные, примерно до миллиметра в длину, которые обитают по всей земле: от озер до океанских глубин, на моховых подушках в арктической Тундре, на пустынных песках и в высоких альпийских горах, даже в вашем мусорном ведре. Их обнаружили живы ми и здоровыми в толще льда более чем 500 метров! Широко известна способность тихоходок впадать в состояние анабиоза при воздействии неблагоприятных внешних факторов. В этом состояний тихоходки выдерживают перепады температуры от +151° С до –237° С, полное отсутствие кислорода, давление в 6000 атмосфер, воздействие различных химических факторов и радиации. Добавьте только капельку воды, и маленький сухой бочонок превратится в живую счастливую тихоходку. Тихоходок можно реанимировать даже через сто или двести лет после мнимой смерти."

+ + +

В стратегии важно видеть отдаленные вещи, как если бы они были близкими, и отдаленно смотреть на близкие вещи.
Мусаси Миямото

11 июля, среда

Сон про драконью пещеру, где золото затягивает, как зыбучие пески. Я копошусь во всем этом дерьме, а какие-то тонтон-макуты в черных очках стреляют по мне из автоматов с верхушек золотых гор.

Потом какая-то замарашка отпаивает меня водой на морском берегу - мелкие острые ракушки под ладонью и локтем, прибой чуть-чуть не докатывает, встать не могу. Она называет себя королевой фей, и я из благодарности делаю вид, что верю, а потом замечаю, что она накрутила мне на ногах какие-то путы со множеством узлов. И я понимаю, что на самом деле так и не выбрался из зыбучего золота, и скорее всего уже сдох.

+ + +
Яблок так много, что яблони буквально ломятся - моя старушка под окном, добрая подружка, почти пополам развалилась, и сразу стало видно из окна кусок лужайки и лавку.

Эпоха роз и лилий. Кстати, я за Йорков. И белых роз у нас не осталось, кроме больших кустовых, которые давно отцвели.

Доедаем вишню. Как всегда, самый интересный квест - достать ягоды с самого верха. Остался один пучок вишен, пока недосягаемый. Притянуть к себе нельзя - под ним несколько веток яблони, они не дают, со стула не дотягиваюсь, на вишню не влезть - слишком она тоненькая и хрупкая. Стремянку тащить - чет нечестно. Ладно, птичкам оставим, по традиции. И эти последние вишни, конечно, самые черные, соблазнительные...

+ + +
Симона Вейль:
- Вот рай, которого жаждет всякое существо: восходить к добру по естественному влечению.
- То состояние дурмана, в котором мы, несомненно, находимся, когда кричим: "Наука утверждает, что..." - не развеивается даже уверенностью в том, что через какие-нибудь пять лет она уже наверняка не будет этого утверждать. Создается впечатление, что голая актуальность обладает для нас вечной ценностью. Нет никакого оракула, есть только воззрения отдельных ученых, а они всего лишь люди.
- Жизнь, из которой исчезло бы понятие труда, оказалась бы отдана во власть страстей, а то и безумия.
- Под свободой нужно понимать нечто иное, нежели возможность без усилий получать все, что тебе хочется. Истинная свобода определяется не соотношением межу желанием и удовлетворением, но соотношением между мыслью и действием. При этом не важно, является ли действие приятным или болезненным, и даже результат не играет никакой роли.
- Труд - это единственный путь от мечты к реальности.
- Соприкосновение с несчастьем убило мою молодость.
- Жизнь любого человека состоит из мрачных и светлых сторон. Все дело в пропорции. В любом случае, должен быть какой-то предел для мрачных сторон, иначе человек будет чувствовать себя униженным.
- Кто унижает себя, тот возвысится. Признать, что человек анонимен, что он состоит из человеческой материи. Не домогаться положения, признания. Признать, что ты являешься человеком массы, что ты не имеешь никаких прав - это значит засвидетельствовать истину. Сорвать с себя украшения, смириться с наготой... Воплотиться. Человек должен совершить акт воплощения, ибо высокомерие развоплотило его. Люциферовская опасность: бегство от мира, препятствие к укоренению. Противоядие - физический труд.
- Правда слишком опасна, чтобы дотрагиваться до нее. Она - взрывчатое вещество.

15 июля, понедельник

Сон про Святослава Рихтера. Начало Лунной сонаты, такое гипнотическое, и вдруг одна клавиша начинает западать. Рихтер продолжает играть с неровным заиканием, и каждый раз, когда касается этой клавиши, кусок пола проваливается и остается черная пустота. Он спокойно играет, а пол вокруг осыпается, и вот уже остался только маленький дощатый островок, висящий в пустоте. Зрители повскакивали, к стенам жмутся, кричат ему: "нет, не надо", а он играет. Среди зрителей несколько человек тоже гордо остались на своих местах (и я, вроде, тоже), мол, пока маэстро сам концерт не прервет, мы с места не стронемся. И вот последняя часть сцены падает, но Рихтер и рояль остаются висеть над черным провалом. Кто-то говорит: "Смотрите, он отрастил крыло". На самом деле это не крыло, а какая-то стальная пластина, вытягивающаяся из поднятой крышки рояля, что-то вроде рельса, уходящего вверх наискосок .

+ + +

Продолжаю время от времени читать фанфики. Много смешного, хотя я вроде насобачился по первой главке фильтровать барахло, но все равно временами попадаюсь. Чет тут долго ржал над кухонным гарнитуром в лачуге Гонтов, и размышлениями нищей Меропы, что ей купить, чтобы ноги на земляном полу не мерзли: тапочки или ковер? (Заглядываю в свой кошелек: "Пакет гречки или порше кайенн?"). Ну и потешные самопрезентации во многих фанфиках: - Меня зовут миссис Блэк, а это моя дочь мисс Блэк. ("товарищ Чернова" и "гражданка Чернушкина")

Кстати, еще претензия практически ко всем фанфам: "Позвольте вам представить лорда Волдеморта" или обращение "лорд Малфой, передайте мне соусник". Мне это сильно режет глаз, потому что при личном общении "лорд", как и "князь" сочетается с именем, а не с фамилией, т.е. "Лорд Томас Волдеморт", "Лорд Люциус и леди Нарцисса", также как "князь Андрей" и "княжна Мэри". Есть, конечно, нюансы. Я сам не то чтобы знаток. Но, в целом, когда речь о личности - имя, о роде - фамилия. В первом случае: - "Кто там в малиновом берете с послом испанским говорит?" - "Лорд Люциус". Во втором: "Почему он всегда такой противный?"- "Ну он же лорд Малфой". Тут все как с царями, королями и принцами.

(Еще сильнее я бесился на часто встречающееся в современных книжках: "Господин штабс-капитан", "господин подпоручик" (в реале "штабс"- и "под"-при обращении убираются, т.е. из вежливости повышают в чине). И это только среди равных, и меру равенства еще надо рассчитать. Типа, поручик к штабс-капитану может обратиться "господин капитан", а солдат к офицеру уже только "вашбродь", и капитан к генералу только "ваше (высоко)превосходительство", а не "господин генерал". Впрочем, какая-нибудь гимназистка может легко пролепетать: "Мон женераль" и на гауптвахту ее никто не пошлет. )

Вообще, все, что касается обращений, очень важно. Из-за неправильного обращения весь диалог к черту валится и что-то глубинно фальшивое на весь текст ложится, куда больше, чем из-за мелких анахронизмов и исторических неточностей.

18 июля, четверг

Понял я, почему у меня дневник не идет: год уже живу на автомате, неосознанно. Надо возвращать осознанность и созерцательность, а то верчусь в собственных мозгах, как на карусели, на стотыщстопицотый круг пошел.

@темы: Жизнь, О моей книжке, Сны, Цитаты

---

Дачный дневник

23 июня, воскресенье

Вчера в Москве под внезапный дождь попал - просто без предупреждения вывернули мне на голову озеро Валдай. Вбегаю в магазин, насквозь мокрый, словно меня десять раз под килем протащили, капаю, теку ручьями, отплевываюсь и булькаю, волосы к морде прилипли, в карманах по стакану воды, в кедах - по два, в рюкзаке - аквариум с пучеглазыми гупиями. И пока иду, вижу, как разговоры затихают, головы ко мне поворачиваются. Ну да, весь день солнце сияло, на небе ни облачка, все сухие, разгоряченные, загорелые, и вдруг - утопленник со свежей рыбой в волосах и водорослями на ушах топает, за собой лужи оставляя. Неловко получилось. Дождь, причем, кончился сразу за моей спиной, и когда народ из магазина выходил, всё уже подсохнуть успело.

Немножко Бродского:
"Вполне стандартный пейзаж, улучшенный наводнением.
Видны только кроны деревьев, шпили и купола.
Хочется что-то сказать, захлебываясь, с волнением,
но из множества слов уцелело одно «была»...
...Ясно, что долго накапливалось — в день или в год по капле, чьи
пресные качества грезят о новых соленых га.
И впору поднять перископом ребенка на плечи,
чтоб разглядеть, как дымят вдали корабли врага..."

24 июня, понедельник

На даче - розы, розы, розы... Все остальное не вынесло сковородочной жары, которая, стоит задуть ветру и налететь облаку, внезапно меняется на зябкость, когда вдруг вспоминаешь о свитере и теплых носках, а потом вновь раскаленная тишь да гладь, где выживают только змеи и скорпионы. Из роз за двадцать лет выжили самые стойкие, им и морозы нипочем, из причудливых - только сиреневая и тигровая, с черными полосами на багровых листьях, остальные попроще, но тоже радуют глаз - красота тоже стойкой бывает, не всегда отцветает к ночи.

+ + +

У Бриана "pothos" - это желание, влечение, особенно к чему-то отсутствующему или потерянному, тоска о нем (греч.), По отношению к Александру - понималось как иррациональное и неудержимое стремление превзойти себя, продвигаясь все дальше на пути открытия мира и самого себя.

Я почему-то понимал "потос" просто как "страстное желание, стремление", не думал, что в нем есть элемент тоски, жажды - это действительно так? Еще мне казалось, что в этом понятии заложено некое побуждение к действию, мощная энергия, которая толкает вперед. А тут такое меланхолическое - "тоска".

25 июня, вторник

И так человеческий опыт ограничен, да еще память дырявая и чувства выветриваются. Что вообще остается от жизни, если не запишешь? А от личности? Если б не бессмертная душа, то хоть ложись и помирай. И даже не важно, что рукописи горят, а тетрадки ящиками выносятся на помойку.

Все никак не распишусь толком. По объему вроде для главы достаточно, почти 15 тыс. слов, и главки я по-новому расставил, но все равно, как обычно, воды много, а мяса мало. Чет у меня сплошные диалоги пошли и это бесит неимоверно. И Сашка опять не устраивает.

+ + +

Внезапнвя печаль: Чижик на фоне Веньки выглядит уже не веселым юным мопсом, а матерым суровым псом, которого раздражает вся эта чепушня с прыжками, развевающимися ушами, вертящимся хвостом и задорным лаем. И брыльки у него седеют, и один зуб, из тех, что на виду, выпал. У них, конечно, совершенно разный темпоритм, это даже от возраста не зависит: просто мопс и терьер, флегматик и холерик, Дельвиг и Пушкин, Кутузов и Суворов, ленивец и мартышка. У моего зайки груз печального опыта на холке и мировая скорбь в очах. Был бы у него характер пожестче, он бы тяпнул Веньку разок, и пользовался бы впредь почетом и уважением, но Чижик мой слишком ласковый и кроткий, и когда он грозно шлепает своими мягкими бегемотьими губами перед Венькиным носом, это не производит должного впечатления. Он даже лапой сверху по нему заехать не может, взмахнет и застенчиво опускает. Думаю, на следующее лето командиром у нас будет мохнатый Гусь.

26 июня, среда

Сон. Осажденная белая башня. Мы на самом верху, в облаках, ни оружия, ни кипящей смолы, ничего нет. Враги идут на приступ, это великаны, каждый где-то в три человеческих роста. Один начинает лезть на башню, лапы словно лягушачьи и, похоже, на присосках, и он медленно и спокойно ползет вверх, мерзко распластанное по стене тело, как у ящерицы, а у него на спине, как жабья икра, какие-то мелкие людишки, типа Горлума, тоже отвратные, голые, желто-коричневая кожа.
Женщины у меня за спиной начинают молиться, голоса все горячей, сильней. И вот, одна зеленоватая рука великана хватается за парапет и каменеет на моих глазах, становится белой, начиная с пальцев, потом поднятая узкая голова с горящими нечеловеческими глазами. Людишки на спине великана уже мечутся в смертном ужасе, но даже спрыгнуть не могут, их ноги уже к спине его приросли, и тоже становятся белым камнем, будто пупырчатый горб, но если вглядеться, то лица видны до последней морщинки.

А потом я смотрю сверху на всю нашу крепость, и все ее белокаменные стены в этих огромных отвратительных изогнутых телах, которые насмерть в нее впечатались, как барельеф. И чет мне так мерзко, что я говорю, типа, город осквернен и мы должны уйти в другое место. И все безропотно собирают узелки с вещами, коров гонят из ворот, телеги скрипят, а я весь в сомнениях: как же так, может, стоит остаться, куда я людей веду? Но стоит на стены посмотреть, сразу тошнота накатывает - мерзость, мерзость! Оставаться невозможно.


+ + +

На английском опять читаю Истермана, он меня пугает и завораживает куда больше Кинга и остро действует на воображение- хотелось бы выяснить, чем, и, может, как-то эти приемы использовать. Ну понятно - меланхолический пессимизм, это на меня всегда действует, шпионы, арабский Восток, хрупкость любви, страх потери, святотатственные тени на католических кладбищах, печальный одинокий интеллигент и что-то реально жестокое, леденящее, типа международного терроризма и религиозного фундаментализма в виде массовых убийств и зарезанных на алтарях детишек, с чем он должен бороться, но знает, что проиграет.

27 июня, четверг

Вчера дождь лил весь день, и всё намокло, отяжелело, жасмин согнулся до земли, вишня с уже краснеющими плодами, плетистые розы - там ведь по 7-8 цветов в одной грозди на тоненьких веточках, тяжело.
И сегодня с утра все сумрачно мокрое, зато я выспался за неделю, а трава напилась, а то она уже желтела от жары.

А сейчас граница дождя будто за одним из моих окон проходит - там шум страшный, но ни одной капли по крыше не ударило и в противоположном окне - тишина. Все жду, что вот налетит, сдвинется, но нет. Просто затих и совсем умер.

+ + +

В. Бибихин. Из дневников и писем:

...Да, ты прав: перемены будут, скоро, большие. Но тебе не дадут, опять не дадут. — Вдруг бешеная радость от этого, от обделенности: слава Господу, что бы я делал, если бы дали...
- люди не бандиты, мирные в метро, один читает газету стоя, — как в семье, все свои, я один наблюдаю, остальные между собой словно давно притерлись в тепле. Так русские должны дичиться и хамить друг другу, потому что иначе они сразу соскальзывают в свойскость.
- Пишу у Хайдеггера Мейстера Экхарта: «В чьем существе нет величия, какое бы дело они ни творили, не выйдет ничего». Ах не бойся и не брани, только жалей. Прав ты один, из миллионов. Ничего, что так случилось.
- «Падение Берлина». В Армавире, в зале кинотеатра, который мне казался торжественным и таинственным. Цветной фильм, какое чудо, широкое страстное лицо Андреева смотрит крупным планом и глушит. На экране бегут массы и втаптывают в землю, в молчание. Пушки и Сталин как придвинувшееся небо задают божественную высоту, куда успокойся, не подвинешься никогда. Ты знаешь свое место и пьешь тонкую, далекую тоску, как быстрая Кубань, как колкий ураган, как февральское тепло, как июльские цикады, как ящерицы на камне, как октябрьская затаенная волшебная тишь.... Ты загнан и спасен. Посвящен в пустоту мира.
- В чем дело, Господи, в чем дело? Дело вовсе не в том, что ты заворожен от смерти, а в том, что со смертью ничего не кончается, всё начинается, и то, что не кончается тогда, уже сейчас хочет быть, требует человека, чтобы быть.
- пишу из Ницше: Фактически всякий крупный рост приносит с собой также страшный распад и гибель: страдание, симптомы заката принадлежат к временам громадных шагов вперед.
- Просохшая тропинка, где ножи втыкаются, земля режется.
- Я борюсь с соблазном прийти в какой‑то экстаз, восторг от того, что (об этом я Вам прошлый раз отчасти писал) всё, что я когда‑то делал и считал нужным, никогда никому уже не будет нужно и от всего остается только внимательная пустота, безжалостная сначала к самой себе, но и ко всему тоже…

28 июня, пятница

Чет я тут подумал про Гражданскую войну, когда брат на брата - слишком уж часто этот раздел внутри одной семьи происходил. Вдруг в такой модели поведения проявляется некий родовой инстинкт самосохранения? Т.е. одна сторона проигрывает - одного брата списывают, но второй брат, который оказался на стороне победителей, всю семью может собой прикрыть, даже если тоже погибнет, как мертвый герой. При любом раскладе остается шанс на выживание семьи.

+ + +

Про отсутствие достойного обращения в русском языке. "Господин"-"товарищ" отвалились, "мужчина"-"женщина" - ужасно. Но кое-что у нас осталось. Видно, на безрыбье всплывает архаика: "дядя", "тетя", "бабуль", "сынок", "дочка", "брат", "отец", "сестренка", "земляк". Многим не нравится, огрызаются и отбрыкиваются от непрошеных родственничков, но некоторые используют этот прием виртуозно (особенно стрелки на водку и некоторые нищие). Я только "за" - сокращение дистанции между людьми мне по нраву. Это правильный настрой дает, в конце концов. Скажем, выходит Путин на трибуну и начинает: "Братцы!" или там "Дети мои!"

То, что отсутствие обращения все же не вполне естественно для языка и требует заполнения, показывает, как повсеместно начинает употребляться заимствованное с Кавказа "уважаемый". Я бы предпочел "Дорогой" (Дарагой), потому что в "уважаемом" все же пока отчетливо слышна пародия, привскус пренебрежительной насмешки. В "дорогом" -насмешка ласковая.

1 июля, понедельник

Читал тут Эмили Дикинсон в параллельном англо-русском варианте и сурово загрустил - насколько неточен перевод стихов, насколько лучше было бы давать подстрочник, потому что ради гладкости стиха из переводчика всегда лезут штампы - ладно бы только речевые, но ведь и смысловые тоже.

Ну вот, например, в стихотворении говорится о тех, кто сражался с "кавалерией горя" в одиночестве и погиб без свидетелей . В переводе заканчивается:

"Мы верим в тех, чей путь незрим,
Шаг невесом, как стих.
Так Ангелы спешат одни
В Одеждах Снеговых".

А у Дикинсон в оригинале что-то вроде: ... "Тех провожает в путь торжественная процессия с плюмажами, где ряд за рядом шагают ангелы в снежных мундирах".
( Т.е. финальный ударный образ на фиг выброшен, эмоциональный посыл и философский смысл стихотворения полностью изменены.)

В старой "регулярной" поэзии, с жесткой структурой, ритмом и рифмой, и в первоисточниках много необязательных банальных связок для сохранения формы; переводчик может этим играть, опуская их или меняя, - у него остается больше пространства, чтобы сохранить важное. А новая поэзия стала более смысловой, чем звуковой. У Дикинсон и так в стихах - выжимки, сухой остаток, только то, что она хотела сказать, ни больше и не меньше, поэтому выверты переводчика для сохранения неровного ритма и случайной рифмы все неизменно искажают. Здесь годится только умный художественный подстрочник, может даже с комментариями, что-то вроде перевода стиха в хорошую ёмкую прозу. (Я помню такого типа перевод Элиота - вполне достойно получилось).

Или уж как Пушкин и Лермонтов делали: прочесть чужое, чтобы за что-то зацепиться, все переосмыслить и написать своё на ту же тему, вольно меняя и форму, и смыслы - тогда, может, появятся "горные вершины" и "хвала тебе, Чума" уже как радость русской поэзии, давно позабывшей об отдаленных источниках. Русский язык и русская мелодика тянут за собой свой ассоциативный ряд, русские образы и русские смыслы. Ну вот хоть Крылова с Федром и Лафонтеном сравнить - все же наизнанку вывернуто! И в русских переводах Дикинсон тоже сами собой березы вырастают, которых там сроду не было.

+ + +
Ну ладно, вот Эмили Дикинсон, где я английского текста не видел (так спокойнее):

"Наш продолжался путь,
Нас ноги привели
К развилке странной Бытия,
Что Вечностью зовут.
И ужас шаг сковал,
И ноги не идут.
Мы здесь – там Город впереди.
Но прежде – Смерти Лес.
Назад не повернуть.
Обратный путь закрыт.
Вон Вечность – видишь Белый флаг? —
И Бог у всех ворот."

