Очень люблю Оноре Домье. Вот нашел отличный сайт про него: Домье на Wikipainting. Я вообще не знал, что такая чудесная энциклопедия живописи есть. Буду пастись! Жалко, нельзя картинки к себе нельзя таскать.
Нашел у него цикл по древней истории, валялся под столом:
Целый день думаю вот над этим фрагментом из "Синдрома Фрица". Скидываю сюда, чтобы из головы выбросить.
"В ноябре резали свиней. Это продолжалось в течение всей недели. Свиньи чувствовали смерть, и по деревне плыл днями и ночами их визг. Постепенно из всего хора оставалось единственное существо. Татарин-мясник рассказывал, что последняя свинья в деревне умирала от ужаса, когда он входил в хлев. - - - У нее разрывалось сердце - - - потом мы его не могли найти - - - Но я не могу - - - в один день их всех резать - - - Не успеваю - - Перед кем он оправдывался? Этот пожилой семейный человек." (Д.Бортников)
Сначала переживал за последнюю свинью, и впрямь сдохнешь так, слыша, как один за другим замолкают голоса под ножом, и всё - тишина, и понятно, куда оно идет сейчас. Думаю, так и люди себя чувствовали - офицеры в 18, коммунисты в 30х, евреи при фашистах.
Вы – такой молодец!!! Если Вы и не частый гость музеев и экспозиций, то наверняка обладатель кипы богато иллюстрированных альбомов с картинами. Вы знаете почти всех авторов и большинство названий картин. Ваша учительница по рисованию могла бы Вами гордиться! Да что-там, Вы переплюнули даже парочку провинциальных искусствоведов! Ура!
Вчера прочел «Ивана» Богомолова, внезапно под руку попался. Меня эта тема – дети-герои – ужасно волнует. Хорошо написано, строго, просто, совершенно без соплей, с уважением к Ивану как к профессионалу. От этого и впечатление сильнее. «Иваново детство» у Тарковского я тоже всегда любил с постоянством (в других фильмах – то очаровывался, то разочаровывался).
Сейчас начал читать книжку Дмитрия Бортникова "Синдром фрица". Пока в восторге. Очень нравится. Настолько близкая мне интонация, что когда я читаю в тексте, что герою 32 или что он толстый, я вздрагиваю и удивляюсь - какого черта? вовсе нет! В общем, чтение со вживанием в главного героя.
Жестокость - один из признаков правды. Люблю безжалостные книжки. Хотя нет, жалости там столько же, сколько жестокости. И это хорошо.
Посмотрел у очень приятно,Царь процесс разложения тушки кролика. Так засмотрелся, что через пять секунд начал запах чувствовать. Сперва впечатление, как будто кто-то старательно и быстро ест его изнутри, потом очень бурное мельтешение чужой мелкой жизни на трупике, просто все кидаются в атаку, на штурм, такое "три дня на разграбление". Потом почти ничего не происходит, только смерть черным пятном расползается по стенам и столу. Потом все высыхает. Всё. Memento mori.
Выложил несколько последних страниц Генриха на Прозу. Ну точно, я же помнил, что у меня 7 глав. А 8 - черновик и недоделанная. Идея была объединить как-то композиционно 7 и 8, выправить, от чьего же в конце концов лица ведется речь, и чтобы завершалась чем-то внятным и эпохальным. Но нет, не успел. Кризис настиг и шарахнул по башке, все обрыдло.
Извиняться за то, что опять выложил незаконченную вещь не хочу. Может, как-нибудь доработаю, пусть пока там валяется.
У меня еще несколько кусков из второй части. Там миньоны вовсю, Шико, Франсуа, интриги, политика. Может, сюда кину. Хочу наконец отделаться от всего, что было раньше.