1 июля, понедельник

Вчера была какая-то жуткая духота - будто воздух выкачали. И если в доме еще что-то оставалось на полвздоха, то на улице было вообще жутко, как в вакууме. Люди еле ползают, хватают ртом пустоту, как рыбы, выдернутые из воды, потом обливаются. Я было решил, что с земли атмосферу сорвало. К ночи ветер подул, и жизнь наладилась.

Соловьев в этом году было мало, и сверчков не слышно - может, им рано пока? Все деревья растут, даже старая яблоня. Из моего окна теперь только деревья видны, а неба - жалкий клочок. Чтобы посмотреть на закат, нужно идти далеко, до полей.

Надвигается буря. Небо черничное, огромная ветла с каждым порывом ветра седеет, листья серебряной изнанкой выворачиваются - красиво. Все эти ивовые как вода, крона - как затынутый тиной пруд, в покое - зелень, на ветру - тину к бережку сбивает и светлое небо отражается в чистой воде.

Ага, вот и первые капли по жестким яблоневым листьям застучали. Яблоки уже крупные, самое время ветки ломать. Все, полил! Косой, негромкий.


+ + +

" среди первых русских сонетов – написанные Сумароковым сонет про… аборт и «Сонет, нарочно сочиненный дурным складом», и то и другое – совершенно невозможное ни в Италии, ни во Франции, ни в Англии восемнадцатого века."

Интересно, о чем же это говорит? Достоевский, насчет русского мальчика, исправляющего карту звездного неба, видимо, прав. Не успели начать осваивать форму, как уже стали играть с ее разрушением. Ну и тема тоже - чем жестче форма, тем глумливее должно быть содержание.

@темы: Жизнь, О моей книжке, Сны, Стихи, Цитаты

---

Бессмертный Александр и смертный я, глава 4, часть 2

Второй кусок

* * *

Зима только начиналась. Первые холода ночами, пар изо рта. Стылый воздух, ледяная вода в кувшине. Солнце, круглое, бледное и такое немощное, стояло низко у самого горизонта.

Помню, как мы выбежали на первый снег, жадно дыша острым искрящимся воздухом. До этого только пару раз с неба падали редкие легкие белые хлопья, которые сразу таяли на щеках и на теплой земле. Александр слепил мокрый снежок и сунул его за шиворот Протею - тот сразу всю сонную лень растерял, взревел раненым лосем и помчался за ним следом по белой дорожке, по черным маленьким следам. Я тоже пробежался вокруг казармы по белой, словно посыпанной солью, гулкой земле, обернулся на черную нитку своих следов - на мгновение стало жалко, что все растает или другие затопчут.

На аллее, где мы прогуливались с философами, хрустели под ногами промерзшие листья, тонкие, сухие, прозрачные, одни жилки остались, скелетик листа и призрачная плоть... Я запрокидывал голову и смотрел на голые ветви, отчеканенные на небе, как чернь по серебру. Небо было цвета слив, а платаны похожи на огромных мурен, вставших на хвосты, тяжелые, скользкие, голые, пятнистые...

Ветер, упавший с гор, холодный, упорный и свежий, задувал бешеными порывами, гнал по жилам бодрую тревогу: не время спать, стерегись, смотри по сторонам! Так волну на море гонит. Вместе с холодным ветром приходили волки.

Даже оливковое масло загустевало от холода. Отец прислал мне фракийскую лисью шапку с ушами. Я сразу нацепил ее на голову. Наши оболдуи сперва ржали и дразнились, потом стали завидовать, натягивая кавсии поглубже на уши.

+ + +

После смерти Гермия Александр из сострадания забыл все плохое и стал искать хорошее. И Аристотель случая не упустил. Сунул ему под нос - оба-на! - особые уроки для будущего правителя, тайные знания исключительно для ушей будущего царя. И Карана не пригласили. "Власть богоподобна", - как-то подслушал я. Если Аристотель твердит это Александру, он должен был иметь успех. А я бесился: аптекарский сын станет учить Александра царственности! Шёл бы баб рожать поучил...

Может, Аристотель и рассчитывал, что тайные беседы их крепко свяжут, а меня оставят за бортом, но Александр, возвращаясь с этих уроков, старательно пересказывал мне всё, что там говорилось.

Вся эта философская почесуха была мне неинтересна. Учение Аристотеля можно было определить одним словом: "Охолони!" У него был взгляд Медузы Горгоны - все живое под ним каменело. Он человека изучал, как лягушачьи внутренности, и, определив в два счета, – ставил на полочку и терял интерес.

Иногда, говорил Аристотель, страстное желание решить вопрос одним ударом должно уступать место медлительной осторожности, терпеливой сдержанности. Иногда следует сейчас отказаться от того, что желаешь так страстно, чтобы по прошествии времени получить это без хлопот. Он порицал Александра за постоянное беспокойство («подобно волку, который никогда не останавливается в своих поисках...» - с удовольствием повторил за ним Александр) и учил утверждаться в неподвижности, чтобы удобнее и покойнее воспарять мыслию в философские высоты. Александру как будущему царю он, в сущности, предлагал то же самое, разве что отказывал в праве мыслить самостоятельно, а только под руководством благих и мудрых советников.

Как-то, когда внезапно распогодилось, они вышли поговорить на солнышко, и мне удалось кое-что подслушать. Аристотель говорил, что человек никогда не знает своих друзей - ведь все люди притворяются лучшими, чем они есть, чтобы сохранять дружбу безмятежной, особенно дружбу с царями. "Любой, кого ты возвысишь, будет думать, что заслужил это своими достоинствами, и не станет испытывать к тебе благодарности. Если ты послушаешь его совета, он сочтет, что умней тебя, отвергнешь - обидится, решит, что ты его не ценишь. Так или иначе, он станет думать, что заслуживает большего. И в его глазах ты будешь виноват в том, что твои милости не поспевают за его притязаниями. А все остальные будут считать его недостойным, а тебя - несправедливым, потому что ты возвышаешь его не по заслугам, а из-за дружеских к нему чувств."

Он говорил умно, я бы согласился с ним во всем, если бы это не касалось меня самого. Александр же скучал и вертел головой. Судя по тому, как он в будущем безудержно благодетельствовал своим друзьям, все эти наставления благополучно выветрились у него из головы. И мне не верится, что кто-то из его друзей считал себя умнее и достойнее Александра, кроме Филоты. Друг с другом грызлись самозабвенно, а вот чтобы оттереть Александра плечом и занять его место... Вряд ли кто об этом мечтал, не думаю, чтобы кто-то был настолько безумен. Все понимали, что его судьба им не по плечу. Или я ошибаюсь, сужу по себе? Такая ошибка может стоить слишком дорого...


+ + +

Вечерами я жарил каштаны, разрывая колючие скорлупки, бросал ядрышки на жаровню. Александр играл на кифаре (он был лучшим из нас учеником у Лисия), время от времени подносил ко рту застывшие непослушные пальцы, отогревая их дыханием. Он редко играл известные мелодии на память, скорее просто слушал разные сочетания звуков, то бесконечные переборы струн, то глухие щипки, то резкие отрывистые удары плектром. Никто его слушать не мог, кроме меня. А я привык; мне казалось, что перебирая струны, он настраивает душу и мысли – и в этот момент и я мог понимать, что творится у него внутри.

Александр не знал, что ему делать с желаньями, которые сжигали его изнутри, с мечтами, которые опьяняли и надрывали ему сердце, с неодолимым стремлением прочь из пределов возможного - из своего тела в жизнь иную, в огонь славы и бессмертия. Он искал ответа, как осуществить себя во всей полноте деяний и подвигов... А Аристотель ему: ступай важно, говори неспешно… Ум у него был живой, а сердце дохлое.

Я протянул ему чашу подогретого вина с пряностями и медом. Он отложил кифару и обхватил чашу, согревая руки.

- Он говорит, - рассказывал Александр, - если хочешь достичь великого – не жалей никого, не люби, ничего не прощай, на это расходуются силы души, это размягчает и ослабляет, а нужно все, что есть, вложить в одно: в познание, стремление к добродетели или иной великой цели. Нужно быть непреклонным, не снисходить ни к чьим слабостям. Бесчувствие ко всему, сердце должно гореть только к познанию добродетели… Он говорит, у правителя нет друзей, есть только исполнители его воли...

- Он тебя в ростовщики готовит, что ли?
- И все же он очень умен... - Александр смотрел сквозь меня рассеянным взглядом, и у меня все потроха переворачивались в приступе бешеной ревности.

- Так рассуждает любой старикашка... Мудрость для торговцев среднего достатка, булочников и аптекарей – ничего сверх меры и все такое... Всё обсосано и разгрызено, как мозговая косточка, всё измусолено беззубыми челюстями, и он эту кашку выплевывает тебе на тарелку, а то, думает, не проглотишь…

Александр взглянул на меня с некоторым уважением и недовольно сказал:
- Я учусь у него не этому. Аристотель говорил: "Я хочу понять тайны жизни. Есть ли более высокое занятие?"

Александру это нравилось. Он видел сродство. Я сунул ему гроздь черного, как смола, винограда, Зимой он самый сладкий. Дым жаровни ел глаза.

- Дурацкое занятие, - бормотал я. – Это как на пирушках кто-то начинает выяснять, что за вино, да откуда вода, где хлеб пекли и у кого рябчиков покупали. А другие в это время пьют себе, едят и веселятся...

Александр мотал головой несогласно:
- Пойми, Аристотель есть и с ним придется считаться. Если наши судьбы пересеклись, значит, в этом есть какой-то смысл. Нужно осмыслить и понять зачем. Мне надо научиться мыслить и говорить точно. Отец может размазать по полу афинских демагогов, и я должен уметь. Аристотель всему дает четкие исчерпывающие определения и разграничивает одно от другого.
- Смотри, он и тебя в трех словах определит: вот каков Александр, ни убавить, ни прибавить… Печатку у него на пальце видел? Вот ею он тебя и припечатает на веки вечные...
- Не посмеет, - засмеялся Александр. - Чему-то он ведь научился при тираннах.

Зыбкость мира, его многоликая неверность, открывшаяся мне в детстве, в горячечном бреду, так на меня подействовала, что я уже никакой четкой мысли не доверял, никакой определенности. Было недоверие к логическим построениям, философским доказательствам и выводам, нелюбовь к здравому смыслу. Анаксарх с Пирроном во мне это приметили и сочли за своего, но, кажется, ошибались. Просто я спокойно живу в неопределенности. А поборники абсолютной истины находят другой способ – не так уж трудно убедить себя, что ты во всем прав, вот тебе и абсолютная истина.

Я и сейчас считаю, что окончательная определенность не только для человека оскорбительна. Для богов? Для времени? Для судьбы? Я люблю тайны за их таинственность, мне нравятся закрытые раковины, потому что в открытых обычно нет ничего, кроме вонючей слизи. Меня не волнует истина существующего, меня влечет правота непостижимого и недостижимого. И знаю, что Александр чувствует сходно.

Он говорил:

- Иногда мне кажется, что жизнь – лабиринт, наполненный тьмой и чудовищами. А Аристотель рисует план. Может, он и не похож на то, с чем придется столкнуться, но надо же от чего-то отталкиваться. Даже у Тезея была нить, за которую он держался...

- Аристотель вообще не верит, что кто-то в здравом уме полезет в лабиринт... - сказал я, и Александр мне улыбнулся. - Его планы для тех, кому это и в голову не придет. О любви и дружбе он тоже со стороны рассуждает, потому что сам не пробовал.

- Ты несправедлив. А Гермий? - его взгляд ощутимо потеплел, а я взвыл про себя. Похоже, Гермий и Аристотель встали у него в один ряд с Орестом и Пиладом, Тезеем и Пирифоем, Гармодием и Аристогитоном...

Может, Александр и видел в нем понимающего и сопереживающего учителя, но я видел в Аристотеле лишь негибкий, холодный ум, стремящийся всему обозначить пределы, и глубокое недоверие к существу другой породы. Причесать львиную гриву, вырвать зубы дракону, приучить волка питаться ячменной похлебкой - вот его цель. А Александр ему верил.

- Не только опыт дает истинное знание. Вовсе нет. Аристотель говорит: путь опыта - самый трудный, но путь размышления - самый благородный. Он говорит о союзе тишины и ясности видения, что их можно обрести лишь в глубине собственного духа. Что-то в этом есть, как думаешь?

- Ничего я не думаю…

Два разных мира: один - стремящийся к покою, неподвижности и бессобытийности, где одна только мысль живет и движется, как змея на камне, и другой, наш мир, где все еще только начинается, ничто не закончено, все требует роста и становления, все в движении и любая остановка - лишь короткий привал. Здесь, в Нимфеоне, их мир - остров Калипсо, уютный, безмятежный, и время тут стоит, как вода в колодце, и все корабли обходят его стороной. А наш мир? Бурное море да острые скалы в бешеной пене...

* * *

+ + +

Никанор поймал Леонната на воровстве. Помню его торжество, пустые глаза, вдруг засиявшие карательным восторгом обличения, Леонната - сперва возмущенного, отчаянно, искренне, с подвзизгом лгущего, а потом уличенного, на коленях, в слезах и соплях, и его мечущийся, удивительно трезвый и какой-то крысиный взгляд, свою внезапную тошноту и мучительную неловкость, доходящую до того, что "лучше б меня на том поймали", и удивительно легкое отношение Александра - он обнял Леонната, укоризненно сказал: "Тебе надо было попросить у меня", и потом пару дней обращался с ним особенно ласково, как с больным. Леоннат к нему льнул со смущенной лживой мордашкой, преданно заглядывая в глаза, оба цвели один от избыточного благородства, другой от облегчения. Кассандр, глядя на это, ржал: "Ах как это по-царски! Цари ведь разницы между своим и чужим не чуют. Завтра Александр Никаноров нарядный плащ возьмет и Леоннату подарит от всей щедрости своей души". А Никанор возмущенно плевался и пинал Леонната ногами, когда Александр отвернется.

Жить под суровой рукой скупой родни Леоннату всегда было тяжко, не по характеру. Он был сластёной во всех смыслах, а в голове петухи кукарекают. Все добродетели ему с успехом заменяла легкость нрава - приятный парень, гладкий, без масла в душу влезет, покладистый и уживчивый, стертый, как монета, побывавшая слишком у многих в руках. Сдохни мы сегодня, завтра он будет так же мил и улыбчив с другими и станет преданнейшим другом кому угодно. У него было одно неоспоримое достоинство - бабка, сестра царицы Эвридики, и то, что он приходился троюродным братом Александру. И это давало ему всё.

Царственного в нем не было ни на обол. Слишком юркий, все принюхивался, оглядывался: вдруг кто яблоки станет раздавать, а ему не достанется? вдруг свежую сплетню упустит, и дойдет она к нему через десятые руки, уже с душком? Вился, заглядывая всем в лицо ясными нахальными глазками: мол, «главное, про меня не забудьте, когда до делёжки дело дойдёт». Допрыгался, петушок. Мне было жутко, я надеялся, что Александр сумеет его отмазать. Какой спрос с Леонната?

Но Никанор ликовал от своей роли обличителя, и делал всё, чтобы эта история не забылась. "С вора стребуй вдвое, - изрекал он веско. - Так говорил Ликург. Я бы руки рубил и изгонял из страны. Такие люди нас всех позорят". Это звучало окончательно, как лязг засова. Никанор держался внушительно и непреклонно, словно Леоннат перед ним связанный на колоде лежит, а Никанор над ним топором поигрывает. Слишком светлые от ясности и пустоты глаза. Слишком яркие и подвижные губы - все-то они причмокивали, жевали, посмеивались. Меня тошнило от всех, но от Никанора больше всего.

Александр перетянул. После скандала родителей в письмах, речей философов о чести и честности (высказался каждый, Онесикрит - в поддержку безудержного воровства, а Пиррон подрался с Феофрастом) и ночных рыданий Леонната в подушку, все помаленьку затихло. Удовольствию травли предпочли благорасположение Александра. Никанор ходил недовольный - не дали крови отведать. От злости он раздувался, как вошь и вызверивался на всех, быстро и отвратительно наливаясь кровью по глаза. Иногда он становился мне так противен, что я даже есть не мог в его присутствии - хлопал миской об стол и убегал. Никанору удавалось мучить меня одним своим существованием, а я даже поцарапать его дубленую шкуру не умел, слишком грубое сердце: ударишь - как в деревяшку, орешь на него - как на пень в лесу, ни хрена не чувствует. Это было нечестно.

(Как-то раз я увидел, что он стоит над бочкой с дождевой водой и что-то там с интересом высматривает. Я подумал, что он на свое свиное рыло любуется, подошел сказать, что он выглядит, как говно, и вижу - в бочке еж из последних сил плавает. Я потянулся помочь, а Никанор руку поперек: "Оставь, я посмотреть хочу, он уже почти потонул, немножко осталось". Я его оттолкнул, ежа вынул: мол, голову будешь мыть супом из дохлой ежатины? Но меня тогда от него аж мороз продрал.)

Одно радовало: Александра он, как ни ловил, а не поймал. А ведь одно время Александр на себя примеривал все эти презрительные взгляды, брезгливые мины, ледяную скуку на лице - получалось у него отменно, даже лучше, чем у Никанора, но мне эта его маска была неприятна, Александру же хотелось мне нравиться, и он надолго бросил это дело.

Но тут с Никанором они разругались который раз, как по написанному:

- Помнишь, ты ведь сам признавался, что тебе легче прощать, чем наказывать, потому что тебе хочется, чтобы тебя любили, а не боялись? - наставительно, как к ребенку, обращался он к Александру. – Разве не так? Но если избегать того, что неприятно, никогда не научишься тому, что необходимо.

Александр огнем вспыхнул и нехорошо прищурился - любой бы вздрогнул и хвост поджал, а эта самодовольная орясина буркалы навел и с мягкой такой укоризной: «Царь должен карать преступников и одаривать достойных. А друзья должны указывать друг другу на ошибки…»

Александр, задохнувшись от его наглости, заорал:
- Ты мне уже указал, сука, вчера, сразу после моих слов и указал! Теперь тебе приспичило при всех повторить?

Никанор легко засмеялся:
- Я уже говорил это? Разве? Не помню.

Никогда не признается, что облажался. Это не он ночью хлеб дожрал, который наутро оставили, не он чужого раба без спросу в Эги отослал, не он руки в навозе о плащ Селевка вытер, и плевать, что его пять человек за этим видело, отмахнется небрежно: "Не нойте, слабаки" - и в чужую тарелку всей пятерней лезет.

Анаксарх смотрел Никанора, качая головой, а потом сказал: "Бесстыдство и хладнокровие - дары драгоценные, держись за них, парень, и ты преуспеешь в жизни".

+ + +

- Следует ли помогать другу вопреки справедливости? Лакедемонянин Хилон спас друга, преступив закон, но мучился этим до конца жизни. А что ты думаешь об этом, Александр?

- Если речь идет о жизни друга или его чести - нужно спасать его любой ценой, даже если это будет вопреки закону или справедливости, - твердо сказал он. - А причиненную несправедливость можно потом загладить, и чем-то пострадавших от нее вознаградить.

Никанор с Кассандром возмущенно загомонили, даже Марсий что-то вякал. Аристотель смотрел на них с доброй улыбкой, а потом перевел похолодевший взгляд на меня.

- Гефестион?

Глупо было говорить этому человеку то, что думаешь. Вот хрен ты меня подлецом выставишь. Я ведь знаю, как надо ответить, чтобы тебе угодить. Мне бы очень хотелось, чтобы Александр защищал меня всегда, прав я или нет, но его честь дороже.

- Я думаю, так может поступить простой человек ради дружбы, - лениво сказал я, - а для царя это недопустимо.

- Верно, Гефестион, - сказал Аристотель и обратил укоризненный взор на Александра. Сейчас еще слезу разочарования уронит. - Царь слишком силен и могуществен, чтобы позволить себе быть несправедливым. Он сам составляет законы для всех и хранит их - как же он может их нарушить сам? Тогда и простой народ перестанет верить в правду и законы. Несправедливость царя может обернуться крахом всего государства. Перикл сказал, когда друг просил поддержать его ложной клятвой: «Следует помогать друзьям, но лишь пока дело не касается богов». Да, да! Как говорил Питтак: "Благородным быть нелегко".

Александр бросил на него короткий сердитый взгляд и упрямо сжал губы. Я любил его так, что у меня сердце разрывалось.

Я был надменный и злой щенок, ничего мне не нравилось: в мире всё как-то глупо и нелепо устроено, люди казались уродами, глупцами и несчастными безумцами – почему они так живут? Я бы тотчас утопился, если бы был таким, как вот этот например, рыжий с изрытым лицом, кривыми ногами, пучками волос из вывороченных ноздрей, или как тот старик, который бредет за телегой, тупой, измученный и безразличный ко всему, как и его волы, ему бы хвост – слепней гонять…

Все казалось диким, смешным и пугающим. Я высмеивал все подряд, лишь бы не пускать в душу обессиливающий страх – неужели это и моя судьба, такая же, как у всех людей на свете, сторожит за углом, за поворотом? Была странная смесь удивления, острой жалости и ненависти к людям… А старая лошадь или искалеченная собака мне всю душу переворачивали, даже больше, чем нищая старуха, или слепой дед, забредший куда-то не туда, или хилый ребенок, надрывно кашляющий, с синевой под глазами и вокруг рта… И я ничего не делал, только отворачивался и старался очистить от этого ужаса свои мысли и память, но они, отрастив шипы, раскорякой сидели в голове, все там раздирая в кровь, и никак их не выставишь, только ночь и сон помогали забыть, и Александр одним своим появлением разгонял обступавшие тени.

Аристотель учил нас препарировать животных, а я не могу, нет. Я мог убить лису, пустив стрелу, когда она не понимает, откуда это на нее свалилось, не чует беды, мог затравить собаками – это их звериное единоборство, мы ведь тоже воюем, и уже дохлую лису я мог располосовать, как угодно - ей уже все равно, я знаю, потому что и мне было бы все равно. Но когда мы ловили лягушек, зная, что Аристотель заинтересовался их кровеносной и дыхательной системой, а они, как чуяли, прыгали от нас во всю мочь, задыхаясь и отдуваясь, прикидывались дохлыми, прятались в траву – тут я почему-то сломался.

Сперва, стиснув зубы, хватал их, стараясь ни о чем не думать, и складывал в кувшин, наклонился за очередной, а она забилась под какой-то лист, дура, и замерла, а своими маленькими человечьими лапками закрыла голову, словно думала – сейчас поймают, надают по башке, - только на самом деле все было для нее намного хуже. Я вытряхнул лягушек, расколотил пустой кувшин в пыль о какой-то камень, долго пинал черепки ногами, а все смотрели на меня, рот открыв. «А как же урок?» - крикнул кто-то в спину. «Пошли вы все к воронам!» - заорал я в ответ.

Услышав о моем бунте против расчленения лягушек, Аристотель соизволил пошутить:
- Разве может быть судьба прекраснее для таких существ, чем послужить высшему, непреходящему знанию, - он улыбался добродушно и потирал ручки, примериваясь, с какой лягушки начать.
- А может кого покрупнее расчленить ради торжества науки? – буркнул я. – Разве есть судьба прекраснее? Посмотрим на кишки стагирита и сравним их с кишками олинфянина.

Я злобно переводил взгляд с Аристотеля на Каллисфена. Аристотель застыл лицом, пожевал губы и, справившись с раздражением, огрызнулся:

- В таком случае, моя гибель послужит не исследованию истины, а апофеозу невежества, ибо уравнивая лягушку с человеком, Гефестион желает уничтожить того, кто понуждает его к знанию и добродетели, и не сможет извлечь никакой пользы из того, что совершит.

Аристотель учил, что жалость – это чувство безусловно дурное, и человек достойный, любящий добродетель и стремящийся ко благу, должен быть свободен от этого унижающего его чувства. Помогая несчастным, нельзя размягчаться и испытывать сострадание. Следует благотворить слабым, проявляя тем свое превосходство над ними, а отнюдь не опускаться до их уровня, сострадая им. А я думал: жалость – это раскаленные когти, дерущие меня изнутри. Трудно дышать, тошнит, не хочется на белый свет смотреть, и снова вспоминается, что весь мир – выгребная яма и жить здесь может только безумец. Или Аристотель - снулая и равнодушная ко всему мразь.

Александр пытается лечить меня от жалости, но не знает, с какого боку подступиться – не душить же собак перед моими глазами, пока я не привыкну. «Главное, преодолеть это в себе, когда это будет по-настоящему необходимо, - утешает он меня, обнимая за шею и целуя в висок. – Я знаю, ты сможешь».

Не странно ли? Вот я почти двадцать лет прожил с тех пор и за это время многому научился – сжигать города, отталкивать ногой умоляющего о пощаде человека, когда его волокут на виселицу по моему приказу, пройти по полю, где сотни мертвых, раненых, мучающихся, умирающих, пронзительно кричащих людей и лошадей, думая о том, где поставить палатку, чтобы не доносился трупный запах... Я давно привык делать, что должно, но где-то внутри я себе этого не прощаю и ничем не хочу оправдывать. Справедливей было бы ответить за любую боль, которую я причинил или причинили другие по моему приказу, умереть тысячу раз разными способами, тысячу лет ползать по земле с обрубленными руками и ногами... Было бы честнее и легче, если бы я точно знал, что всю жестокость когда-то придется искупить. Я бы тогда лучше думал о справедливости мироустройства...

+ + +

Алкионические тихие дни сменились зимней бурей. Кипарисы она сгибала чуть не пополам, казалось, ветер хватает их за волосы, гнет к земле, чтобы протащить мордой по грязи, туда-сюда, потом они вырываются, распрямляясь со свистом, как лук, у которого лопнула тетива, но ветер не унимается, цапает снова, бьет головами друг о друга, трясет, как собака крысу, мотает из стороны в сторону.

Я стоял в дверях конюшни, где, не дойдя до дома, мы спрятались от налетевшей бури, и глазел на бурю. Зима с самого начала была на редкость крепкой и холодной. Дул леденящий ветер с гор и садовники беспокоились, как бы яблони не померзли.

«На что засмотрелся, Гефестион?» - Аристотель был недоволен, что я отвлекаюсь от тонкостей риторики.
«Большая драка,» - кивнул я показывая на деревья. Ночью ветер вроде как в страстном исступлении вломился в сад и за одну ночь оборвал всю сухую листву с яблонь.Аристотель пожал плечами и сказал, что сравнение грубо и низменно и годится лишь для сатировой драмы. После смерти Гермия он стал сварлив и вздорен, будто горе позволяло ему показывать дурной нрав.

Шум грозы и ливня заглушал слова Аристотеля - он сравнивал стили Эсхина и Демосфена, и я все не мог понять, кому же он отдает предпочтение, Черепица грохотала под тяжелыми струями, того и гляди ветер всю крышу разнесет.
Ксенократ задумчиво читал наизусть из "Одиссеи" глухим голосом:
"- Была неприязнена ночь, прилетел полуночный
Ветер с морозом, и сыпался шумно-холодной метелью
Снег. И щиты хрусталем от мороза подернулись тонким,
Теплые мантии были у всех и хитоны, и спали они
Ими одевшись, спокойно они под своими щитами..."

Сам он упорно ходил в хитоне без рукавов, по-афински, и в сандалиях. Страшно было смотреть на его красные, точно ошпаренные ноги.

А Аристотель был мерзляв, как я, и наставительно читал Гесиода:
«На ноги - обувь из кожи быка, что не сдох, а зарезан:
Впору тебе чтоб была и выстлана войлоком мягким.
Шкуры козлят первородных, лишь холод осенний наступит,
Сшей сухожильем бычачим и на спину их и на плечи,
Если под дождь попадешь, накидывай. Голову сверху
Войлочной шляпой искусной покрой, чтобы уши не мокли". (Гесиод)

Ливень хлестал стрелами, постоянно меняя направление, стены дождя то приближались с грохотом и воем, то отступали, ветер свистел и выл, молнии били с низкого неба, деревья трещали, гром рокотал не умолкая, то оглушительным треском разрывал небо, как ткань, то раскатывался низким долгим рокотом без начала и конца. Глаз не оторвать! Но Аристотелю все это не нравилось ужасно: от бурь слишком много беспорядка на земле и в небе. И холодов он не любил, обычно, жался у жаровни, закутанный, как капуста, а когда кто-то забегал с улицы, испуганно верещал: «Не подходите! Вы с холода, а я простужен!»

Молнии били в землю. Александр все не мог от них оторваться, все стоял в дверях, мокрый до нитки от захлестывающего косого дождя, и бормотал: «Кого они ищут? В кого они бьют? Я здесь…» Руки, как лед, щеки мокрые, глаза в лихорадочном жару. Я обнимал его за плечи и оттаскивал в глубь, под крышу, подальше от бушующей бури.

+ + +
Аристотеля я беспокоил. Похоже, он всерьез поставил себе задачу подобрать Александру таких друзей, которые не сманят его с пути добродетели. Я был разговорчив, общителен, но скрытен. «Темный омут», - говорил Аристотель. Отмечал во мне переменчивость натуры, привередливость. Ну да, я сам в себе не мог разобраться и сам себе противоречил, мог высмеять то, что вчера рьяно защищал – настроение изменилось, вот и все остальное изменилось. Философ никак не мог этого одобрить.

Он пытался несколько раз поговорить со мной по-хорошему. «Давай заключим союз во благо Александра», - говорил он с улыбкой и клал тяжелую пухлую ручку мне на плечо. Но я всё дерзил и уворачивался. Не нужны мне такие союзники.

Моя ненависть к Аристотелю была необъяснимой и непреодолимой. Мне казалось, что он сделает все, чтобы разлучить нас с Александром, что он убедит его не любить меня, что в самом Александре он хочет убить все, что я в нем так страстно люблю.

- Ахилл для софистов – отрицательный пример. Думаешь, этот соломенный тюфяк может любить Ахилла? - убеждал я Александра, находя в своих страхах и аргументы, и даже какое-то красноречие. – Да одна искра из глаз Ахилла сожгла бы его дотла. Разве ты не видишь, что они смертные враги?

Я все время ему возражал, что он правильно расценивал как недоброжелательство и нетерпимость.
Он знал, что я не люблю его, и мстил по-своему.

- У Гефестиона хуже всего его наследственное легкомыслие и насмешливость, - говорил Аристотель. И рассказал, помню, анекдот про тиринфян, которые были очень смешливы. Понадобилось им как-то жертву богам принести, а оракул сказал, что жертва будет принята только если и если они ни в процессии, ни во время приношения ни разу не заммеются. И вот гонят они быка, морды суровые, воды в рот набрали, чтобы не ляпнуть случайно что-то потешное. И выползает им навстречу из канавы какой-то встрепанный и чумазый мальчишка очень смешного вида, пузо чешет. Тиринфяне, корча рожи, замахали на него руками, прогоняя, мол, убирайся, не вводи во грех. А он им: «В чем дело-то? Что я вам, быка, что ли, опрокину?»

Я хохотал, запрокинув голову, уняться не мог.

- Твое свойство высмеивать все, даже великое, это опасная болезнь, которую надо бы выжечь, иначе она может заразить других, - холодно сказал Аристотель. - Разве можешь ты быть другом царя, если все великие деяния его будут тобой осмеиваться. Ты бы стал царю страшнейшим врагом, ибо…
- Я не высмеиваю то, что считаю великим. Смешно, когда лягушка пыжится, представляя себя волом.
- Замолчи, - холодно оборвал меня Александр. Он считал, что философ такого отношения не заслуживает. Аристотель благосклонно и отстраненно улыбался, показывая, что он и не думает принимать это на свой счет.
Я защищался, как мог:
- Сократ был веселый человек, он даже перед смертью шутил…

Вечером, наедине, я сказал Александру, что Аристотель мне отвратителен, как кошкина блевотина. - Твой Аристотель не живет, он вообще не живой, посмотри, как он выглядывает из своей библиотеки – как покойник из могилы в дни мертвых.
- Хочешь, чтобы я тебя стыдился? – спросил Александр тихо, с каким-то звериным тихим рокотом в горле.
Весь мой бунтарский запал тут же куда-то испарился. Я стоял перед ним и смотрел умоляюще, чтобы он хоть что-то доброе мне сказал, хоть словечко.
- Если бы мне нужен был друг, чтобы все время смеяться и высмеивать все вокруг, я нашел бы шута повеселее и позабавнее, чем ты.
Я облизал пересохшие губы и хрипло сказал:
- Ну и убирайся к воронам. Если бы я хотел, чтобы меня совали мордой в грязь каждый раз, когда я засмеюсь, я бы обратился к Леониду.

Темные зимние дни, когда сырые тяжелые тучи прямо на плечах лежат, вгоняли в тоску. А ночью не знаешь, куда себя деть от холода, во все плащи и одеяла завернешься, зубами стучишь, и сна ни в одном глазу... Страшно по такому холоду засыпать - словно навек.

+ + +

- Гефестион, дорогой, неужели мы так и будем враждовать? - как-то подкатил ко мне Аристотель после битвы при Херонее, и я малость ошалел, думал, он не замечал мою полудетскую ревность к нему там, в Миезе. А оказывается, мы с ним наравных враждовали? Я аж приосанился.
- Разве не дорог Александр нам обоим? - продолжал он. - Зачем ты тягаешься со мной в том, что тебе чуждо и неинтересно. Ты ведь смотришь на мир как пьяный поэт, все смутно, зыбко, все кружится в хороводе: тени - что люди, слова - что шум в ушах, внешняя красота и прелесть созвучий тебе дороже смысла и истины, мимолетное настроение важнее логических построений, страсть важнее знания. Зачем оспариваешь то, что не только понять, но и расслышать толком не в состоянии из-за звона в пустой голове? Твое место при Александре крепко, я к вам третьим в постель не лезу, так зачем ты сталкиваешь меня с моего?
Он уже порядком разгорячился, начал подвизгивать и брызгать слюной. (Ну да, мы оба пьяны были.) А я, глядя на это безобразие, смекнул: а ведь софист меня всерьез принимает, как Ксенократа. Чем-то я его философии опасен. И он тут же сам объяснил мне, чем.
- Александру по молодости больше внятен язык сердца, а не ума. Все эти лирические стишки, слава Ахилла и твои, паршивец, бестолковые глупости уводят его с твердой земли в болотные туманы.
- Ну ты у нас философ, вот и сделай что-нибудь, верни царевича к добродетели... Я на твою работу не подряжался.
- Законы для Македонии хочу написать, - сказал он деловито. - Работа большая, не на один год.
- У Александра таких денег нет, - быстро сказал я. - Что ему царь на месяц выдал, он в первые три дня прогулял.
- У царя есть то, что мне потребно...

Мне потом пришлось переписываться с ним долгие годы (Александр свалил на меня большую часть переписки с философами), отвечать на его дурацкие вопросы, и вместо настоящих дел, бегать и искать людей, которые знают, спариваются ли львы с тиграми и каков объем желудка у верблюда. Особенно неприятно было писать ему об азиатских обычаях – я знал, что он не поверит ничему, что не укладывается в уже готовые ящички в его голове.

* * *
Наконец, пришел день обещанных пророчеств. Ближе к вечеру Диомах забрал с собой своих изголодавшихся избранных. Общие молитвы, жертвоприношения, омовение в ручье. Когда стемнело, они разожгли огонь, выпили какой-то дряни из одного котла и легли спать в очерченном мукой круге, на расстеленном толстом войлоке, между тремя кострами у пещер.

Я в эту ночь не спал. Сидел в кустах неподалеку, завернувшись в плащ, с мечом на коленях. Надо было присмотреть за Александром. Возможно, в кустах напротив и Атаррий сидел, он перед царем за Александра головой отвечает.

Небо было, как ежевика, совсем черное, звезды сияли, снежок - как разбитая в пыль луна, похрустывающие, посверкивающие осколки. Воздух такой холодный, такой звонкий. Надышавшись полной грудью, я, казалось, поплыл, как пьяный, глядя в провал над головой и разлитый по бездне лунный свет. Дальние зимние звезды, звенящая морозная высота, ледяная пропасть, обращенная вверх...

Диомах, божья битва, с каменным хрупким клинком в руках - начал танец. Нет, скорее, это был бой с невидимым противником, в котором Диомах изнемогал и был побеждаем.

Может, я снова нанюхался дурманных благовоний или просто невесть как слился с его сознанием, но пение Диомаха я не только слышал, но и видел - как разноцветный дым, стелющийся по земле, бьющийся на ветру; в нём сверкали искры, плескались черные рыбы, в нём всё исчезало и вновь рождалось. Знакомое дерево на краю поляны, сожранное этим светящимся дымом, развернулось и отрастило новые ветки, трава в одном месте выгорала, в другом - покрывалась изморозью, в третьем - в ней расцветали цветы.
Я всматривался в темное лицо Диомаха. Оно менялось, а иногда исчезало вовсе. Дым вместо него, поток и ветер. Я видел светящиеся красные стрелы, которые он рукой бросал в каждого из четырех спящих, но не дергался, чувствовал, что так и надо, и сам удивлялся своему спокойствию.

Дрожь меня пробрала, только когда он вонзил черный меч в небо, и оно распоролось. В разрыве сияла полная луна, ледяная, равнодушная. Ее мертвенный свет притушил факелы и костры. Диомах поднял к луне заскорузлые широкие ладони в жертвенной крови, а потом пропал, тьма слизнула его.

Три костра освещали спящих. Лисимах могуче храпел, Кассандр бормотал во сне и повизгивал, Селевк спал тихо, только пару раз рукой махнул, будто комаров отгоняя. А Александр метался, как в горячке. Я уже решился подобраться к нему, хоть за руку подержать, пока он там сражается со своими чудовищами, но чуть пошевелился, как передо мной выросла фигура Диомаха. Широкий, железный, в каком-то древнем ржавом и битом доспехе, с черной секирой в руках. Секира качнулась, закрывая мне дорогу. Ладно. Я застыл, боясь вздохнуть. Диомах покачал секирой и скользнул мимо, за ним - его три тени (и только одна из них была человеческой, хоть и жутко искаженной, нечеловечески огромной и слишком плотной, кажется, я мог пощупать ее, как плащ...).

Тем временем в пещерах что-то происходило. Или, может быть, я задремал с открытыми глазами. Мне показалось, оттуда пополз туман, как длинные пальцы, ощупал спящих, потом накатил на них и даже до моих кустов дополз. Я услышал шелест голосов и сразу узнал язык мертвых, их несвязное бормотание, тихий плеск, будто что-то разливали в чаши, шорох просыпанных зерен, хлопанье маленьких крыльев, скребыхание маленьких коготков, стук маленьких клювов, многоголосое, приглушенное чириканье... В какой-то момент я словно обрывок сна увидел - себя на алтаре, свой голый живот, засыпанный пшеницей и стаю воробьев... Вздрогнул и распахнул глаза.

Диомах скользил вокруг спящих, его тени тоже поднялись на ноги и кружили неподалеку.

А потом я снова заснул и бродил в странном мире железных деревьев, которые тянули ржавые клинки к медному небу, шел по траве, острой и красной, как ножи, окрашенные кровью, дошел было до черного озера и железной башни за ним, но тут мне навстречу вышел человек, покрытый шрамами и свежими ранами, но с гордой воинской статью, он склонился ко мне и черными пересохшими губами пробормотал заговор, чтобы я никогда не нашел дороги туда, где был этой ночью.

Когда я проснулся, солнце поднималось. Костры горели так же высоко, как в начале ночи, хотя вряд ли кто-то подкладывал в них дрова. Диомах будил избранных по одиночке, вливал им в рот воды, похлопывал по щекам. Я дожидался, пока он поговорит с белым, как мел, Александром, смотрел на остальных: Кассандр тоже проснулся, надрывно кашлял, кутаясь в плащ, совал дрожащие руки в костер; Лисимах, рыча, пытался встать на ноги, но они тянулись за ним, как перебитые, пока Диомах не влил ему в рот своего зелья; Селевк плакал и вскрикивал, катаясь по земле, и все никак не мог проснуться.

Я подошел к Александру, закутал его в свой плащ. Его холодная рука стиснула мое запястье. "Все хорошо, - пробормотал он синими губами. - Я видел всё, я всё запомнил".

+ + +

А утром поговорил с каждым по отдельности.

Единственное, что я понял, Диомах сделал Кассандру некое предсказание - неполное, на ушко, под клятву, но Кассандр щурился от удовольствия, его мечтательный взгляд сразу уплывал куда-то, было в этом куда больше, чем просто в обещании долгой жизни и многочисленного потомства, что-то что меня почти пугало. Я перехватил один его взгляд на Александра - будто бы свысока... - раньше он так не смотрел. Да что ж это такое! Тревога не отпускала. Я догадывался о мечтах Кассандра и мне очень не нравилось, что после разговора с предсказателем он выглядел таким довольным.
- А что тебе Диомах предсказал? - спросил я Селевка, стараясь говорить небрежно. Тот нахмурился, покусал губы (я жадно смотрел; знал, что он мне не ответит толком, но вдруг можно было угадать по лицу?).
- Думаю, все предсказатели ошибаются время от времени, - осторожно сказал он.
- Что-то мрачное?
- Наоборот.
Но Селевк не выглядел счастливым, скорее недоумевал. "Чепуха, - сказал он и встряхнулся. - Не может такого быть. Сказки".