СВАТОВСТВО ВИЛЛЕКЬЕ Помнится, после первой нашей встречи Франсуаза де Ла Марк несколько дней подряд попадалась всюду на моей дороге и жгла меня сизым взором. На исходе недели она преградила мне путь и силой отволокла в укромный уголок, где потребовала объяснений:
- Я и так рассуждаю и эдак, и все же не могу понять, что вам было от меня надо, мсье? Послушайте, мы с вами почти не были знакомы, двух слов друг другу не сказали, и вдруг вы так упорно стали добиваться свидания, сбили с толку моего отца, вы нагло споили его - да, да, - потом явились ко мне в комнаты каким-то разбойником, сметая на пути служанок, щедро облили меня своим красноречием, более похожим на брань, наконец, насильно уложили меня в постель - и все ради минутной ласки, которую я даже не успела почувствовать, а вы, наверняка, могли бы получить то же без хлопот у любой более доступной особы... Я поняла бы вас, если вы начали хвастаться легкой победой, которая не делает мне чести, - тогда бы я думала, что это просто низкая месть за какие-то мои прегрешения. Но вы, к счастью, и этого не делаете... Объяснитесь же!
- Все очень просто, моя сердитая кошка, я собираюсь на вас жениться и хочу узнать вас со всех сторон...
- Почему же вы не простите меня о новом свидании? Вы догадливы и самоуверенны, и могли бы рассчитывать на успех, хотя бы потому, что я сгораю от любопытства.
- Я уже выяснил все, что хотел - под юбками у вас все в порядке, не хуже, чем у других. Меня это вполне устраивает. Если же вы сгораете от тайных желаний, моя неблагодарная хрюшка, тогда выходите за меня замуж.
- Вы серьезно это говорите?
- Еще бы! И с нетерпением жду ответа. У меня, между прочим, еще уйма дел на сегодня. В конце концов, кто заинтересован в замужестве, девушка или мужчина? кому это нужно, вам или мне?
- Вы достойны смерти за дерзость и грубость. Я бы убила вас с наслаждением.
- Почему же вы не сделали даже попытки? Каждая честная женщина давно бы...
- Вы просто издеваетесь надо мной, - сказала она чуть не с настоящими слезами в глазах и зубами вцепилась в платок. - Вы сбили меня с толку.
- Решайтесь быстрее, дитя мое. Даю вам минуту на раздумье.
- Но я вам нравлюсь?
- Конечно. С какой бы стати я стал жениться на даме, которая мне совсем не нравится? Вы просто дурочка, если задаете такие вопросы.
- Вы любите меня?
- Так вам все и расскажи! Нет, детка, у мужчин тоже есть свои маленькие секреты.
- Да или нет?
- Положа руку на сердце - да! Так вы согласны стать моей женой?
- Вы безумец и меня с ума свели своей болтовней.
- Скажите да, и я от вас отвяжусь.
Она рвала платок в полосы. Я сделал вид, что собираюсь уйти.
- Постойте! - Она схватила меня за рукав. - Хорошо, я согласна, с вами я хотя бы не заскучаю. Но я никогда вам не прощу, что вы так по-скотски вырываете у меня согласие. Я вас ненавижу!
- У нас будет достаточно времени, чтобы обсудить свои чувства. А к кому мне обратиться за благословением?
- К моему отцу, Роберту де Ла Марку, которого вы, конечно, уговорите еще быстрее, чем меня. Он все время бредит вашими винными подвалами.
Виллекье по-братски поцеловал ее в лоб и удалился, оставив Франсуазу в каком-то печальном недоумении. Женку свою он в конце концов демонстративно прирежет.
ПОСЛЕ КОРОНАЦИИ По пути в Париж король чуть не потонул под мостом святого Духа. Правда, даже мысли не было не плыть, тем более, что с боков подплыли Келюс и дю Гаст и внимательно следили, чтобы с королем не случилось ничего плохого. Они были серьезны и спокойны и выпустили его из-под своей охраны только когда он уже сидел на берегу, закутанный в шерстяное одеяло и пил горячее вино.
"Я ее уже забыл, - думал король, ежась и стуча зубами. - А когда еще помнил, когда она только только умерла, у меня уже не стало слез (слез на неделю хватило), стал смеяться. Мальчишки меня утешали, чем могли, ну вы понимаете, чем, мы и сами утешались у шлюх, а потом так кстати эта женитьба... тоже все было очень весело". Мальчишкам он был очень благодарен, они так его жалели...
- Ваша любовь нужна мне, как воздух, - говорит он вслух, поворачивая к спасителям бледное лицо. - Я несчастлив в любви, но небеса дали мне самое милое, что есть в этом мире - вас, друзья мои, вашу мирную и верную дружбу...
Он был весьма красноречив. Дю Гаст что-то сострил, но вид у него стал кротким и умиленным, а Келюс выпрямился и не отводил от короля глаз, и взгляд его становился все глубже.
КОРОЛЬ ПОСЛЕ СВАДЬБЫ С ЛУИЗОЙ ЛОТАРИНГСКОЙ Тяжко переставляя ноги, как больной, вернулся в комнаты. Такой бледный и хрупкий, затканный в тяжелую торжественную ткань. Падая в кресла, он мыслью уносился в былое, тело же оставлял как сброшенную одежду - измятое и бессильное. Невидимо присутствовал тусклый, тонкий лик жены. Она была мила, покорна, молчалива, ханжески-остроумна, если приходилось говорить; о ее существовании он вечно забывал. При ней он без всякого смущенья натягивал панталоны, скривившись нюхал подмышки, надолго замирал, сидя на углу кровати и глядя на свои маленькие изящные ступни с брезгливой гримасой на лице. К ней в постель он ложился, как в гроб, был рассеянно нежен, холодные руки и ноги всегда. Чем горячее были поцелуи, тем более он остывал.
Лишение невинности - это Генрих исполнил впервые и чувствовал себя чуть не убийцей. "Я предпочитаю шлюх," - сказал он дю Альду на следующий день, что всеми было принято, как цинизм, на самом же деле он был испуган и потрясен ее болью и попытками сдержать крик не меньше, чем она сама. Неделю затем она трепетала, как птичка, когда он ложился в постель, но он до нее не дотрагивался, вытянувшись на самом краю кровати, и только через неделю, сильно напившись заставил себя вновь приблизиться к королеве. Вскоре после этого она так приспособилась к нему, что стала теряться в постели. Вечно терялась: отсутствием запаха, ровной умеренной теплотой тела, беззвучным дыханьем. Через месяц надоела смертельно; принужденная вежливость в постели так измучила обоих, что он вовсе перестал к ней заходить. "Видит Бог, Луиза - добрая жена! Слишком добрая! И старается мне не мешать. Так, что я по полчаса ищу ее между подушек, а потом еще в складках ночной рубахи. О нет, увольте, я предпочитаю чувствовать жертвой себя."
Все чаще заглядывал к Рене, которая сначала не прощала, потом приняла, но с оговорками. Генрих соглашался на все, протежировал ее любовникам, терпел взрывы ее дурного настроения, усмехался, разглядывая царапины и ссадины на своем теле. Они вместе стояли у одной черты, оба на грани безумия. Им было легко друг с другом. Яблоки и груши, как странные светила по небосводу, катались по темно-синей тарелке. Рене подкидывала то одно, то другое на руке, и яблочко катилось в сторону ущербным месяцем. "Крыса!" - однобокое солнце летит в угол и серая тварь отбегает, как тень при полуденном свете.
Задумавшись у мраморной руки с оплывшей свечой на ладони, Генрих писал: "Почему я к одним не слишком достойным людям отношусь, как к собственным детям, и имею склонность и охоту прощать им все бесчисленное число раз, а других, куда более достойных милости, не замечаю, будто они не существуют?" Ставил горький вопросительный знак и тяжело опускал подурневшую со времен счастливой молодости голову. "Почему?" И далее записывал уже сто раз сформулированное в задушевных разговорах и интимных письмах: "Я люблю тех, кого начал любить, и не перестаю любить никогда".