Лисимах после этой ночи забился в угол и исступленно грыз ногти, рыча на всех, кто пытался отвлечь его от этого дела. Похоже, ему было о чем подумать. Но и в нем что-то тревожащее было, из его угла мне иногда жгло спину торжествующим злым взглядом и, обернувшись раз, я приметил блеск радостно оскаленных зубов.

- Выспрашиваешь всё? Завидно, что с тобой боги не говорят? Диомах - настоящий провидец, все знают, - Лисимах уставился мне в глаза в поисках подтверждения. Его малость потряхивало - то ли от сдержанного ликования, то ли от страха. Вдруг он вскочил на ноги и грубо меня оттолкнул. - Что он мне сказал: не твое дело, ее лезь!

После короткой драки яснее не стало.

Феофраст и Каллисфен тоже приходили вынюхивать: что за обряд? что за новоявленный прорицатель объявился? чем это безграмотный и одичавший бывший гоплит юношей лучших домов пленил? Им и подавно никто не отвечал. Разобиженный Феофраст, наморщив нос, обругал дикие македонские суеверия, Каллисфен заплел такую сложную фразу, что я улавливал оттуда только имена: Аполлон и пифия, Нерей и Эрихтоний, Тиресий и Манто, Мопс и Лик, Калхас и Кассандра... Каллисфена хвалили за вместительный ум, хорошую память, отменное красноречие, но все знали, что он дурак. Так бывает.

* * *

* * *
После бури старики и старухи отправлялись в лес за хворостом. Ждали долгую, холодную, голодную зиму, и она пришла; видно было, что назад, к теплу не повернет, отыграет все до конца - снег и бури, переломанные деревья, сорванные крыши и, быть может, даже лед на реках. Вспоминали, как десять лет назад, в такую же злую зиму, голодные волки всех собак в деревне сожрали. Рассказывали про замерзших в дороге, в собственных домах, про птиц, замерзающих на лету, и о том, как филин подхватил и унес младенца, а по весне косточки в гнезде нашли. Все ходили мрачные. Но пуще всего боялись разбойников.

Все еще с чумы началось. Люди утекали из городов и становились сперва попрошайками, а по прошествии времени - озлобленными бродягами; гнали их отовсюду, в деревнях встречали вилами, на дорогах убивали втихую - милосердие в сердцах иссякло, страх их иссушил. Никому не было дела до трупов на обочине, что просившего горстку зерна бедолагу находили в овраге с проломленным затылком - всё сваливали на чуму, и перерезанные глотки, и выпущенные кишки. А когда отчаявшиеся побродяжки стали собираться в стаи и нападать на деревни, местные убедились, что были правы в своей жестокости - шла война сытых и умирающих с голоду. Новоначальные разбойники сперва тишком влезали в дома, чтобы стащить со стола кусок хлеба для больного ребенка, а, обвыкнув, вламывались сквозь стены с грохотом, вырезая семьи целиком, вплоть до грудных младенцев, и обчищали дома подчистую: что не вынесут - переломают и загадят. Когда чума пошла на убыль и, казалось, можно вернуться, все забыть и жить, как прежде, многие узнали, что возвращаться им некуда: семьи их выкосила болезнь, их заброшенные и зачумленные дома сожгли, обездоленные и бесприютные остались бродить по лесам и дорогам и мстить за искалеченную жизнь тем, с кем судьба обошлась помягче.

Больше всего толков было про шайку, которая рыскала вокруг Берои, делала засады на дорогах в Эги и в Пеллу, а логово у них, похоже, было где-то у нас, на Вермионе. Рассказывали, что они обносили целые деревни, хозяев душили петлей из конского волоса, а награбленное прятали в пещерах. Представлялись дуракам сундуки с золотом, пурпуром и благовониями - до сих пор, небось, разбойничьи клады ищут. (Теперь-то я понимаю, что искать стоило не барахло, а наводчиков да перекупщиков.) Помню, как приходил жаловаться один землепашец: всю семью его пинками загнали под кровать, стращали огнем, тыкали палками в тех, кто нос высовывал, пока другие выносили все из кладовых и амбаров. Ужас перед чумой сменился страхом перед душегубами, будто без страха и жизнь не в жизнь. Помню, как мы нашли труп в лесу, и глаза его, забитые муравьями...

Царь прислал в Берою лох гоплитов под командой Никострата разобраться с лихими людьми. Лохаг и к нам заезжал, вместе с Атаррием обсуждали тактику. Александр, разумеется, решил, что это и наше дело тоже. Мы строго наказали местным, чтобы сразу докладывали нам все, что слышно о разбойниках, и гордо выезжали в дозоры.

+ + +
Каран примчался намётом вместе со своим дружком Ипполитом. "Не уберег! - ревел Ипполит дурным медведем. - Не досмотрел! Царского сына чуть не утеряли!" Каран трясущимися руками разворачивал плащ и просовывал палец в прореху. Стрела, мол, пробила, в подпругу впилась. И с торжественным видом вытаскивает из-за пазухи самодельную чужую стрелу. "Еще бы чуть-чуть..." - гудит и оглядывается по сторонам, каждому в глаза заглядывая. "...И торчала б она у тебя из жопы", - пробормотал я, отворачиваясь. Как мне все это не нравилось! Гнилью несло с самого начала, и чем больше я смотрел и слушал, тем сильнее воняло.

Пока все кричали и ругались, я пошел к лошадям, осмотрел ремни, подпруга как подпруга, малость поцарапанная в одном месте... Обернулся: Ипполит, схватив Аристотеля за рукав, рассказывал все по новому кругу, а Каран, вытянув шею, тревожно следил за мной. Я вернулся, стрелу у него из рук взял, с самой суровой и непроницаемой мордой наконечник пощупал, потом дыру в плаще - великовата... "Я ее рывком"... - Каран тупо смотрел мне в грудь, сжав кулаки. "Стрела та, - пояснял Ипполит, хлюпая соплями, - из тернового куста на опушке леса прилетела". И многословно описывал тот куст и сбежавшего счастливого зайца, "я посмотрел на стрелу и подумал: о боги, это же стрела!" и как его по́том облило и жаром охватило, как он тщился широкой грудью царевича прикрыть, но не знал, откуда и что прилетит, как они вдвоем рыли снег, чтобы отыскать стрелу, свидетельство злодейства... Мне ухо царапало то одно, то другое. Что за дрянь он нам впаривает? Зачем?

Александр схватил меня за локоть и отвел в сторону: "Ну? Высмотрел что?" - "Ни хрена, - говорю. - Может, стрела, может пальцем дыру расковырял, откуда мне знать. Но Каран, глянь, и сейчас с нас глаз не сводит, губы грызет. Помнишь, как он ночами орал и в горы сбегал, когда ему что-то на самом деле примерещилось? А сейчас как-то всё не по-карановски." - "Зачем им врать?" - "Кто знает. Оба ж придурки брехливые... Может, разобиделись, что байки их охотничьи никто слушать не желает. А тут одна дырка - и шум на весь мир". Атаррий в затылке чешет, Аристотель руками машет, требует, не медля, за Никостратом в Берою посылать, чтобы гоплиты снова лес прочесали, Каллисфен стилос да таблички волочет - должно, царю писать собрались... "Покушение на наследника!" - отдышавшись, снова возопил Ипполит, нащупывая за спиной Карана и выводя его вперед. Каран выпятил грудь, надул губы, торжественно плащ с дырой перед собой выставил и, медленно обернувшись на пятках, всем осмотреть дал, будто что-то путное. Наследничек! Александр дернул плечом и сердито сплюнул.

+ + +
Далеко мы тогда забрались, зайцев гоняя. Маслянистый блеск реки, медленное течение, небо тяжелое и косматое, как вывернутая овчина; снег падал в воду белыми оческами и таял в густой черноте, у берега уже похрустывал ледок, пока прозрачный, ломкий. Заяц пронзительно закричал, когда я его поднял; пришлось добивать; руки были в крови, я оттирал их снегом, но его было слишком мало - больше грязи.

Мы возвращались лесом, все рассыпались между деревьями, перекликались. Небо было белёсое, а земля черная, как пожарище, заваленная переломанными сучьями. Шлеп! Стрела ударила в дерево рядом с Александром. Пядь влево - и все. Я в прыжке толкнул его на землю, мгновением позже что-то просвистело в воздухе. Александр быстро откатился за корягу, меч в руке. Что-то мелькнуло за перистыми почерневшими ветками тамариска. Я ломанулся туда, но сразу завяз в колючих кустах.
"Брось, - сказал Александр, - тут не пройти". Он раскачал стрелу и с усилием выдернул ее из дерева. "Чья?" Он пожал плечами, отбросил ее в сторону. Я метнулся за ней - стрела оказалась ничем не примечательная, у нас у всех такие. "Не суетись, - сказал он мрачно. - А то ты не знаешь, кто стрелял".

Мимо промчался олень, храпящий, тяжелый, с высунутым языком. Мы даже не дернулись, проводили его тяжелыми взглядами.

- Может, кто-то косорукий в оленя целил? - тоскливо спросил я. - Или все же разбойники...
Мне не хотелось видеть Александра ни жертвой, ни братоубийцей.
- Теперь так и скажут. А может иллирийцев или афинян приплетут, которые царевичей нарочно отстреливают, - холодно и ровно сказал Александр. - Ловко они... Ипполит, небось, все придумал. Не понимаю, он-то зачем ввязался?
- А Героду было зачем? Свербит у них. Надоело в глуши жить и от скуки с собаками по душам разговаривать. Примечтал, как по правую руку от молодого царя на совете усядется и все будут с трепетом каждому его слову внимать. Должно быть, что-то вроде этого... Думаю, из него будет легко правду вытрясти. - Александр морщился и смотрел в сторону, а я продолжал уговаривать. - Гоплитов с собой взять, пару раз в брюхо кулаком, третий в рыло, чтоб кровь свою во рту почуял... Ипполит - жидкий мужик, не Линкест, сразу растечется.
- Не годится, - сказал Александр. - Ничего не докажем.
Он поднял с земли отброшенный лук и заячью тушку, свистнул собакам. - Всё, молчи, не было ничего.

Через несколько дней на тренировочной площадке, когда Каран клал стрелу за стрелой в нарисованного на стене обшарпанного перса, Александр встал у него за спиной.
- Плохо стреляешь, - сказал он.
- Лук - оружие трусов, - буркнул Каран.
- Особенно, если в спину метить.
Каран дернул плечом, стрела ушла в землю.
- Это меня убить хотели! - взвизгнул он. - Что вам от меня надо?
- Тебя видели, - сказал я ему на другое ухо, и он дернулся, как припадочный, а Александр удивленно поднял брови. - Мы все знаем.

Каран рванул прочь, бросив лук и стрелы. "Все же он," - потрясенно сказал Александр, глядя ему вслед. Я угрюмо молчал. Может, и не он.


* * *

- Он предложил мне убить Карана, - сказал Александр, вернувшись после занятий с Диомахом. - Это уже не шутки.
Я молчал, ошеломленный.
- Лисимаху он дал много денег в долг, столько школьникам не дают. Селевку тоже предлагал, но тот отказался - умный парень. Теперь у него мать заболела и Диомах послал к ней врача из святилища.
- А Кассандру тоже что-то перепало? Ему, вроде, и предложить нечего...
- Его кабиры лечат, я узнавал. Сказали, что с его болезнью он и до двадцати лет не дотянет, а они смерть отведут... Он согласился, верит им, делает, что говорят.
Я боялся спросить. Окостеневшим языком еле выговорил:
- Если тебя обвинят в смерти Карана, показания жреца тебя утопят.
- Я отказался, - сердито сказал Александр. - Не думал даже. Только... откуда он знает?

Я схватился за голову. Это не для моих мозгов, я не готов в четырнадцать лет о таком дерьме думать.

- А если... ты отказался... - Сердце заколотилось как бешеное. - Что если они предложат то же Карану?

Он даже не вздрогнул, смотрел в белесое небо, склонив голову к плечу, и пальцами то край плаща стискивал, то отпускал.

- Пиши отцу немедленно!

Александр рассеянно кивнул. Потом вдруг замотал головой:

- Не верю я, хоть убей, что Диомах всерьез рассчитывал на мое согласие. Какими бы дурными щенками он нас ни считал... Даже Каран не согласился бы. Что за дурь? Нарочно, что ли, с отцом поссорятся хотят? Он кабиров и так не слишком жалует, они с новым Коем друг другу не приглянулись. Что это? Вызов?
- Зачем? - Я уже совсем ничего не понимал, голова болела, как сволочь.
Александр пожал плечами.
- Что-то здесь не так, - тоскливо сказал он. - Всё неправильно. Такими играми Кой заниматься должен, а не Диомах. Диомах - провидец, он из своей пещеры носа не высовывает. И до этого воякой был, а не царедворцем. И людей вокруг он не тех собрал, неправильных. Почему он Никанора не обрабатывает, как Кассандра? Ему Парменион, получается, не нужен? Зачем ему Селевк с Лисимахом?
- Наверно, делает, что Кой велит.
- Нет, Диомах - пророк, он прямой, как копье. Он только богов слушает...
- Тогда спроси его прямо. Вдруг ответит?

Александр промолчал и вроде задумался. Потом выговорил со вздохом:

- Знаешь, что он мне предсказал?
- Что?
- Весь мир, - ответил он, вдруг задрожав, как раненый конь. - Весь мир.

@темы: Александр, Новая книжка

---

Бессмертный Александр и смертный я, глава 4, часть 1

Прошу прощения, что так долго не выкладывал, хотел в месяц уложиться, но не вышло. И сразу говорю - целиком вообще не перечитывал даже, боюсь, тогда еще неделя уйдет на ловлю блох, и вообще весь план полетит. Так что, если какие несуразности - виноват, потом выправлю.

* * *

- Во всем должна быть мера... – сказал Аристотель в тысячный раз.
- А кто эту меру выстругал? - взвился Александр. - Даже сандалии каждому по мерке делают. Мне в чужой судьбе тесно будет. Если кому-то мои желания кажутся безмерными – так это потому, что моя судьба никому не по плечу, кроме меня самого.

Он не зря целый год, стиснув зубы и проклиная все на свете, учился риторике. В спокойном состоянии он по-прежнему говорил коротко, запинаясь, хмурясь и краснея, но сгоряча мог порадовать учителей - в нем разгорался азартный ораторский огонь, слова сами находились.

- Пока ты не слишком-то велик, - съязвил Аристотель. - От желания до поступка долгий путь.
- Мы сократим, - весело сказал Александр.
- Не стоит, - Аристотель потер ручки и захихикал. - Вспомни, сколько раз тебе хотелось кого-нибудь придушить, сколько раз вызывали в тебе желания женщины и юнцы, да наконец сколько раз ты сдерживал желание облегчиться. А теперь представь, что ты бы не сдерживался всякий раз и удовлетворял свои желания немедленно...

- Твои софистские шуточки, да? - сказал Александр, отсмеявшись.

– Умеренность! - отплевывался он, когда белая спина Аристотеля скрывалась за кустами. - У меня от одного этого слова настроение портится. Что подходит обычным людям – мне не к лицу.

Никанор хохотнул и тут же покраснел под холодным взглядом Александра.

- Софисты копаются в словах, как курица в сору, уже не чувствуя их смысла. Им все равно, вот они и готовы отказаться от того, что говорят и думают, а я от себя не отрекаюсь. Я знаю, для чего я рожден. У меня это на сердце вырезано.

Аристотель, для которого размышление было профессией, а глаза загорались только когда он копается в распоротых животах бедных зверюшек,
жил размеренно и ровно и, до чего бы он ни додумывался - его жизни это не касалось, скорее, его образ жизни перетекал в его философию. Он легко подбирал аргументы, что только так, ему на пользу, и следует всем жить. А если чей-то образ жизни и завиральные разрушительные идеи угрожают покою Аристотеля – то это безусловно плохо. Он так упорно пытался причесать гордость и резкость тревожащих Александровых идей, словно они могли вызвать ураган и мор и всемирный потоп нам всем на головы, а Александр упрямо с ним бодался на каждом уроке. Для него мысль была тем, что изменяет все вокруг, круто разворачивает судьбы и мир срывается с накатанного пути и летит по буеракам и колдобинам под его радостное гиканье.

- Ты думаешь, что... - начинал Аристотель, подобравший за ночь новые аргументы.
- Я не думаю, я знаю! - обрывал Александр, грозно топнув босой ногой.

+ + +

- А почему ты так не любишь Аристотеля?
Ревную. Еще с тех пор как Александр так страстно ждал его приезда в Пелле. Он искал в Аристотеле человека, который бы понял его лучше и глубже, чем я, отворачивался от меня, чтобы мечтать о нем. Старая обида вновь вскипела. Не нужен я ему? Подавай ему философа из Стагиры для умных разговоров? Ладно, не буду путаться под ногами…
Но отвечал я, конечно, по другому. Сплюнул под ноги, растер и лихо так:
- Мне в его философии тесно, как в сапогах не по ноге, тут жмет, там трет…

На его уроках тоска была. Слушаю, бывало, и чую, что гнию заживо. Сам себя веселю. Что будет, если ущипнуть его за задницу во время этой возвышенной речи? (- Что Аристотель? - - Да все про добродетель гнусавит...)

Аристотель говорил, что «Пир» Платона – это сборище забияк, постоянно кого-то задирающих. ("Платон ищет истину, а Аристотель думает, что нашел ее", - сухо сказал на это Ксенократ). А я как раз недавно прочел «Пир», отец мне прислал его в Миезу, и ходил, как пьяный, как очумевший, бормоча про себя строки… Про Аристотеля думал, уже не злясь перед лицом такой платоновской красоты: "Да он какой-то душевный калека".

Он изводил нас диалектикой, все мозги загадил своей логикой и определениями.
- Что он меня своей философией дрючит? Плевал я на нее!
Я благодарен Анаксарху. Он открыл мне истину, что ответов может и не быть вовсе. Можно так и не найти правильных решений. Как ни ищи выход, его может и не быть вовсе. И не надо врать.

Вот на днях понесло меня:
- Аристотель эту добродетель до того изжевал, обслюнявил, что ее теперь и в руки-то взять противно. В разговорах о ней всегда есть какая-то подлость, я нюхом чую. И совсем уж глупо врать о пользе добродетели...

(Любое упоминание о пользе с детства приводило меня в непонятное бешенство. Когда нянька уговаривала: «Кушай, это полезно», я кидал миску об стену. Все хорошее бесполезно или вредно, а любая польза, в конце концов, сводится к тому, что пожрать или кого обмануть, и никакой радости не приносит.)

- Почему же? - прицельно прищурился Никанор, и я понял, что за эти слова он мне потом не раз счет выставит.
- Любой ребенок знает, что зло намного полезнее, иначе зачем бы люди обманывали, клеветали, предавали, пакостили и старались погубить друг друга? Если и добродетель у Аристотеля ради пользы, то это какая-то подлая добродетель.

Мое ораторское выступление привело к тому, что все, кроме Александра, уверились: Гефестион считает, что делать зло лучше, чем творить добро. До Аристотеля так и донесли, и он бодро принялся искоренять зло в моей натуре: то кроткими увещеваниями, то воздействуя логикой, которая, надо сказать, на меня совершенно не действовала, то стыдя и предрекая, что от меня все с ужасом и презрением отвернутся, если я немедленно не спрыгну с дурного пути. Я огрызался. Каллисфен передавал мне слова Аристотеля. Учитель, мол, говорит: поразительно, что Гефестион, мальчик с таким нежным, прелестным лицом, с такими мягкими изящными манерами, с таким кротким невинным взглядом обладает столь необузданным, дерзким и непочтительным нравом. Надо, говорит, его скорей окоротить, а то он и сам шею свернет и Александра за собой потащит. Дерзкому норову злая сверкает судьба (Биант).
- Что мне теперь, удавиться из-за того, что я ему не нравлюсь? – огрызнулся я. Каллисфен пожал плечами с видом: дело твое, но так для всех, конечно, было бы лучше.
Наконец, Александру надоело: «Да отстаньте вы все от Гефестиона. Второй месяц дурацкую шутку обмусоливаете, словно что-то путное».

- Не спорь с Аристотелем, - говорил Александр. – Он расколотит своей логикой все, что тебе дорого, и взамен предложит довольствоваться малым, как все приличные люди. А ты ничего своего не сможешь отстоять, потому что не так изощрен в спорах, как он.

Ну да, софист без труда меня разбивал. Мысли у меня были какие-то ржавые, рассыпались, когда я пытался пустить их в ход, а он подлавливал на слове, обходя суть по кривой версте, придирался к оговоркам, переворачивал все мои речи так, что звучали они преотвратно и я их в упор не узнавал.

- Из-за их софизмов мы обречены терпеть поражения, защищая то, что нам дороже всего. Но это только в спорах, не забывай, - говорил Александр, обнимая меня за плечи, уткнувшись лбом в мой висок. - Мы ему живой жизнью докажем, что правда за нами.

Ага, вот когда прилетит ему камень в лоб, копье в брюхо, тогда он и признает наше существование.

- Он в два счета живую жизнь расчленит, как лягушку – хрен ты ему что докажешь, - бурчал я. - Он сто раз говорил, что ум венчает все мироздание, его собственный, конечно, правильно организованный... И всё, что в него не вмещается, то и существовать не должно, и плевать ему на то, что оно всё-таки существует. Что бы мы ни сделали, он всё сочтет не бывшим, если оно не уложится в его теории. Сделает вид, что нет такой «чтойности» по имени Александр.

- Посмотрим, - хищно прищурился он.

+ + +

Аристотель подсылал к нам своего племянника Каллисфена, чтобы через него влиять и шпионить. Тот был молодой, но рьяный, уже успел написать книгу "Греческие дела от Царского мира к Священной войне" и посвятить его Филиппу. Он считал себя несравненным оратором, мол, даже своего учителя превзошел, поскольку у него был кучерявый, кудреватый слог, а у Аристотеля - плешивый и беззубый. На мой взгляд, превзойти того было нетрудно: Аристотель говорит - точно кирпичи катает, а писать и вовсе не любит, диктует Каллисфену, а тот потом все приглаживает.

Каллисфен поначалу был длинный и до смешного тощий, но жрал, как удав, так что к концу второго года в Миезе уже ходил тугим животом вперед, толстым задом назад и все оглаживал свои пухлые щеки. Я тогда торжественно переименовал его из Каллисфена в Каллипига.

Была в нем сорочья разболтанность, болтливость, неряшливость и обаятельное нахальство. При этом он восхищался спартанцами, чтобы они не творили, и восхвалял их суровость и самые жестокие решения. Думаю, столкнись он с ними в живую - обгадился бы с перепугу. Но почитателей он себе среди наших все же завел: самых тупых - Лисимаха, Аттала и Алкету. Красочная болтовня Каллисфена, видно, казалась этим косноязычным дубам каким-то заковыристым фокусом - смотрели ему в рот и ждали, что оттуда птички-бабочки полетят.

Второй ученик Аристотеля, Феофраст, был поумнее, говорил дельно и интересно, интересовался больше вещами практическими, сдружился с местными садовниками, все расспрашивал их о чем-то, записывал, копался с цветках, листьях и шишечках, и на этом сошелся с Лисимахом, который все мечтал об именьице с садиком и хрюшками. Уважительно говорил и с Кассандром, видно, хотел через него к Антипатру подобраться. Других мальчишек Феофраст не жаловал, смотрел, поджав губы, как честная девица на охальников, и ни с кем не сближался. Охота ж дурню чванится! Я видел его в Пелле пару раз на петушиных боях и в доме Гелиодоры - к чему из себя недотрогу строить?

Мне они не нравились оба, потому что я чуял, что и мы им не нравимся. Эта парочка ходила среди нас, как городские щеголи по свинарнику: нос морщат и брезгливо плащи подбирают, чтобы македонское дерьмо не налипло. Даже на Марсия, который поначалу мечтал к ним прибиться слушал их, как оракулов, и сам вызывался за ними свитки таскать, они смотрели с неприязнью и мудростью делиться не спешили. Боялись, что он хлеб у них отобьет, что ли? Так приглашенные на пир музыканты на хозяйского сына смотрят, когда он тренькает на лире и срывает больше похвал, чем они сами. Мол, для вас, богатеньких деток, философия - блажь, а для нас - хлеб.

Я как-то слышал в их разговоре: Каран и Александр, Александр и Каран, они говорили, как об одном, одинаковом. Да за одно это их бы пинками гнать! А еще снисходительный тон, каким Каллисфен через губу пояснял Александру что-то непонятно философское. И эдакий взгляд свысока. Недоумок! Тебе ж еще придется здоровенный труд писать "Греческие дела от Священной войны до завоевания Персии" и посвящать его Александру. И Феофраст на Александра лупится, как пахарь на боевого коня, гадает: то ли лягнет, то ли укусит, то ли зажужжит и улетит, ни к чему в хозяйстве не приткнешь, а деньжищ стоит хренову уйму.

Александр всего этого не замечал, ему казалось, что все его любят, пока ножом в спину не ткнут.

+ + +

Ночью. Александр лежал лицом вверх, спокойный, как мертвец. «И вся жизнь вот так пройдет. Никогда ничего не случится, ничего великого. Все будет так, как всегда бывает». Он прерывисто вздохнул и стал читать нараспев из Эсхила с заунывным и мрачным надрывом: «Раньше люди смотрели и не видели, и слыша не слышали, в каких-то грезах сонных влачили жизнь…»
- Зачем я родился? – восклицал Александр, обрамляя свое горе в сильные актерские жесты, которые запали ему в душу на прошлых Дионисиях. Это было и смешно – он так преувеличивал свои чувства, - и жалко было его – за дрожащие губы и горькие глаза, за голос с солоноватым привкусом детских слез. Он так боялся пустоты, тесноты, узкого мирка, узкой натоптанной дороги, с которой не свернуть.
- Спроси еще: почему существующее существует?
- Да, почему? - серьезно спрашивал Александр.


* * *


- Не рычи. Хороший пес вцепится в глотку молча, - сказал Атаррий, глядя на меня сверху - громоздкий силуэт против солнца. Я сплюнул кровь из прикушенного языка и попробовал вывернуться из-под его сапога, но он только крепче придавил меня к земле.
- Против тяжелых ударов ты одной рукой щит не удержишь, понял? Если копьем бьют, топором или секирой, подставляй под щит еще локоть правой руки или колено.
Понял. Левой руки у меня теперь, кажется, совсем нет, вместо нее - неподъемный кусок больного мяса. Правой я шарил по земле в поисках меча, а он все не находился. Я снова зарычал, выдрал клок сухой травы и бросил в черное лицо надо мной, плюнул туда же - недоплюнул. За то получил ногой в челюсть - легонько.
- Говорю ж: не рычи, - добродушно сказал Аттарий. - Вставай, хватит тебе на сегодня.
Наклонился надо мной, заботливо протянув руку, я дернул за нее и со всей силы засадил ему ногой по яйцам. Ну я так думал, что засадил. Нога ушла в пустоту, а мне прилетело сапогом по ребрам.
- Резвый мальчик, - засмеялся Атаррий. Я хрипел и корчился на земле, пытаясь вздохнуть. - Неплохо, очень даже неплохо. Нет в тебе дурного благородства, и мне работы меньше - выбивать не приходится.
Он вздернул меня на ноги, похлопал по щекам. Голова кружилась, рвота подступала к горлу, в глазах было темно, вспыхивало что-то красное и белое от каждой пощечины. Я попытался лягнуть его в колено, но от слабости снова завалился бы, если б он меня не поймал.
- Ну что сказать вам, баранам, - закончил урок Аттарий. - Гефестион пока лучший, но любой щитоносец из него без труда душу выбьет даже без оружия. Учитесь, детки, пока живы, мертвым поздно будет учиться. Не суетитесь, не бойтесь - выхода все равно нет: или учишься сражаться, как большой, или подыхаешь молодым.
Его удаляющиеся шаги прошелестели по песку, и я рухнул на землю со стоном облегчения. Александр уже хлопотливо брызгал на меня водой и обтирал мне лицо и грудь влажной тряпкой.
- Слышал? Он сказал: ты лучший, - в его голосе было одно чистое удовольствие. - Покажешь мне удар, которым ты его в бок достал?
- П-п-по-окх-х...
Меня вывернуло ему под ноги, но он ловко отскочил и заботливо вытер мне рот.

С Атаррием у меня и впрямь все было прекрасно - живи да величайся; а я продолжал мучиться из-за того, что Диомах не приглашал меня на свои особые уроки. Он изредка приходил на наши занятия - я тогда из кожи вон выпрыгивал, летал по тренировочной площадке, как Арес, и валил всех. Аттарий моему буйству не препятствовал: когда хотелось показать товар лицом, он всегда меня вперед выставлял. Диомах одобрительно хмыкал, прощупывал мне мышцы, проверял связки, один раз выбитое плечо вправил, другой - принес мази от синяков, несколько толковых советов дал, но каждый седьмой день Александр с извиняющимся видом уходил к нему, и неоднократно битые мною Лисимах и Селевк, и совсем никудышный Кассандр тоже уходили, а я смотрел им вслед и думал: что со мной не так?

Никанор бесился еще почище меня. Кассандра избрали, а его нет! В отместку он поливал Диомаха грязью и зачитывал всем желающим строки из письма Пармениона, тот писал: Тиримма из Гортинии, называющий себя Диомахом, есть хвастливый наглец и невежа, коий возомнил себя провидцем; в армии его не раз били палками за бунтовскую дерзость и богохульное вранье; он дезертировал после нашей несчастливой битвы с иллирийцами, где погиб царь Пердикка, и укрылся среди кабиров; те оттяпали ему яйца, и теперь он у них за своего.

Мне этого было мало. Ни один человек не ограничивается кратким описанием. Я чувствовал, в Диомахе еще много чего есть. Это каменное его, смертное спокойствие - на чем оно стоит? На том, что он пророк и знает про все заранее, даже свой смертный час? Я бы извелся оттого, что ничего изменить нельзя, а он, видно, давно смирился, перегорел. Я чуял в нем власть знающего и любовь к этой власти. Я перед ним выставляюсь, вот, мол, какой я великий воин, а он видит меня дохлым и смотрит, как на падаль, да? Убить бы паскуду и разрушить все его предсказания! Впрочем, ничего даром не дается, и ему приходилось тяжко. Иногда, истрепанный богами, он еле выползал из пещеры, лакал воду из ручья, как зверь, потом переворачивался на спину и слепо глазел в небо, тяжело дышал, вздрагивая от воспоминаний, его старое корявое лицо казалось жалким, узловатое широкое тело - слабым, изношенным в рвань. А потом он с хрипом поднимался на ноги и снова смотрел на нас, как на лисий помёт, с высоты чего-то неведомого. Упрямый старик, опасный. Сам в свои пророчества верит, и даже неверующих загонит туда железной рукой.

- Он относится к нам, будто мы его с потрохами, - сердито говорил Александр. - Будто не посмеем ослушаться. И ведь не смеем.
- Брось ты эти занятия. Что-то мне жутко, как на него посмотрю.
- Что тогда? Значит, я целый месяц зря к нему шлялся и уйду, так ничего и не узнав? Он настоящий, я чую, он сам себе верит.
- Это не значит, что не врёт.
- Ясное дело. И все ж - потерплю еще чуток.

Я следил за избранными. Смотрел. О занятиях своих со жрецом они молчали, думаю, больше потому, что рассказывать было не о чем, а то бы Кассандр не удержался - он готов был врать о себе, что угодно, без роздыху, лишь бы слушали. Речь там шла, я полагаю, не об учебных боях, а о подготовке к каким-то ритуалам. Диомах заставлял их поститься, избранные ходили голодные и злые; Лисимах зверел с каждым днем, провожал дикими глазами каждый чужой кусок, так что приходилось от него прятаться, чтобы пожрать спокойно.

Я уже понял, что Диомах выбирал учеников не по способностям к воинскому мастерству. Как тогда? Может, он выбирает не воинов, а жрецов? Преемника себе ищет? Еще глупее! Лисимах? Кассандр?... В них обоих чутья к божественному меньше, чем в одной зажаренной свинье.


"Диомах обещал им пророчество", - шепнул мне Гермон. Как же я о нем забыл! Вот уж кто у нас проныра и все слухи, сплетни и тайные разговоры собирает, как мух в паутину. Я отволок его за шкирку в темный уголок и допросил. Блаженно улыбаясь, ластясь, как влюбленный, Гермон запел:

- Он и выбрал их из-за пророчества. Музы ему на них указали. Кассандр Плистарху под клятву рассказывал, а я рядом был, за стенкой, сидел тихо, как мышка. Давай, хвали меня скорей, ты ведь из-за этой чушни сам не свой. Что-то там про великую судьбу говорил, если окажутся достойны. Какая гадость, да, братишка? Нас-то не взяли. Надо Никанору рассказать, хоть посмеемся, как он от зависти примется им шеи сворачивать. Пожалуй, стоит шепнуть по паре слов тем, кого не избрали, а? как думаешь? Они кучей примутся доказывать, что те не избранные, а гнус в болоте. Весело будет, да?

Он полез обниматься, а я его оттолкнул.

- Погоди.
Пророчество... А что, похоже на правду. На кого боги указали, тех и учит. С Александром-то и без Диомаха всё ясно, но как остальные в его пророчество замешались? Если они Александру помощники и союзники, то почему Диомах с каждым в одиночку говорит, а они потом, каждый в своем углу, это переживают? Почему не вместе? почему будущему царю клятв верности не дают, проглоти их Аид? Не сторонники, а соперники? Твою ж мать!
- Довольно по потолку бегать, братец. Лучше скажи, что надумал.
Ну что ж. Гермон пока всячески показывает мне свою преданность, вон как об меня трется, чуть не урчит от удовольствия... И не дурак. Важно, что он с какой-то другой стороны на все смотрит, мне нипочем до того не додуматься, что ему в голову придет.
Я и рассказал.
- Думаешь, стравить их собирается? - спокойно предположил Гермон.
- Дерьмовый выбор. Надо было тогда Карана, Никанора и Гарпала выбрать, а Селевка с Лисимахом в покое оставить.
- Бедняжечку Гарпала?
- Угу, с Линкестами за спиной.
- Ох и умный же ты, братец, ох и опасный! Я б с тобой ни за что связываться не стал.
Гермон ластился ко мне, как кошка, смотрю, уже и горячую ладошку мне под хитон засунул...
- Уймись. Лучше мозгами шевели. Ничего не складывается. Что-то здесь другое. Смотри, Селевк из Орестиды, царского рода, у Лисимаха отец, хоть и из грязи вылез, а с помощью Филиппа скоро в Фессалии тиранном станет. Будущих правителей собирает? Вот уж дурь... И Кассандр в этот расклад не лезет.
- Может, царь Византий захватит и Антипатра туда наместником пошлет?
- Византий, коли возьмет, то никому не отдаст. Может, какую сатрапию в Ионии?..
- Видишь, все и складывается помаленьку. А Диомах тут причем?
- Ну это ясно. Кабиры к власти подбираются...
- А-а! Ты, братец, тогда думай потише, а то как бы Диомах не услышал - не хочу тебя, такого красивого и молодого, раньше срока хоронить. Давай, я буду дальше тихонько слушать, а ты тихонько думать, чтобы никто ни о чем не догадался.
- Давай.
Я чмокнул его в щеку и ссадил с колен. Пусть идет и пользу приносит. Я больше смотреть люблю, чем подглядывать, а он не брезгует.

Пока до решения загадки было далеко, и предположения наши - сплошь гнилые и дырявые. Селевк все равно ни во что не укладывался, скорее, мой дед пойдет Орестиду бунтовать, чем наш мечтательный тихоня. У Пердикки прав на царство больше, а он с места не стронется, это видно - ему при Филиппе хорошо, спокойнее в узде. А если Пердикку уберут? А если убрать Филиппа? В голове у меня зашумело. Захотелось сорваться с места и что-то немедленно сделать. Я себя еле удержал. Зачем кабирам Орестида? И там, и в Фессалии их и так уважают и почитают, как и в Македонии. Чего им еще?
Ни до чего толкового не додумавшись, я все же малость успокоился. Лиха беда начало. Может, завтра осенит, дело терпит. И Гермон готов помогать, это хорошо.

+ + +
За мной Гермон хвостом таскался бы, дай я ему волю.
- Что ж ты приставучий такой? Прямо как тот овод, что гнал телочку Ио, не давая ни травки пощипать, ни отлить спокойно.

Прилипать он умел намертво. Когда мы с Александром в ссоре были, он к нему лип отчаянно, а Александр бесился: "Что ты вокруг меня все вынюхиваешь? Иди у быка под хвостом нюхай"... А иногда оглядывался на меня, проверял, вижу ли, и обнимал его за плечи по-дружески и что-то на ухо ему говорил, а тот заливался алым, как девица, и хихикал. Я тогда ненавидел их обоих. Гермон тогда отчаянно мне подражал, слизывал и мою манеру одеваться, и жесты перенимал. Я морщился. Эти подражатели до сих пор слегка портят мне жизнь, как портят песню хорошего певца неумелые подпевалы. Я только фыркал: ни хрена не похож, было в нем что-то неуверенное, неловкое, кривое и в походке, и в осанке, и даже длиннокрылый орестийский плащ висел на нем, как на пугале, ворона ж - не орел.

Я думал, притворяясь мной, он только неумело искажает мой облик, пока как-то раз вдруг кто-то, пройдя мимо меня, окликнул его моим именем. Вот тут-то меня и пробрало до костей. Я подумал: а вдруг ничего он не искажает, а отражает что-то, что я сам разглядеть в себе не могу, как собственные уши. Вдруг, если мы действительно так похожи, он сможет прибрать мою жизнь себе, а на мою долю останется только смотреть на них с Александром из темной щели, кусая губы.

Но Гермон не сдюжил, чужая жизнь оказалась ему не по плечу, и, когда мы с Александром помирились, он нырнул в тень с явным облегчением. Ему всегда я был нужен, а не Александр. Я знал, что он прошаривает мои вещи, прочитывает мои письма, всегда со вниманием смотрит, какой кусок со стола я тяну и через плечо заглядывает, когда что-то читаю, но теперь лень из-за этого ссориться; я уже знал, что он никому ничего не расскажет.

Теперь мы с ним по-родственному дружны. Гермон тает и млеет: братец то, братец сё, чем я тебе, братец, мог бы быть полезен? И карими невинными глазками на меня преданно так смотрит, и все ласкается, и заходит ко мне вечерами, если я один, и сидит на моей постели, ничего не делая, даже не дыша, так что я совсем забываю о его существовании, и вздрагиваю, когда он вдруг шевельнется, и я понимаю, что не один. А когда я его с кровати спихиваю и прогоняю, он, пока три шага до двери идет, пять раз обернется и смотрит так жалостливо, будто я из тепла его на мороз выгоняю. Влюбился, что ли? Он робкий, сам не скажет, а я над такими вещами не задумываюсь. Вот начнет за задницу хватать, тогда разговор короткий, а пока мямлит и вздыхает - мне что за дело... может, у него живот болит?

Те, кто ему не интересен, кажется, вообще о его существовании не знают. У него талант быть неприметным - по теням ходит, с тенями сливается. Иногда затихарится так надолго, что о нем месяцами никто не вспоминает: "Гермон? Какой Гермон?" Будто никогда о нем не слышали. Аж жутко становится: кто же тогда сидит в ногах на моей постели и смотрит на меня жадными глазами?



* * *

Местные волновались. Кто-то навел порчу на их овец, они ходили очумелые, кружились, потом падали и умирали (я сразу вспомнил, как такая же вертячка находила овец у нас в горах). Просто так горевать и подсчитывать убытки им не хотелось, так что они искали кого бы обвинить. Они злобно косились на нас, но, видно, так и не смогли придумать, как это мы овец всех перезаразили, потом под подозрение попал Онесикрит - он был чудак-человек, да еще вдруг, чтобы доказать нам, что стойкий дух превозмогает слабость плоти, он принялся ходить голышом по снегу... ну не совсем голышом - в куцем плаще, чтоб только задницу прикрыть, а под ним ничего, и ноги босые, синие, как у ощипанной курицы... Деревенские решили, что он оскорбил нимф своей голой жопой, и попытались как-то его отловить и наказать. Онесикрит оказался не так прост, вывернулся как-то из мужицкой облавы, ночь просидел у нас в асзарме, а поутру, еще до света ломанул в Пеллу - "ибо не дело, - говорит, - философу, несущему свет истины, становиться жертвой темных суеверий невежественных селян". В конце концов, мужики опрелелились: во всём виновата ведьма и ее ублюдок - тот самый парнишка с покалеченной рукой, "подменыш". Дурной глаз у него, говорят. Наш лягушатник тоже оживился, стали припоминать: мол, мимо мальца ехал, а конь вдруг метнулся в сторону и сбросил ездока, никогда такого, мол, не бывало, или как мы раз в саду обедали, а он рядом болтался в надежде на объедки, и у кого за спиной встанет, тот непременно или подавится, или опрокинет миску с горячим супом себе на колени.

Но пока это все так, разговоры да зырканье через плетень да плевки в спину.