МИНЬОНЫ И ШУТЫ Роза, роза, гелиотроп, нарциссы, гиацинты...
Он вдруг вылез по пояс из окна и, размахивая рукой, закричал: "Можирон, зайдите ко мне!" Там, внизу, по каменным плитам в окружении болтающих друзей и родственников шел один из незаслуженно любимых, не слышал призывов короля. "Луи Гиацинт!" - льстиво и сердито позвал еще раз, но юноша не услышал слабый голос. Королю оставалось только смотреть ему вслед, с высоты широкого подоконника. Можирон ступал важно, чинно, но все же споткнулся два раза на совершенно ровном месте.
В последнее время он сохранил для себя лишь двух друзей. Первый - Шико, благообразного вида колченогий урод с большим сморщенным лицом, второй - Сибло, уродец со слабым и злобным сердцем. Не то чтобы король разлюбил прежних своих любимцев, вовсе нет. Он их разобидел, разогнал, но в глубине души чувствовал, что чем дальше они от него, тем для них безопаснее. Он, как прокаженный, боялся, что заразит своим несчастьем тех, кого любит. Те несчастные события, которые предшествовали его коронации, и начало царствования, омраченное заговорами и мятежами, не давали ему времени прийти в себя. Он дергался от каждого шороха, но вместо страха за свою жизнь испытывал лишь болезненное отвращение к такой жизни. Он пока не набрался сил снова любить, но не хотел фальшивить, чтобы украсть в ответ немножко искренней нежности. Он знал, что ему нужно найти приют, тихий приют, где он мог бы прийти в себя, и тогда все вернется, но пока прятался от всех и предпочитал общество шутов.
Генрих записывал о Шико: "Он мой хороший друг, понятливый, разумный и чуткий, чьим мнением и советами я дорожу. Он воспринимает свое несчастье с философской иронией. Помню, что как-то он явился ко мне, странно взволнованный..."
...И, краснея, сообщил, что намерен жениться и назвал избранницу - какую-то девицу с кухни. Он был не совсем уверен в успехе своего предприятия, Генрих ободрял его, как мог, и дал ему денег на подарки, чтобы девица была благосклоннее. На следующий же день Шико с самым залихватским видом опытного повесы сообщил, что раздумал жениться, поскольку дама и без того осталась довольна, разделив с ним высшее блаженство, и, пожалуй, не стоит губить свою жизнь, связывая себя нерасторжимыми узами с одной особой, когда вокруг так много возможностей для развлечений. Его дела пошли в гору - теперь ему перепадает не только от кухарочек, иные благородные дамы тоже непрочь испытать его мужские достоинства, которые Шико ловко сумел выставить в самом привлекательном свете. Карлик носит штаны в обтяжку и надувается, как петух, от гордости, когда его называют ветреником, развратником и опасным соблазнителем. "Мужчине трудно удержаться от искушений, - говорит он, с трудом влезая на стул. - Ты, Анрио, знаешь это не хуже меня!"
Ах, только влюбленный не подвластен искушеньям! А любовь истлела в земле, как осыпавшийся яблоневый цвет. Шико рядом, похрапывает в кресле, занимая места не более, чем собака. Король благодарно взглянул на щегольской башмак ребячьего размера, торчащий из-за спинки, и записал: "Его острый блестящий ум, выдержка и язвительная ловкость в разговорах делают его ценным союзником и опасным противником для многочисленных моих врагов".
А Сибло... Этот глухонемой карлик больше зверь, чем человек. Слава Богу, вот он, у ног, а не в зверинце, куда он часто убегает. Генрих запрещает ему ходить одному в зверинец - Сибло так слабо приспособлен к жизни, что может сунуть руки и голову в клетку льва, и вообще, эти посещения приводят его в болезненное возбуждение: он воет и рычит на зверей, скалит зубы, исступленно швыряется грязью, и звери приходят в бешенство, хотя поддразнивания людей они обычно принимают с обидным равнодушием. Уследить за ним трудно - он сбегает из-под надзора, дикой тенью проскальзывает мимо сторожей, и тогда сразу посылают за королем, потому что никто другой не сможет вывести его из зверинца без урона для себя. Генрих прибегает, всплескивая руками: "Как вы могли, Сибло? Я же не велел вам, я, король..." и силой оттаскивает его от клеток, Сибло упирается, оборачивается назад, выворачивая себе шею, а королю руки, и недовольно ворчит.