Но вот один из садовых сторожей, человек, по общему мнению, никудышный, но молодой, крепкий и, по местным меркам, видный, донес старосте на его мать, которая похаживала к нему длинными зимними ночами, что перед тем, как ей прийти, всегда дураку слышался великий шум, будто войско все с конницей, обозом и с трубачами шествует сквозь сад, и деревья с корнем выворачивает, а сразу вслед ведьма та выходила из-за яблоньки и спрашивала: "Что, козлик, спужался?"
И как -то раз в ночь темную, безлунную, эта ведьма зажгла колдовством множество маленьких лун и они вертелись вокруг ее рук, как мухи вокруг дерьма. А потом она на пальцы свои дунула, все погасло, и в темноте она его в стог завалила, как бедняга ни вырывался. И клялся он, что руки у нее были вроде медвежьих, лохматые, а ноги вроде козьих, с копытами. Правда, между ног, вроде, все было знакомо и как положено, но все равно он страху натерпелся - мнилось ему, что всю ночь вокруг них ходили какие-то звери, сопели и нюхали, и то копытом его в затылок стукнут, то рогом под ребро шутейно толкнут. Стал он ведьму расспрашивать, что за морок да зачем благочестивого человека такими ужасами стращать, а она нагло отвечала, что много чему самой Гекатой научена, всяким хитростям да умениям а коли он ее замуж возьмет, то она и его обучить берется, так, что станет они богаче всех в Нимфеоне, Миезе и Левкофее. Вот только сторож, пораздумав, решил лучше старосте обо всем сообщить, потому как была бы то правда, то она сама бы не корячилась в нищете со своим ублюдком. А то все обман, колдовство и овечья потрава.

И староста, не будь дурак, ее цап!

Мы ходили на ведьму смотреть. Говорили, мол, у нее в одном глазу два зрачка, это значит -людоедка она. Аристотель подходил, в глаза ей заглядывал: есть, говорит, какое-то пятно на радужке, но то не зрачок.

Домик ведьмы обыскали и нашли свинцовые таблички, глиняные куколки, и пучки различных трав в которых Феофраст нашел болиголов, дурман, паслен, белену, могильник, спорынью, черную чемерицу, волчье лыко, вороний глаз, кошачью лапку да собачью петрушку.
- Ведьмин сбор, - плюнул он. - То не для лечения, а для лихих дел.
- Если взять паслена на драхму и тем отваром напоить человека, - говорил Феофраст, - он погрузится в сон, полный причудливых и странных видений, которые порой принимают за пророческие откровения. А если дозу удвоить и давать паслен три дня кряду, то он вызовет буйное помешательство, а потом смерть.
Сторожи ее, а то она может исчезнуть из-под замка с наступлением дня - растает, как тень.

Феофраст оказался знатоком ведьм. Мать его была повитухой, а это почти одно и то же.

Еще у ведьмы в узелке нашлись голова ящерицы, жабьи лапки, чьи-то черные жесткие волосы, смятые в клубочек и измазанные смолой. Стали вспоминать, не помер ли кто недавно с такими волосами, но никто не вспоминался - чума нас обошла, а помирали обычной смертью пока только старики и старухи с сивыми и седыми волосами да пара новорожденных лысых младенчиков. Но для народной злобы хватило и овец в вертячке.

Так что пришлось Атаррию выделить для ведьминой охраны пару гоплитов и отправить ее в Миезу на суд к царскому управляющему во избежание самосуда. Там она и сгинула. А сынка ее, подменыша с покалеченной рукой, гоняли всей деревней, особенно мальчишки лютовали - уж и не знаю, чем он жил теперь. Гнилыми яблочками, должно быть...

* * *
К нам мальчишка теперь тоже сунуться боялся - Раньше-то он часто подходил, нюхом нас находя в лесах и садах, когда мы костер разводили, чтобы добычу зажарить. А теперь стерегся - Никанор со своей сворой его гонял, как зайца. А когда парень, видно, от голода осмелев, сунулся к нам, когда мы жаркое уписывали, пластаясь до земли с жалобным хныканьем, Никанор ему обглоданной кабаньей лопаткой прямо меж глаз заехал, и паренек, залившись кровью, порскнул прочь, как заяц, слепо ломясь через кусты.

Но все равно он таскался где-то поблизости. Я часто чуял чей-то взгляд из чащи в затылок, словно чьи-то холодные маленькие пальцы дотрагивались до волос и легкими касаньями пробегали по шее, и замечал скрюченную быструю тень за деревьями.

Как-то раз я отошел отлить от костра подальше, услышал кукушку, пошел бездумно среди деревьев, вслух считая, сколько мне лет жить осталось, и вдруг - какое, на хрен, "ку-ку", когда зима... И сразу вспомнился обрывок разговора между деревенскими мужиками. "То не кукушка, то мертвец на дерево взлазит и кукует", - говорил один дурак другому, а я только хмыкнул: найдёт же серость, чем себя напугать. А тут что-то у самого мороз по коже... Остановился, стал вглядываться в деревья, поднял голову - и с остановившимся сердцем увидел, как скользнула меж сосновых веток чья-то голая, чёрная от грязи нога.

"Не бойся", - шепнул то ли себе, то ли ему, еле справившись с дыханьем и голосом. Вскоре, сбегав к костру, вернулся на то место, положил на пенек горбушку с куском мяса. Уж не знаю, дождался ли своего обеда подменыш этот несчастный или в глубже в лес сбежал от греха и моё жалкое подношение лисам досталось... Рядом со своими я-то жалости не показывал - задразнят. Видел, как его камнями и палками закидывают - и отворачивался. Смотреть было неприятно, но не настолько, чтобы цапаться из-за него с Лисимахом или Никанором.

Наши, когда лень было в промерзшие леса за дичью ехать, устраивали облавы на деревенских мальчишек. Загонят кого, и за ноги подвесят, или с оврага спихнут, или, раскачав, в ледяной пруд закинут... Один малец от страха залез на высокое дерево. Все толпились внизу, Никанор командовал: «Тряси сильнее, коли созрел, то свалится». Парень кричал тонко и жалобно, как дикий кот. «Хватит дурью маяться, - сказал Александр. - Ксенократ, должно быть, уже заждался». Жалость у нас была не в чести, а драки с местными оставались любимой забавой.

И Никанор, и Лисимах, и Аттал то и дело вспоминали про спартанскую охоту на илотов - вот бы и нам, а? Александр осаживал: "Македонцы - не бессловесная скотина. Завтра эти мужики будут за твоей спиной в фаланге стоять или, может статься, в воинском собрании твою судьбу решать". Но будущие полководцы все равно смотрели на будущих гоплитов с нехорошим прищуром. "А на ком нам тогда тренироваться? Мы ж не до смерти, так, погоняем... Им же на пользу, чтобы потом под палкой лохага у них спина поменьше свербела". Гордились своей злобой, распаляли ее.

С бурным ростом тел, с прибывающей силой и уменьями, боевая ярость сама собой зарождалась внутри, как плесень от сырости, и искала исхода. Не найдет выхода наружу - изнутри сожжет. Я и сам стенка на стенку ходить любил, когда чувствуешь свои силы удесятеренными, и пропущенные удары только разгоняют кровь, как стук мечей о щиты перед боем. Нужна была настоящая война: мы ради нее родились, для нее нас отковали, закалили, заострили - не в сундуках же лежать, ржавея...

Помню, проезжали мы сквозь деревню, старики с лысыми головами в грязном пуху следили за нами, как стервятники, а один мужик, багровый от злости, все рвался нам что-то сказать, а другой его удерживал, рот затыкая.

- Куды лезешь, дурной? - шипел сквозь стиснутые зубы. - Они ж... кровавые они ребятишки...

В конце концов, местные ветераны устроили нам тактически грамотную засаду, когда мы возвращались с охоты. Их было больше и на помощь своим со всей деревни бежали мужики, на ходу выдирая колья из заборов, и Александру пришлось командовать откат.

* * *

Александр уже окончательно определил Аристотеля кем-то вроде колбасника, впаривающего нам пованивающий товар, и я давно перестал присматриваться к нему - мало ли таких, кто проходит через нашу жизнь, не оставляя следов? Случайные докучные гости... Но вот софист вдруг исчез на день, а потом явился - трехдневный покойник свежей выглядит - на трясущихся ногах, с кроличьими глазами, пузырь с теплым маслом прижат к животу судорожной рукой... Я когда-то шутил: "Аристотель состоит из медового языка, чтобы быть красноречивым, из белого виссона и золотых колец, чтобы быть красивым…" Теперь - затрапезный хитон весь в пятнах и пахнет совсем не розами; ничтожное его лицо, всегда подмазанное и приглаженное, донельзя приличное и благостное, поплыло как воск на жаре: губы отвисли, обнажая недостаток зубов, из носу лило, глаза красные и больнючие, жидкие волосы колтуном и сквозит розовая плешь; на дряблой щеке багровели четыре царапины, и я всё смотрел то на них, то бурую кромку под его сломанными ногтями.

"Жена, что ли, не дала? - гадал Гарпал. - Или он ее с твоим эфиопом застукал?" - "Заткнись", - Александр уставился на Аристотеля горящими жадными глазами, как на вестника в театре, когда тот выходит вперед, дабы провозгласить гнев богов и смерть героев. У него был нюх на великое, прекрасное и ужасное, и в благоразумном нашем брюханчике в тот день он почуял трагедию. Казалось бы, куда тому?

И вот, разбитым дребезжащим голосом Аристотель начал: "Страшное известие пришло мне вчера ввечеру"... Он пошамкал губами, оттер испарину со лба и оглянулся, как внезапно проснувшийся. Наверно, наши недоумевающие морды были не тем, что он ожидал увидеть. Он громко сглотнул, пухлые ручки в перстнях судорожно сжались на грелке. Александр не выдержал и бросился к нему, помирая от жалости, подхватил его под локоть и, как слепого, повел к скамейке. Философ охал, постанывал и загребал ступнями, как больная утка. Александр сгрузил его на лавку и сел рядом, преданно глядя ему в рот. "Что случилось, учитель?" Тот помотал сальными лохмами, шумно вздохнул несколько раз, с трудом расправил плечи и поставленным голосом протагониста изрек: "Мемнон по приказу персидского царя захватил в плен Гермия Атарнейского". Все ахнули и зашумели. Потерять чуть не единственного нашего союзника в Азии! Сколько золота трачено, и всё, выходит, впустую... Ну, Мемнон, с-с-су-у-ка, чтоб у него потроха сгнили и из ушей полезли!..

Аристотель вдруг всхрапнул как испуганная лошадь, зажал рот рукой и сквозь нее пробормотал невнятно, с ужасом глядя на нас: "...единственного... кого я мог бы назвать своим другом... лучшим из друзей... драгоценнейшего... с кем мы делили чаяния и размышления... истинного ф-ф-философа..." Я думал, он сейчас разрыдается, и зажмурился, чтобы ему не было слишком стыдно потом, но Аристотель снова воспрял и прокричал, как обвинитель в суде, яростно и звонко: "Предатель обманул его лживыми клятвами и увереньями в безопасности, выманил из Атарнея и увез в Сузы, чтобы пытать там без помех перед глазами царя царей". Мы затихли и смотрели во все глаза.
"Надежды нет, - сказал Аристотель, пытаясь удерживать голос ровно, и позеленел, словно его в краску окунули. - Каким богам ни молись... Моего друга ждут страшные пытки и медленная казнь. Варвары безжалостны и беспощадны, плоть слаба, но истинно эллинский дух Гермия несгибаем. Я знаю его..." Он опять заткнул себе рот кулаками и вытаращил глаза, а я подумал: надо же, у софиста, оказывается, есть воображение... Гермию, бедняге, только на слабость плоти и уповать, чтобы сдохнуть до того, как на кол посадят и кожу сдирать начнут.

"Мы не раз говорили с ним о смерти, - продолжал Аристотель, отдышавшись. - Гермий знал, что бросая вызов царю царей во имя свободы, он рискует всем. И я знаю, что он не предаст философию, не станет молить варваров о пощаде, а значит - умрет в муках..."

Он закрыл лицо, плечи его затряслись, а мы не знали, куда глаза прятать. Александр сочувственно вздыхал, сверкал влажными очами и гладил его руку. "А вовремя наш софист из Атарнея смылся", - думал я.

И все, конечно, до вечера обсуждали эту новость, обмениваясь слухами и фантазиями. Это вам не очередная ссора Кена и Клеандра из-за нового мальчишки - тут была тайна и трагедия... у меня дух захватывало.

Про вифинца Гермия, у которого Аристотель жил прежде, ходили разные слухи. Жутковатый он был человек, таинственный и волнующий воображение: евнух (уже призадумаешься, какие крысы у него в голове всю жизнь грызлись), бывший раб, потом соправитель своего хозяина, затем тиранн единоличный... Как должен был любить его господин, чтобы сделать раба равным себе? Как должен быть красив и желанен раб, чтобы вызвать такую любовь? Не потому ли и Аристотель так убивается, что и его единственный раз в жизни зацепила власть чужой прелести, темный морок любви? И что стряслось потом? Убил ли Гермий с мстительной радостью своего слишком влюбленного и слишком доверчивого господина? (Все конечно твердили: да, убил, отравил, как иначе?) Или он был чудом из чудес, рабом, который простил себе и хозяину грязь рабской покорности и позволил себе полюбить в ответ? Может, он до конца держал руку умирающего, вслушиваясь в его предсмертные вздохи, согревая его в могильном холоде крыльев Танатоса? Все, что про любовь, было мне жгуче интересно, словно это все обо мне, о нас...

И то, что про войну, тоже. Как бывший раб утверждал свою власть над городом? Вот поставь над Македонией евнуха, бывшего раба над свободными людьми, - кровь в Фермейский залив рекой бы текла! А Гермий как взял Атарней за глотку под носом у персидского царства, так и держал лет десять-пятнадцать, рука не дрогнула. Силён и беспощаден, должно быть!

Сцедив дурную кровь у населения, сей евнух возлюбил добродетель и на расчищенное место призвал философов, дабы в блаженной тишине вместе с ними предаваться душеполезным беседам об общем благе.
Аристотель, видать, сумел с Гермием поладить и на несколько лет задержался в Атарнее. Платон вот с Дионисием ужиться не смог, а этот как-то устроился, произвел впечатление, на дочке его женился... хотя, какая дочка у евнуха? Племянница? А кто говорит - Гермий ему наложницу свою всучил, мол, там, в Азии, за честь почитают за хозяином объедки подъедать. (Будто у нас иначе. Да, Птолемей?) Кто-то сочинял, что Аристотель сам Гермия ублажал, и тот ему за это целый город на хлеб и вино подарил... И все дивились вслух: видно, что-то мы не понимаем в евнухах. Как Гермий с ними со всеми управлялся, если нечем?

- Правил он неплохо, - говорил Александр. - Один из наших верных людей в Азии, и не то чтобы за деньги... Скорее из-за Исократовых идей, ради общеэллинского единства. А Мемнон... Т-тварь! - Судорога отвращения прошла по его лицу. - Мы ведь укрыли его, когда он к нам за помощью прибежал, всю его персидскую семью приняли... Помнишь Артабаза, Никанор? Мне он нравился, ласковый такой, голос певучий, хотя хрен разберешь, что говорит... Старый уже был, борода седая, а ни одной охоты не пропускал...
- А Мемнона ты видел?
- Много раз. И Ментора и Мемнона, оба важные такие, тяжелые, каменные... Ментор-то у нас недолго просидел, привык сатрапиями править да царю царей советовать, как и с кем ему воевать, а тут - допросили, вытрясли из него все, что потребовалось, - и гуляй. Вот те комнатка при казарме, деревенька в пять семей на прокорм, а советы твои нам без надобности. Он с таким видом осматривался: мол, после Суз да Дамаска в каком хлеву приходится ночевать... Вот он и подался снова в Азию при первой возможности, народ баламутить, чтобы кусок пожирней отбить. А Мемнон задержался: приглядывался, прислушивался. Отец его подальше на иллирийскую границу загнал, не верил ему - и правильно! Хрен знает, что он у нас разнюхал. Чую, нам это гостеприимство еще дорого встанет.
- Какой он был?
- Лицо будто выбеленное и слишком черная борода в синеву, крашеная, небось. Глаза красные, сурьмой обведены. Говорят, сурьма от воспалений помогает, но ему не помогало, щурился, как слепой. Не очень-то он был на грека похож, слишком много персидского перенял. Застынет и не шелохнется - статуя ожившая. Начнет говорить - один рот двигается. Голос тихий, слабый, как у женщины, но все слушают. Как-то он мне в страшном сне приснился: будто я сплю, а он надо мной наклонился, язык длиннющий вывалил и им мне в ухо лезет. Я так орал - Ланика дверь с петель смела, думала, душит меня кто. Не хотел бы я, чтобы у меня палач был с такой рожей - со страху помрешь. Бедняга Гермий. Пропал. От этого не вырвется.

Так и оказалось. Вдогонку первому письму пришло второе. Гермия Мемнон казнил после долгих изощренных пыток, и смерть у него была тяжелая. Перед смертью он попросил передать друзьям, что не изменил философии. Аристотель расплакался, читая нам письмо вслух, и Александр бросился его утешать, а я кулаки сжимал и головой мотал, пытаясь отогнать жуткие картины перед глазами... Персы, говорят, отрезают преступникам нос и губы, чулком сдирают кожу от шеи до пяток... Какая философия, на хрен? А что бы я на его месте перед смертью вспоминал? Я скосил глаза на Александра, потом вспомнил, как смотрел на Олимп с качелей в детстве, как отцу на колени ложился и слушал взрослые разговоры и волнующие стихи, про моего Фараона на скаку, про горы в снегу и снова про Александра... Но если за философию умирают, может, и она чего-то стоит?

Говорят, Гермий ходил к Аполлону в Дельфы за предсказанием, и что-то там ему пифия наговорила - важное, должно быть, - он даже племянницу свою в ее честь Пифиадой назвал. Что там ему открылось в лавровом дыму, в мутных и горьких словах пророчества? Какие изломы его тёмной судьбы? Пытался ли он что-то изменить или покорно принял и любовь, и предательство, и власть, и страшную смерть?..

Анаксарх, оказывается, тоже у Гермия в Атарнее гостил, но долго не задержался. «От него смердело несчастьем, безумием и страшным концом. Только такой бесчувственный чурбан как Аристотель мог так долго жить рядом с ним, ничего не чуя».

+ + +

Александр на какое-то время забредил Гермием, всех о нем расспрашивал, даже отцу и Антипатру письма о нем писал и потом все мечтал о чем-то, отвернувшись от всех к небу. Вечерами он стал часто бывать у Аристотеля, разом простив ему все, в чем они не сходились, на уроках слушал его внимательней всех и даже поэму о добродетели, которую тот посвятил Гермию, выслушал, не зевнув ни разу.

- Знаешь, они были очень близки, Гермий даже приказал статую Аристотеля изваять, чтобы всегда видеть его лицо перед собой. Это из-за него отец Аристотеля пригласил - очень уж Гермий его нахваливал...

Я представил себе, как кровь вздернутого на дыбе Гермия брызжет на мраморного Аристотеля, а тот смотрит сверху каменными глазами бестрепетно и благосклонно...


* * *

В день поклонения Музам, холодный, сумрачный и безветренный, кабиры провели торжественный обряд у пещер. Их главное святилище было здесь, на Вермионе, над водопадами, и оттуда в Нимфеон пришли жрецы и их прислужники с корзинами приношений на головах, явился и сам Кой, о котором многое говорили в Македонии.

В городах Кой, верховный жрец кабиров, появлялся, как царь, всегда окруженный свитой влюбленных женщин, которые терлись о него, как кошки в течке. Он был красивый, холеный мужик с холодными светлыми глазами, высокий, мощный, налитой бычьей силой. Изгнанный из Олинфа (за то, что шпионил на Филиппа, я полагаю) - он унес на своей спине и все свое невеликое имущество, и больного отца - так и протопал бодро от Олинфа до Миезы через горы, реки и долины, а здесь уже устроился в почете и неге. Старый Кой, главный жрец кабиров, как раз умер в это время, и в появлении молодого, - со стариком на закорках и бронзовым треножником под локтем - увидели волю богов.
Филипп не скупился на дары богам, а кабиры были особенно почитаемы в народе. В городе Кой налагал руки на склоненные головы, с «небесной» переслащенной улыбкой читал молитвы и заклинания над расслабленными, золотушными и шелудивыми. И, бывало, отмечал одну из женщин, плюнув на палец и ткнув им ее в лоб. Она замирала и тряслась от радости и похоти, руки-ноги обмирали, а остальные смотрели с такой лютой завистью, что мне, со стороны на все это глядящему, страшно делалось.

Жрец умел воспламенять экстаз в людях и, не задумываясь, злоупотреблял этим. На одиноких женщин (а их всегда было много в Македонии, где каждый мужчина - воин, и где смерть в бою обычна и желанней всех других смертей) он действовал особенно сильно, ломая их волю, распуская все связанные узлы, все скрепы, так что они разваливались на глазах превращаясь то в одержимых буйных, то в вялых и тихих, как дети беспомощных дурочек, которые только ему в рот и смотрели и грезили наяву. Бывали дни, когда он не мог загнать их безумие назад и они бросались на него в любовном исступлении, вопя, как весенние кошки, кусая его и царапая. С ними он был груб и обходился, как с рабынями. (Я не понимал, как мужья это терпят, пока не услышал где-то, что для женщин Кой и прочие кабиры безопасны, поскольку свое мужское естество они жертвуют богине.)

Крутился он и вокруг цариц, но во дворец приходил совсем другим, ясным, скромным, восторженным юношей, глаза распахивал, восхищаясь красотой женщин царя и царских покоев, скромничал, краснел и смущался. Это их трогало, они заваливали его подарками, стремились задобрить. Иногда у Меды, Олимпиады и даже ироничной Никесиполиды в разговоре с ним вдруг начинала учащенно вздыматься грудь, глаза со влажной поволокой мерцали и зыбились, щеки разгорались, губы закушены.
Для женщин он был почти богом, а многих мужчин ужасал, хотя обычно вел себя с утонченной любезностью. Было в нем что-то нечеловеческое и жуткое, взгляд опутывал и сковывал по рукам и ногам, лишал воли. Он знал, что страшен, и радовался этому.

Лет сто назад, говорят, святилище Кабиров в какой-то момент стало заслонять и олимпийских богов на Акрополе и царский дворец. Но Архелаю удалось их поприжать к концу царствования. А потом уж цари за коями присматривали - двум медведям в одной берлоге не ужиться - но в смутные времена их власть над людьми резко усиливалась. Сейчас же Филипп власть держал твердо, и жрец держался почтительно, но видно было - стережет. И шпионы у Коя были повсюду.

+ + +
Среди наших кабиров я заметил жуткую прокаженную, у многих не было фаланг на пальцах. Пара слепых с выжженными глазами пели гимны высоконькими чистыми голосами. То ли кабиры калек подбирают, то ли богине не только мужское достоинство жертвуют, а каждый по силам. Приметнее всех были чернолицые губастые слуги богини. Они бросали в огонь благовония с незнакомым мне запахом, наверно, привезли из дальних стран, где отдыхает Гелиос и чернокожие люди так же привычны, как у нас бледные и красномордые. Они запели вразнобой, но складно, на неведомом языке; прихлопывали, приплясывали не по-нашему, разболтанно вихляясь всем телом. Эти чуждые нашему миру чернокожие плясуны в пёстрых и ярких одеждах смотрелись причудливо и странно под серым зимним македонским небом. Круто запрокинутые головы, кадыкастые выгнутые шеи, словно подставленные под небесный нож... Гортанные голоса и экстатические вскрики неслись, как стрелы, в низкие тучи и бесследно там исчезали.

Ни ветерка. Дым от алтаря уходил в небо прямым столбом, огонь горел высоко, не метаясь в стороны, искры улетали вверх, вертясь по дымному столбу. Дым из курильниц все же распространялся вокруг и кружил голову незнакомыми пряными ароматами. Во рту стало сухо, я забыл, как моргать, вбирая в себя все происходящее вокруг.

Кой вскинул руки в небо, вытянулся натянутой тетивой, чуть не взлетая - столько в нем было напряженной тяги ввысь... Вдруг, словно почуя неслышимый другим отклик, он стал раскачиваться, как дерево в бурю, не отрывая ног от земли, он гнулся и клонился в разные стороны, верхняя часть тела, поднятые руки, мотались уж совсем не по-человечески, как будто невидимая буря рвала его из земли и ломала. Я не мог понять, как он не падал, не слетал с места. Это казалось чудом.
И вдруг резкий порыв ветра ударил в лицо, взмелись плащи, язык огня метнулся вбок, растекся по алтарной плите и чуть не погас. "Он вызвал бурю!" - восхищенно шепнул Александр, прежде чем радостно заголосили кабиры.

Ветер резкими сабельными взмахами рвал тучи в клочья. В разрезе сверкнуло солнце, тучи резво побежали прочь, тая по пути, как побежденная армия, очищенно небо яростно синело, солнце пылало и слепило, все на миг обрело ярчайшие цвета, а потом выцвело добела - нет, это просто я ослеп, засмотревшись на белое солнце. Пока я стоял слепым, налетели голуби и наполнили все пространство вокруг, они взбили воздух своими крыльями, он стал тугим и вязким, полный незнакомых пряных и сладких запахов, ветер от суматошного метания голубей трепал мне волосы и бил по щекам, от хлопанья их крыльев я почти оглох. Боги стояли среди нас, я слышал, как их дыхание вплетается в наше, уносится ветром, я чувствовал невыносимый жар и ужасный холод их бессмертных тел, они были огромны и вровень со мной, я был песчинкой на божественной ладони и все боги, сколько их ни есть, висели золотыми пылинками у меня на ресницах...

Александр вливал мне в рот густое сладкое вино, я захлебнулся, закашлялся, очнулся.
- Вот всегда ты так, - укоризненно сказал он. - Слишком уж впечатлительный. Вечно приходится тебя за ногу ловить, чтобы ты в небо не улетел. Разве так можно?
Кто бы говорил! Александру, должно быть, среди богов вольготно, а меня - давит, размазывает... Но задуматься стоит: во мне и впрямь что-то слишком бурно отзывается на пение и молитвы. Странно. Если я и мог когда стать жрецом, то только нашего орестийского неведомого бога, Крылатого, Незримого, Небесного Всадника. Может, это он, обидевшись, что я не приношу жертвы ему, принимает обличья любого другого божества, зовёт и требует служения?
Впрочем, сейчас меня больше беспокоило, что я опять шум поднимаю. Александру нравится со мной возиться, он любит людей опекать, но не хотелось бы, чтобы он решил, что я привлекаю к себе слишком много внимания. Лучше пусть на него смотрят и восхищаются его добротой, благородством и верностью друзьям. Ему нужнее.
Убедившись, что я не сдох и в ближайшее время не собираюсь, он помог мне подняться.
- Меня Кой зовет, поговорить хочет. Ты со мной идешь.
Он тоже переживал, что я не избран Диомахом и, должно быть, хочет поправить дело. Я чуял, что ничего не выйдет, пэтому поплелся за ним безо всякого желания. Кой мне сразу не понравился: похож на всех афинских послов разом, прикрывает учтивостью высокомерие, думает, что он умнее всех, а Александр - дурковатый сельский мальчишка, которого можно купить за пирожок и ласковое словцо. Что ж, и этот обломается.
А меду-то в голосе! Сейчас мухи налетят. И морда у Коя красивая, орёл! держится благородно. Наверно, поэтому Александр и не наплевал на него сразу - он падок на красавцев, и мне скоро придется что-то с этим делать.

Я не слушал, что они там говорят, - явно ничего серьезного, когда столько народу вокруг уши навострило, - я смотрел за выражением их лиц, слушал меняющийся тон голосов. Ага, вот Кой взглянул эдак снисходительно, покровительственно ему руку на плечо кладет... Любой уважающий себя пёс его бы сразу цапнул, а Александр уходит из-под руки и мягко указывает Кою его место, он давно навострился дуракам и наглецам отпор давать, само собой выходит: нахмурится, брови сведет, холоду в голос подпустит - и пора хвосты поджимать. Кой сразу на попятный, извинился, похвалил, пошутил, и голос такой искренний, взгляд такой восхищенный! Неужели Александр купится? Ага, как всегда - готов все простить и снова дружить. А сейчас что? Кой ему привет от царицы передает. Это он зря. Александр сразу напрягся: знает, как Олимпиада вечно на все священное бросается, меры не чуя, его все эти новые матушкины любимцы, гадатели, целители, фокусники, пророчицы, не больно-то радуют. Ну все, обнюхались, наговорились, пошли каждый по своим делам. Я обернулся - Кой смотрел вслед Александру, по-охотничьи прищурившись, и на меня в первый раз взгляд бросил - как стрела о щит стукнулась, даже в ушах зазвенело. Приметил, значит, и запомнил. Лады, и я о тебе не забуду.
- Как он тебе? - спрашиваю. Александр смутно пожал плечами.
- Не разобрал пока. Но сходить в святилище непременно надо. Странно, что за полгода так и не собрались.

@темы: Александр, Новая книжка

---

Дачный дневник

После периода бессонницы перестают сны сниться. Вчера пробовал себе сны вернуть. Засыпая, записывал начала снов, они, конечно, тут же прерывались, но исправно выдавали начало нового.

- Дядя и племянник (19-го века), походу гончаровские Адуевы, раздают гостям крупные жетоны с номерами, похожие на дворницкие бляхи - для игры в фанты. Жетоны оказываются вкусными кренделями.

- Нас четверо (подростки). Торопливо проходим по вагону электрички, раздавая какие-то красочные листовки. Что-то революционное. За спиной в тамбуре - враги, мы мимо них удачно прошли незамеченными. В вагоне - слишком много кошек. Запомнилась странная тонкая пожилая дама с белой высокой прической и похожий на нее голый сфинкс у нее на коленях. Тут меня кто-то толкнул, листовки веером рассыпаются по вагону, падаю между сидений - это нападение.

- В рабочем вертящемся кресле шимпанзе с ребенком (человеческим). Кто-то ее уговаривает отдать его. Она расстроенно сует сверток в руки человеку и всем телом тянется следом, чтобы нежно поправить пелёнку.

- На машине где-то в очень длинном, хорошо освещенном тоннеле, который идет резко в гору. Впечатление аттракциона, музыка, сирены, гудки. Впереди на круто поднимающейся дороге два желтых такси устраивают гонки среди потока машин.

Потом бросил записывать и заснул. Большого сна, как водится, не запомнил.

+ + +
Ты устал, отдохни.
Прочитай сновидений страницу
Иль в окно посмотри,
Провожая на запад века.
Над пустою дорогой
Помедли в сияньи денницы
И уйди, улыбаясь,
Как тают в пруду облака,
В синеве утонув,
Над водою склоняются травы.
Бесконечно глядясь
Не увидят себя камыши.
Подражая осоке безмолвной и горькой, мы правы –
Кто нас может заметить
На солнце всемирной души? (Борис Поплавский)

+ + +
Синица-кун сидел сегодня перед моим ртом и орал: "Любви хочу!" - совершенно немелодично. Открывает рот оттуда что-то вроде "кхе-кхе-кхе", крылья растопырил и весь трепещет, болезный, с надеждой вдаль смотрит.
Видел третьего кота, черепахового. Может, это его за мейн-куна общественность принимает? Хорошие звери, непуганные, ухоженные. Бони теперь нет и гонять их некому.

Ирисы - голубые, желтые, темно-фиолетовые (вот он, пурпур), коричневые. Шиповник и его простенький, но густой и сладкий аромат. Анемоны, звездочки под ногами. Белые розы, такие изысканные в плетении тонких ветвей и особо коварных колючек. Сирень догорает, жасмин распускается потихоньку. Последние цветы каприфоли. Снежные горы еа земле - осыпавшаяся бульдонеж. Тугие сжатые кулачки пионов.

+ + +
Опять у меня в книжке пришло время обдолбанных кабиров. Моего небольшого опыта с галлюциногенами для этого явно недостаточно, приходится Маккену штудировать.

Вот молодец мужик, совместил приятное с полезным, где тллько ни бывал - от Тибета до Амазонки - и везде курил траву, жрал грибы и описывал ощущения. В результате стал крупнейшим специалистом по шаманизму и использованию галлюциногенов в ритуалах. Не, у него реально хорошие исследовательские мозги, своеобразный философский взгляд, интересные гипотезы и неплохой стиль. Он считает, что шаманский гнозис, древнее знание умирает, но все это сохраняется в грибах, и каждый может к этому источнику прильнуть. Не, ну если правда после приема грибов визионерский опыт у всех похожий, некое приобщение к мировому разуму, то, может, грибы - это не грибы, а законсервированные знания о происхождении мира и законах его существования? Прямой доступ к архаичному сознанию? Зашифрованый конспект учебника бытия? Или портал, переносящий в иное измерение, в параллельный мир?

В общем, офигенно удобный способ передачи информации, надежнее письменных источников. Главное, чтобы обеспечить самовоспроизводство - грибные споры, плоды древа познания добра и зла, - и в каждом тот же базовый набор информации, в виде образов, которые воспринимаются и толкуются индивидуально.

+ + +
Сейчас кто-то отчетливо прошептал мне в ухо на непонятном языке что-то соблазнительное. В комнате я один, даже Чиж внизу с Веней носится. Чет мне стрёмно. Шепот малость неживой был, нездешний. Кому я на хрен сдался?

4 июня, вторник

Ночью повёл Чижа гулять, а там еж гуляет. Ежище, со здоровенную кошку размером. Нет уж, мы потом как-нибудь. Представил, как он хрюкая, набрасывается на Чижа и выкалывает ему глаза. Ну на хрен!

В детстве на старой даче мы с дедом время от времени вылавливали ежей из бочки - они каким-то образом туда падали - и отогревали их на печке. Там вообще много было ежей, ужей, ласточек. Не то чтобы я скучал по ужам, но все же...
Чет вспомнил стих неизвестного происхождения, походу еще советских времен:
- Ах, скажите, не ужа ли вы вчера в правах ужали?
- Нет, товарищ, не ужа, только родине служа.
- Ах, скажите, неужели он повесился на ели?
- Нет, товарищ, не уже - закололся на еже.

+ + +
Глубокие цвета коричневых и фиолетовых ирисов, темно-малиновых пионов - цвета театральных занавесов и царских мантий.

О восприятии цветов. Для меня алый - ярко-красный, теплый, светлый, т.е. в спектре ближе к оранжевому, чем к фиолетовому, мак, шелковые красные знамена; лазоревый (не лазурный, в фольклоре это тоже красный) - светло-красный, светлее алого, но немного холоднее; малиновый - ярко-красный, но в сторону синих оттенков и потемнее алого; багряный - яркий темно-красный, без коричневых тонов, бархатные красные знамена; багровый - темно-красный в синеву, сырое несвежее мясо; вишневый - темно-малиновый холодный, бордовый - темно-красный теплый.

+ + +
Берил Бейнбридж. Детство в Ланкашире, рассказ
Люблю ее. На английском, что ли, почитать, если не переводят.

5 июня, среда

Снился сон про парфюмерный магазин и, вчера, кажется, тоже. Я нюхал духи, как маньяк, искал каприфоль, а мне пытались всучить крем, который разглаживает все, "даже нос". Скука!

+ + +
Из-за головокружения в глазах темно, и я в саду ориентируюсь по запахам. Сколько их сейчас! Все заливает шиповник, но уже много сухих запахов, как в августе. Из-за ранней жары все цветы быстро сгорают. Ландыши за неделю ссохлись, бульдонеж, сирень, каприфоль - все сгорает в считанные дни. Шиповник не успел распуститься, и уже вянет. Может, жасмин дольше продержится? Он жару любит.

+ + +
Я не так давно научился глотать таблетки, теперь мастер-класс могу давать. Суешь их в рот, набираешь в рот воды - и надо так разболтать внутри воду, чтобы таблетки отлипли и от языка, и от нёба, и в этот момент делаешь вид, что никаких таблеток нет, и просто глотаешь воду как воду. Так они прекрасно проскакивают, без спазмов, не застревая.
И еще один лайфхак от икоты, много раз проверенный лично и на других объектах: надо выпить с другого края стакана. Т.е. берешь стакан, намечаешь дальний от себя край, цепляешься за него губами (подбородок при этом оказывается внутри стакана) и, вытягивая все на свете (шею, губы, связки), втягиваешь в себя воду, при этом стакан наклоняется от пьющего, а не к нему.

Фигня, конечно, но, может, кому пригодится, а то от меня уж совсем в жизни пользы никакой.

+ + +
По контрасту с моим безмозглым ничтожеством, немножко суфиев:

"Я, словно сокол, в этот мир с руки Царя слетел,
Я там, куда меня Сам Бог направить захотел!
...
Вступал я в пламя – и оно, как роза, расцветало,
И по моим следам огонь бутоном ярким рдел!
Ниспал жемчужиной с небес я в море плотской жизни,
Но воспарю – и возвращусь в бессмертный свой удел!
Миры, эпохи и века напев мой повторяют:
Я – Шамс, я первый эту нить в ушко веков продел!.." (Джалальэддин Руми)

+ + +
Пишу, тьфу-тьфу, живенько, уже написал отпущенные на 6лаву 10 тысяч слов, но глава чет только в середине.

6 июня, четверг

Сон про школу. Будто я в новую школу пришел. Широкие лестницы с зеркалами. Там явно местный лидер тусит с прихлебателями. Мне он показался добродушным, осмотрели друг друга молча, разошлись. Поднимаюсь наверх, за спиной какой-то шум. Смотрю, прихлебатели подхватили какого-то мальца за руки-ноги, раскачивают, лидер командует, раз-два - и сбросили его в пролет. Я офигел, там где-то второй этаж, невысоко вроде, но пацан лежит не шевелится, и всем пофиг. Спрашиваю у кого-то, типа, у вас так заведено? Отвечают небрежно: ну там ведь пентаграмма, и на меня смотрят удивленно и как-то слишком цепко. Другие странные знаки, портреты совершенно неизвестных мне людей на стенах, то ли адвентисты, то ли сатанисты, вместо Пушкина и Менделеева. Кого-то из учителей называют: "Брат Винсент".

В учительской старик спрашивает, почему я не ходил в столовую, говорю: я не обедаю. Он скорбно качает головой: "Что же вы наделали!" И смотрит как на заведомого покойника.

Перед уроком бегу в подвал, там здоровенная раздевалка, отбрасываю мешки с обувью, нахожу тайник, в нем - черный пластиковый пакет, вынимаю оттуда кастет, надеваю на руку, руку прячу в карман, иду наверх.

Сон был длинный и занудный, ниачом, это самое волнующее из него. Всю дорогу я чувствовал скуку, будто в сотый раз кино смотрю по кругу, дурная бесконечность. Особенно знакомой показалась раздевалка, ее я точно раньше в снах видел, потому и знал, где тайник искать.

10 июня, понедельник

Встряхивающийся сад. Были синие горы сирени, теперь снежные жасминовые холмы, такие красивые и благоуханные, что даже страшно. На жаре запах жасмина плывет, растекается, а дождь его прибивает, только в чашечках цветов остается.

Чиж и Веня подружились, бегают кругами. Чиж носится, как гордый призовой жеребец - шея высокая, голову держит гордо, пластается над газоном в шпагатах - красиво и мощно. Стриженный Венька - мохнатая резвая гусеница, сокращенно Гусь. Рядом с ним Чижу приходится набрать столь несвойственной ему солидности, он надувает губы и делает вид, что он большой, а Венька ходит вокруг, смешно выбрасывая ноги в клоунских портках.

Когда Чижа беру на руки, он то сидит, как китайский богдыхан на троне, то вьется червяком:
А бедный мопс руками машет,
То изогнется, как налим,
То снова восемь ног сверкают
В его блестящем животе.
(Это малость подправленный Заболоцкий, не смог удержаться - слишком уж сходство большое).

16 июня, воскресенье

То ли жуткое существо я тут на днях видел, то ли глюк. Лежал, гад, на дорожке, червяк червяком, сантиметров 15-20 в длину, темно-розовый, а как меня увидел - шарахнулся в ландыши, очень быстро и по прямой, так ни червяки, ни змеи не ползают - не извивался, не сгибался, будто его кто-то туда втянул. В общем, у меня три варианта: 1. Червяк, уже дохлый, которого еж за хвост утащил в ландыши. 2. Крысиный хвост. Ну типа сидела крыска в ландышах, а хвост сушила на плитке. Услышала шаги и убралась подальше и хвост за собой утянула. Сомнительный вариант - хвост все же должен быть с утолщением со стороны задницы и хоть в какой-нибудь шерсти. 3. Просто глюк. У меня как раз такого типа зрительные глюки бывают - в коротком и быстром движении.

Сестра думает, что это сороконожка, я в них не знаток, но по-моему, они толще, пропорции другие и двигаются как-то судорожно, а мой - как мокрая веревка по земле протащился и слишком быстро даже для сорока ног.

18 июня, вторник

Снилось, что я в группе каких-то темпоральных, штоле, путешественников, причем, там дебил на дебиле. Шалунишки. Устроили какую-то хрень в Нью-Йорке, может, башни-близнецы взорвали, не помню, народ мечется в ужасе, дебилы улюлюкают как бабуины: "Ты видел?! Класс! Как шарахнуло!" А я приставлен следить, чтобы все эти идиоты домой вернулись. Раздаю им пузырьки с зельем, они пьют по очереди и улетают с радостными воплями, а предпоследний с бодрым криком "эгегей" попытался сделать сальто перед отлетом, дрыгнул в воздухе ногами и вышиб у меня из руки уже открытый последний флакончик. И я такой облизываю пальцы, осматриваюсь: все улетели, а я остался, что ли? Причем выхода нет, чемодан, где были запасные дозы взял подержать какой-то услужливый кретин, пока я пузырьки раздавал, с ним и улетел. И дурацкий сон тут же перетек в кошмар, потому что я вспомнил, что Чижик не кормленный, не гуленный.