"В отличие от Шико, Сибло слабого здоровья и ужасно мучается от хворей - обычно люди переносят боль терпеливо, пытаясь сохранить лицо, а он страдает откровенно и некрасиво, всем на радость. Даже Мирон, добрый человек и прекрасный врач, не испытывает к нему сострадания, и я не доверяю ему лечения моего злюки".
Сибло никто не любит - еще бы! гаденыш может с удовольствием помочиться на подол зазевавшейся дамы или нагадить в углу. Он назло прячет в себе все человеческое. К одним королевским собачкам он снисходителен - дергает за хвосты, наступает на лапы, но не размозжит голову щенку. У бедняжки не хватает ума даже на то, чтобы делать свои гадости только в присутствии короля и не попадаться на пути обиженных заплеванных кавалеров. Однажды он плеснул соусом в королеву-мать, и Генрих три дня умолял ее простить неловкость обиженного Богом существа, а она непримиримо сжимала губы, и только на четвертый день, снисходя к просьбам и даже слезам любимого сына, процедила: "Если Вы так дорожите его жизнью, то должны следить, чтобы он больше не попадался мне на глаза". От других же беднягу спасает только непостижимая ловкость и быстрота - поймать его также сложно, как улетевшего попугая. Он может забраться под потолок по шпалерам, жестоко кусается, царапается и воет, как зверь. Смельчак Бюсси, однажды им покусанный, прижигал места укусов, опасаясь бешенства. Его часто тайком от короля жестоко бьют - бедный зверь, торопясь и спотыкаясь, бежит к Генриху за защитой, роняя кровавые сопли и потирая избитые бока, но не может назвать обидчика, и Генрих, гладя его маленькую сплющенную голову, с ужасом думает, что когда-нибудь ему сообщат, что в одном из темных углов нашли скрюченный трупик гадкого злюки - не уследить ведь...
"Приходится следить за ним самому". Даже из друзей король мог положиться только на Келюса и Виллекье. Келюс не обидит маленького, он убирается с пути Сибло, как собаки, и не жалуется, если маневр не принесет желаемого успеха. (Можирон тоже незлой мальчик, но оставляя его с Сибло, больше приходится беспокоиться о безопасности Можирона. Сибло как-то пытался перегрызть ему горло, а бедняга только слабо орал и обморочно закатывал глаза). А Виллекье - тот же зверь, только поумнее и посильнее - смотрит на Сибло равнодушным волчьим взглядом и маленький уродец поджимает хвост и предпочитает не злить его. Но на самом деле только король чувствует себя его единственным защитником и, несмотря на привередливость и брезгливость в других отношениях, спокойно переносит гнусный затхлый запах его сморщенного тела и выбирает вшей из его сальных и слипшихся волос. Маленький злюка страдает частыми припадками, и Генрих часами укачивает Сибло на руках, оттирая зеленоватую пену с оскаленного рта и вонючий пот с узкого лба. Он легкий, как соломенная кукла, сухой, почти без веса. Липкая слюна стекает с вывернутых губ и засыхает на рукаве короля несмываемыми полосами, он ворчит и стонет, как больной зверь. Его цепкие обезьяньи объятия довольно болезненны - от жестких, желтых, крепких и острых ногтей остаются глубокие царапины. От боли его челюсти судорожно сжимаются, и он рвет зубами рукав, чтобы не покусать короля, к которому он по-своему привязан. Иногда он все же цапает Генриха зубами, как собака, но ни разу не покусал до крови. Когда его мучают газы, король гладит круговыми движеньями его вздувшийся живот, и Сибло смотрит на него мутными красными глазами скорее требовательно, чем благодарно. Генрих говорит: "Мой красавец, моя прелесть, мой умный, хороший, славный Сибло", - и бедняжка успокаивается.
"Бедный мой испорченный звереныш... Он оставляет за собой липкие следы, как улитка. В общении со многими достойными людьми я выказываю гораздо меньше терпения и снисходительности, но ведь они проживут и без моей заботы, а этот кашляющий, вздорный, злобный и ненавидимый всеми уродец - куда он денется без меня?" Генрих почесал поскуливающего Сибло за ухом, и поморщился оттого, что вспомнил дерзкий выговор Шико: "Лучше бы подумал о том, как обрюхатить свою жену, Анрио, - сказал тот на днях. - А то будешь на том свете вечно няньчить этого гаденыша за то, что не завел вовремя своих детишек".
Король бросился к столу и, сердито брызгая пером, записал: "Совокупление повышает народонаселение, служит укреплению монархии, дает наследника короне, а также основную массу налогоплательщиков. Оно слишком практично и полезно, и оттого ненавистно мне. Я особым указом запретил бы совокупление, чтобы все смиренно, без боли и страданий вымерли самым естественным образом, и земля стала бы прекрасной пустыней... Какое бессмысленное и порочное кипенье страстей! А сколько волнений для женского чрева?! Слава Богу, моя жена бесплодна".
В последнее время что-то я многих разобидел и сам на многих разобиделся. Плохо. На обиженных воду возят.
Надо мне себя вести, как матушка учила - типа "Обижаются и дуются только плебеи". Смысл в том, что на оскорбления отвечают вызовом на дуэль, а не обиженной мордой. А если нечто не заслуживает вызова на дуэль, то оно вообще не стоит внимания. В общем, или пропускать мимо ушей, или драться на смерть.
ПЧ разбегаются. Это нормально. Давно пора прекращать играть в Петрушку для увеселения скучающей публики и поддержания мира во всем мире. Надо избавиться совсем от каких-то внутренних обязательств перед читателями. Никому я ничего не должен. Особенно соответствовать ожиданиями и чего-то там.
В общем, я на время выпадаю из куртуазного общения. Меня собственная вежливость в последнее время бесит. В общем, соображу, что нужно мне и так и буду поступать.
Что-то я только и делаю, что оправдываюсь. Наверно, скоро мне это надоест.
Я не червонец, чтоб быть любезен всем. Сделаю-ка я это своим девизом.
И как раз сегодня я думал, что порой невыносимо некоторые вещи в своем избранном читать. От некоторых я уже отписался, ладно, от других тоже, наверно, буду. Я к убеждениям всерьез отношусь, не менее серьезно, чем к поступкам. В реале я за них морды бью и руку отказываюсь подавать. А здесь что делать? Молчу, делаю вид, что ничего такого не читал. Но ведь читал.
Не знаю. Надоело. Бросить на хрен, на время, не бросать, но на все положить, закрыться, писать только для себя, ни на что не отвечать, никого не читать. О, забыл замечательный приём - крыть матом всё, что не нравится, в закрытых постах. И душу отвёл и никого не обидел.
В общем, в наших с дайри отношениях - внезапно явный кризис.
Делить людей на типы – гиблое дело, а тем более ассоциировать характер с героем какого-либо произведения, но может быть, попробуем, просто попробуем назвать Вас… Люциус Малфой
Не все из нас готовы довольствоваться малым, кто-то всегда хочет большего. Кто-то всегда хочет жить так, как хочется ему. Это нормально, в принципе, в этом нет ничего предосудительного. Кто-то всегда хочет подняться выше, быть выше, обладать. Тем не менее, порой отказывая себе во многом ради будущего благополучия. И это ни в коей мере не недостаток. Но хотеть большего, как известно, не значит получить это. И это достаточно болезненно, когда привык всегда получать то, что желаешь.