+ + +
Без Бони теперь коты свободно ходят и лягушки вольготно живут, совсем страх потеряли. При Боне бы они строем ходили бы и дышали бы по приказу.

Тепло и хорошо. Чудное какой-то время - уж полтора года, еще с той солнечной зимы, прекрасная погода стоит, и осень была золотая всю дорогу, и следующая зима нормальная, и на весну с летом пока жаловаться не за что. Чую, не к добру. Апокалипсис - не Апокалипсис, а надо явно спешить жизни радоваться, пока все не кончилось.

+ + +
Дмитрий Горчев:

"Настоящий Пушкин, по легенде, однажды въедет на коне ранним утром в городские ворота в Чорной Крылатке и Чорном Цылиндре, и никто его не узнает. Сойдёт он с коня и войдёт в городской Сад, и Дуб Зелёный зацветёт дивными цветами.
После этого воздвигнет Настоящий Пушкин на главной площади Белый Трон; и в четырёх углах этого Трона сядут Кюхельбеккер и Пущин, Арина Родионовна и Наталия Николаевна. А у подножия трона встанут двадцать четыре самых лучших пушкиниста с бумагой и перьями.

И будет Пушкин диктовать им днём и ночью новый свой шеститомник про то что было, есть и будет на Земле. И тогда пересохнет навсегда Чорная Речка, и повезут по открывшимся дорогам гонцы новый шеститомник во все страны.
Вот тогда и наступит такой Рай и Красота, каких ни один Живой никогда не видел и не увидит."

19 июня, среда

Все-таки неправильно я жизнь живу, детские мечты не исполняю. А я тогда хотел писателем стать и шпионом. И вот если писательскую мечту я все ж как-то подкармливаю, то шпионская моя мечта сохнет, ноет и болит, совсем нереализованная. В снах я очень часто шпион, да почти всегда, если покопаться. Причем, шпионить я должен был бы где-то на востоке, у арабов или в Синь-Цзяне или в Средней Азии. Мою мечту, походу, полностью присвоил Истерман, а частично - Моэм.

Склонностей у меня к этому нет никаких, я самый нелюбопытный человек, самый ненаблюдательный, про то, что где-то что-то случилось, узнаю последним или совсем не узнаю, и никогда у людей ничего не выспрашиваю, что сами о себе скажут - мне того более чем достаточно, и вообще я до сих пор уверен, что блогеры выглядят как их аватарки.

Но где-то в параллельном мире я наверняка шпионю за арабами. Я как-то даже решил арабский язык учить, но дальше алфавита не прошел, решил сперва заняться каллиграфией, и на этом все накрылось, потому что я косорукий.

+ + +
Еще из Горчева:

" Змей в Москву через метро пролез. Так и знай, метро — гнездо Змея. Сперва под Москвой туннель выкопали. Потом туда Змей пролез. А уж после внутри Змея поезда пустили. Едешь в метро — смотри зорче. За окном кишки Змея и слизь капает. Если хочешь убить Змея, взорви метро. Только делай с умом, ночью, когда весь народ уйдет и поезда встанут. Тогда Змей просыпается и в Кремль дорогу точит. Тут его и рви. Закладывай мину в трех местах — на Театральной, на Кутузовской и на Войковской и рви одной искрой разом.
Которые в метро ездят, те Змеем укушены. В мозгах яд. Хотят Мавзолей сломать по наущению Змея. Ленин Кремль сторожит, встал на пути Змея, не дает проползти. Как Ленина уберут, так Змей Кремль обовьет, хвост с головой свяжет, и конец России."

И еще: " Как-то так удивительно сложилась жизнь что никогда раньше не видел как взлетает вертолёт.
Оказывается вертолёт совсем летать не хочет и не умеет. Он хочет стоять на полянке, свесив по бокам пропеллер и чисто абстрактно иногда размышлять насчёт чому я не сокил. Для Полетов на Небо он предназначен примерно как пивной ларёк из произведения писателя Житинского. Или скажем сарай с разным мелким инвентарём наподобие граблей и тяпок.
Хуже вертолёта к летанию приспособлена только космическая ракета. Я однажды служил в военно-строительных войсках и наблюдал такую ракету когда она улетала в Космос. Она медленно-медленно отрывала свою толстую Жопу от бетона, потом некоторое время висела шатаясь в двух метрах от земли, обдумывая видимо сооблазнительную мысль про то что а чо бы прямо сейчас не завалиться набок и не устроить тут всем вам Невьебенный Праздник. Потом она как мюнхаузен карабкалась и карабкалась на небо, куда-то наверное выползала, видимо парила там в невесомости и становилась прекрасная и летучая, но этого уже нихуя никому не было видно."

20 июня, четверг

Мне, спасибо Горчеву, приснился Пушкин. Типа, я просыпаюсь в каком-то старом доме на неудобном мелком диванчике, ноги в драных носках сквозь ручку торчат. И вижу, что напротив, на низкой койке валяется Пушкин (в исп. Безрукова), прям как на картине, и перо грызет, и на меня так недовольно посматривает. Я малость смешался, потому что ни фига не понял, как я тут очутился и что мне делать. Пушкин что-то мрачно пробормотал по-французски и перестал на меня зыркать.

Первым делом, я решил, что надо Безрукова на настоящего Пушкина поменять, поднапрягся - и поменял. Не помню, как я дальше выкручивался, но я оказался посланником Бенкендорфа и должен был предотвратить его, Пушкина, злодейское отравление (видно, кто-то где-то его с Моцартом перепутал). Приехали гости от сеседей (Вульфы, штоле), бутылки наши, их я загодя проверил, с собой они ничего не принесли, и я расслабился. Тут вижу один из них встал, сука, за фикус и тупо подливает что-то в бокал, а потом внаглую волочет его Пушкину и впихивает ему в руки. Я скачу к ним, отравитель вещает что-то типа: "Выпьемте ж, друзья...", Пушкин мрачно смотрит на меня, типа, придумывай скорей, а то мне это пить придется. Я такой: "Э-э..." В общем, отобрал бокал, на меня все пырятся. Говорю: "Я как врач запрещаю". Пушкин глаза закатил. А я вылил вино в фикус, бутылку тоже отобрал, к груди прижимаю, стою, сука, по-прежнему в драных носках, нервно пальцами ног шевелю и думаю себе: плевать, главное, я покушение на солнце наше предотвратил. Потом еще что-то было, хорошее, типа он на меня сперва фырчал, а потом стал мирно говорить, и типа я там на все время остаюсь, чтобы предотвращать, а он даже рад мне, потому что скучно.

Эх, я прям обзавидовался тому, из сна.

@темы: Жизнь, Сны, Стихи, Цитаты

---

Дачный дневник

26 мая, воскресенье

Подхожу к своей даче и вижу - над нашим забором кто-то веревочной шваброй машет. Испугался, решил, что сестра сигналы бедствия подает. А на заборе дома напротив сидит здоровенная смешанная стая черных и певчих дроздов и злобно пырится на швабровые выкрутасы.

Оказалось, начала созревать жимолость, и дрозды решили, что это день открытых дверей в ресторане "Астория", набили собой кусты, как подушку перьями - никого не видно, но кусты, блин, живые, тихонько щебечут, ветками качают, а мимо пройдешь - взрываются дроздами. У сестрицы же - нервы и тяжелая рука, так что она взялась пугалом поработать: тычет шваброй в кусты, дрозды срываются вверх, а она им еще в воздухе наподдает. Со стороны, конечно, смотрится причудливо, но веревочную швабру настоятельно рекомендую - годный для пугала артефакт, вьется как плётка-двенадцатихвостка, только что не посвистывает.

И ласточки сегодня высоко летали. Я их так люблю, такой радостный полет, небо распарывают, как под первый концерт Грига, но что-то их мало в последние годы вижу. Из города их голуби вытеснили, и в деревнях им не дают под коньком крыши селиться, чтобы стены пометом не пачкали. А я бы пустил, они славные.

+ + +
Все листики еще глянцевые, сверкают. У ивы особенно хороши - форма то ли ножей, то ли длинных серег, и серебряная подкладка.

Не успел я калину-бульдонеж в цвету сфотографировать - за выходные ее наполовину обглодала какая-то пакость.
Кстати, я нашел в саду здоровенную улитку, прям с ладонь размером, с новорожденного котенка. Посадил ее в ведро, чтобы сестре показать. Пока ловил сестрицу, эта улитища-скалолазка из ведра смылась, реактивную скорость включила и, небось, сейчас уже где-то на мексиканской границе. Но сперва бульдонеж мне объела.

27 мая, понедельник

Каприфоль расцвела, но так высоко, что нанюхаться всласть можно только со второго этажа. Ее тяжелый церковный запах опускается только в стороны, метрах в трех, у крыльца. Две лиловых горы под окном - сирени, очень красивой формы, будто кто-то их нарочно подстригал. А с другой стороны - высоеий костер у соседей. Так красиво в мягких сумерках - шелковое, нежное пламя, бледные искры, аленький платочек огневушки-поскакушки. Голубой ореол вокруг светло-оранжевого действительно есть в спектре огня или мне мерещится? Теперь язык пламени бьется, судорожно изгибается и в середине стал почти белым. Сожрал что-то особо горючее? А вокруг синева медленно густеет, будто мир все глубже уходит под воду. А сирень и незабудки, наоборот, отбеливаются. Ветра нет совсем, к ночи он почти всегда затихает. Белый дым столбом, как из пароходной трубы, а в нем искры путаются. Хорошо вокруг, очень хорошо. Я опять счастлив, потому что неделю нормально работал. Все тихо, так тихо.

Соловьев в этом году мало слышал: откочевали чуть подальше, и, видно, пару быстро нашли.

+ + +
Сгущается мрак.
Я, ставней не закрывая,
лампаду зажег —
и смотрю, как в отблесках света
под окном пионы мерцают… (Ито Сатио)

28 мая, вторник

Лавандовые холмы сирени.

Плотин писал: "Почтительное созерцание мира приводит душу в контакт с Богом и космосом". (Не нравится мне слово "контакт" в переводе. Прикосновение? Соединение? Слияние?)

Так вот, летом я большую часть времени занимаюсь почтительным и, смею сказать, благоговейным созерцанием. Цветы, облака, деревья. Шелковое черное ушко Чижа. Кожаная кнопка Венькиного носа.

Первый раз в этом году ходил босиком по травке среди лютиков, сорвал ногой одуванчик.

+ + +
Люблю, когда некая смутно интересующая меня тема вдруг сам всплывает в книжках и подается коротко и образно. Первый интерес утолен, а более глубокое изучение с легким сердцем оставлю на потом, если когда-нибудь руки дойдут.

Вот, например, алхимия. И "Rosa alchemica" Йейтса.

Алхимия - "вовсе не химическая фантазия, а целостная философия, охватывающая мироздание, стихии и человека; и если они стремились получить золото из неблагородных металлов, то для них это было лишь частью великой трансмутации, преображающей все сущее в божественную непреходящую субстанцию".
...высшая мечта алхимика - преображение истомленного сердца в не ведающий усталости дух
...все сущее, отделившееся от великой бездны, где блуждают духи, являясь одним во множестве и множеством в одном, снедаемо бесконечным томлением; гордый своим всезнанием, я посочувствовал всепожирающей жажде разрушения, скрытой алхимиком под покровом символов: всех этих львов и драконов, орлов и воронов, росы и селитры, – стремлению обрести эссенцию, которая растворит все тленное.
...девятый ключ Василия Валентина, в котором он сравнивает пламя Судного Дня с алхимическим огнем, а мир – с горном алхимика, и возвещает нам, что все, все должно раствориться, и лишь тогда божественная субстанция, материальное золото или нематериальный экстаз пробудятся ото сна.
... алхимия есть последовательное очищение души, покуда та не будет готова совлечь с себя смертное и облечься в бессмертное.

Из примечаний:
Basile Valentin, "Четвертый ключ": "В конце времен суждено миру сгореть в огне, и все, сотворенное Богом из ничего, сгорит в том огне и станет пеплом; и из этого пепла родится юная птица Феникс. Ибо в том пепле дремлет истинная и подлинная субстанция Тартара, которая, будучи растворена, позволит нам открыть крепчайший затвор Королевского Покоя. И когда все сгорит, будут созданы новое небо и новая земля, и новый человек в славе его, исполненный всяческого благородства."

И пока хватит с меня алхимии, вкус попробовал - и довольно. Разбираться поглубже с нигредо, Изидой, Розой, Гермесом Трисмегистом, Орлом, Пеликаном и Зеленым Драконом и т.п. пока нет желания.

+ + +

Никлас Натт-о-Даг. 1793. История одного убийства.
Хороший роман, исторический детектив, очень мрачный и при этом на удивление человечный, и написан прекрасно. Давно такой прелести не читал.

Уильям Батлер Йейтс "Rosa alchemica"
В целом, обычная декадентская штучка, Йейтс потоптался на Гюисмансе, все эти мистические рассказы того времени сильно похожи. Но Гюисманс мне нравится больше.

29 мая, среда

Весна скоро закончится. Как быстро все отцветает - кажется жизнь летит с откоса, так все быстро. Каприфоль ползет ко мне в окно, но все никакмне доползет, и я все не могу разнюхать ее запах. Каприфоль - канифоль, ее запах глубокий, низкий, как звук виолончели. Виолончель - дом для гномов, темноватый, но экологически чистый, я бы хотел жить в виолонсели, струны бы иногда гудели, а когда кто-то чужой полез бы в дом - лучше всякой сигнализации, я бы встречал его с ломом наперевес раньше, чем он выпутался бы из струн.

Я не любопытный, много чего не знаю и не особенно стремлюсь узнать - мне больше нравится остраннение, когда знакомые вещи получают незнакомый объем и глубину, странный чужой взгляд на них, причудливо искаженные отражения. Поэтому я и фотофильтры люблю - сквозь них все меняется, по-другому смотришь: сирень в стиле ретро, ласточка в сиянии софитов, даже от своих селфи в гранже трудно глаз оторвать - будто сам себя перемещаю во времени, в глубину, луплюсь на старые поцарапанные фотографии, не узнавая - с них смотрит кто-то из 60-х годов, из 40х, из 20х.

30 мая, четверг

Сильный ветер гоняет по саду запах сирени, намешивает крутейшую эссенцию - сухие нотки отцветшей бульдонеж, припоздавшие ландыши, ночью - ладанные ноты каприфоли, - и все это в густом сиреневом настое. Даже на мой второй этаж с избытком плещет.

Странноя погода - жара, ветер (в перспективе ураганный), яркое солнце, черные тучи и гром.
Кончилось все, пожалуй, первой толковой майской грозой. А потом - запах озона, травы, цветов, воды - роскошь несказанная. Я сам погубил весь послегрозовой восторг - наступил на лягушку. Перепугался страшно, отдернул ногу - слава Богу, она упрыгала на своих четырех и даже не оставила часть своих кишок на дорожке. Счастья ей, здоровья и деток побольше.

+ + +
Странную историю я тут прочел: "В 1971 году, во время войны во Вьетнаме, Генри Киссинджер подвергся неудачной попытке похищения. В число заговорщиков помимо прочих входили известные антивоенные активисты: священники братья Берриган, еще четыре католических священника и четыре монахини." Как это мило.

+ + +
Читаю сейчас занимательную книжку - "46 законов власти". Циничные психологические рассуждения там перемешаны с историческими примерами и цитатами разных исторических деятелей.
Вот кое-что (не слишком оригинально, зато правдиво)

- Единственные средства достижения цели для людей суть сила и хитрость. Гете
- большинство тех, кто требуют равенства во всех областях жизни, на самом деле применяют совсем другой прием в борьбе за власть, управляя распределением наград.
- За безыскусственностью и простоватостью часто стоит изощренная хитрость. Прикинься простаком, чтобы надуть простака: кажись глупее своей мишени.
- Истинно наивные люди также могут принимать участие в игре, цель которой — власть, причем часто они в этой игре невероятно удачливы именно потому, что не обременяют себя рефлексией и пользуются всеми доступными способами, чтобы добиться своего.
- Вы не преуспеете в обмане, если только не научитесь дистанцироваться от самого себя, если не приобретете способность быть разным, надевая ту маску, которая требуется в этот день и в эту минуту. Такой гибкий подход к своему облику позволит вам избавиться от внутренней тяжеловесности, которая тянет людей вниз. Игру с образами и совершенствование в искусстве обмана можно отнести к числу эстетических удовольствий, которые доставляет нам жизнь. Но это также ключевые компоненты в завоевании власти.
- Если обман является самым мощным оружием в вашем арсенале, то терпение во всем — самый крепкий ваш щит.
- Власть поневоле аморальна, и один из важнейших навыков для ее достижения — умение взглянуть на обстоятельства не с позиций добра или зла. Власть есть игра — это можно повторять часто, — а в играх вы судите не намерения противника, а результат его действий.
- Идет игра. Ваш соперник сидит напротив. Вы оба ведете себя как джентльмены или как леди, соблюдая правила игры и не принимая ничего близко к сердцу. Вы играете, применяя различные приемы и наблюдая за ходами, которые делает ваш противник, мобилизовав все свое спокойствие. Набейте глаз, научитесь прослеживать результаты его ходов, видимые обстоятельства и не отвлекайтесь ни на что другое.
- Половина вашего умения властвовать происходит от того, что вы не делаете, во что вы не позволяете себя втянуть.
- Ницше: «Ценность вещи подчас заключена не в том, какую пользу она может принести, а в том, что за нее платят, — чего она нам стоит».
- Божества власти неблагосклонны к легкомысленным. Они дарят удачу лишь тем, кто размышляет и учится, и наказывают тех, кто скользит по поверхности в надежде развлечься.
- Каждый раз, делая назначение на вакантную должность, я произвожу на свет сотни недовольных и одного неблагодарного. Людовик XIV
- Люди с большей готовностью платят за зло, чем за добро, ведь благодарность — бремя, а месть — удовольствие. Тацит
- Честность, по сути, это тупой инструмент, который больше размозжит, чем отрежет. Честностью легко обидеть; гораздо более благоразумно приспосабливать свои слова, говоря людям то, что они хотят услышать, вместо грубой и безобразной правды о том, что вы чувствуете или думаете. Безоглядная открытость ведет к тому, что вы становитесь таким предсказуемым, таким понятным, что вас почти невозможно уважать или бояться, а власть не покоряется человеку, который не в состоянии вызывать подобных чувств.

31 мая, пятница

Сон. У стадиона Динамо лабиринт загородок, как во время матча. Девушка с мороженым, одета в стиле 50-х, легкое платье в цветочек, белые носки, беретик. Слегка сумасшедшая. Говорит: "Никого нет, все ушли на фронт". Действительно, очень пусто. Пробираюсь по лабиринту так, чтобы с ней не столкнуться. А она трясет загородку, чтобы проломиться ко мне. Кричит: "У меня два последних в мире билета". Красивая, но уже малость похожа на Пеннивайзера, мороженое по морде размазано. Потом я на пустом стадионе. На трибуне подобрал газету: там какие-то страшные фотографии, но прочесть ничего не могу - все написано шифром, а по фотографиям ничего не понятно, только бегущие в панике люди и звери. (Походу, жираф из зоопарка, несущийся сломя голову по улицам Москвы - мой маркер кошмара. Снится уже который раз).

+ + +
Паломничество кошек к нам с Чижом в беседку. Сперва - холёный, пушистый, дымчато-серый в полоску котяра, я такой масти прежде не видел - очень красиво. Прошел прогулочным шагом, остановился перед нами, рассматривает благосклонно, и тут Чиж, который мирно, сквозь дрему на него лупился, вдруг осознал: посторонние в охранном контуре! Как рванет с воплем "Банзай!" - я еле успел его за пятки ухватить. Кот с достоинством растворился в воздухе. Только Чиж унялся - второй идет, черно-белый, попроще: мол, кого ждём? чего орем? Чиж: "Банзай!", я: "Кудабля?", кот стрелой через анемоны и с забора нас по матушке. И Веня примчался, уши по ветру, подпрыгивает от нетерпения, башкой крутит, увидел Чижа, бросился ему на шею целоваться, Чиж: "Банзай!" Я: "Анемоны!" Веня: "Поцелуй меня, сладенький". Кот с забора: "Ну я пошел". А где-то еще невидимый мейн-кун с биноклем и, возможно, тиранозавр с попкорном.

@темы: О книгах, Жизнь, Сны, Цитаты