Характер «Люциус Малфой» потому, что человек знающий себе цену и человек готовый идти к цели, чего бы это не стоило. Человек изворотливый, человек в чём-то очень жесткий. Человек консервативный, в какой-то степени, общающийся только с людьми «своего круга», никогда не ниже его по уровню статуса/интеллекта/образования/и т.д. И это не грех нисколько, нет! Это просто качество характера. А качество характера – составляющая индивидуальности.
Человек, имеющий свои собственные представления об обществе и окружении, человек, имеющий свои собственные представления о морали. Человек сдержанный, в чём-то холодный. Человек гордый. Очень. А так же, безусловно, человек умный.
В любом случае человек со своими убеждениями, со своей идеей, что, безусловно, заслуживает уважения.
Нынешний человек должен быть совершенно двухмерен. Его содержание должно полностью соответствовать и быть равнозначным раскрашенному жизнерадостному фасаду. Любая глубина подозрительна. Все вытащат на поверхность, у-у, Малютины детки: "Ты хочешь об этом поговорить?", "Не стоит держать это в себе", "Ты должен показать нам, что у тебя внутри".
Только заблуждаться не стоит - откровенность не приветствуется. Никто не хочет знать, что у тебя на самом деле внутри. Общество от человека требует, чтобы он убедил его, что счастлив в нем находиться. Как-то так. Докажи, сука, что улыбка счастья на твоем лице, которую ты, падла, уже усвоил, полностью соответствует твоему внутреннему содержанию - а то на хрен сейчас сами тебе ребра вскроем, кишки выпустим и посмотрим, насколько они, тварь, позитивны!
Слышал по телевизору благоговейно сохраненные в памяти потомков предсмертные слова Майкла Джексона. Не помню, что там, но что-то вроде того, что говорят барышни на конкурсах красоты + шоу должно продолжаться. Да, это зомби. Кто-то давно зохавал и переварил его моск. И не его одного. Кто-то жрет по тыще мозгов в день на завтрак, а вместо них вкладывает туда органчик с десятью фразами, пригодными на все случаи жизни. Надавишь на пупок - заговорит.
Да, еще всегда удивляло, что миллионы народу считают недостижимым образцом для подражания это убогое, больное, изуродованное, полоумное, разнесчастное существо. Миллионы хотят быть вторым Майклом Джексоном.
Появилась статья про прапрадедушку (он опять мне снился, и я решил научно подковаться на всякий случай). Оказывается, кроме вырывания сердец, пошива знамен из содранной кожи поверженных врагов, он еще грабил корованы.
Легендарный монгольский "лама с маузером", сражавшийся против китайской оккупации, был достойным сыном своей дикой родины. Дамби-Джамцан-лама, чаще называемый просто Джа-ламой, родился в Астрахани, в семье калмыка Санаева в 1860 году. (Т.е. пассаж о дикой родине относится к России? - В.) Мальчика нарекли Амуром. Имя хорошее, старинное. Никто и предположить не мог, что в судьбе будущего ламы оно сыграет ключевую роль. (Да, бля, мы происходим от Амура, Цезарь, заткнись со своей Венерой. - В.)
Через несколько лет семья Санаевых переехала в Монголию, что по тем временам было совершенно обычным делом. Мальчика отдали в дацан Долон-Нор, для обучения грамоте. Проявив себя чрезвычайно способным учеником, он был направлен в Тибет, где много лет учился в столичном монастыре Дрепунг. Для завершения высшего богословского образования Амур, получивший духовное имя Дамби-Джамцан, посетил Индию, родину Будды Гаутамы, и вернулся в Лхассу. Там, якобы в пылу спора, Санаев убил товарища по монашеской келье. Отнять жизнь — страшное преступление для буддиста. Амур Санаев бежал в Пекин и несколько лет служил при ямыне, составлявшем календари. (Наверно, достали его эти календари, и он передал мне по наследству ненависть к линейности времени. - В. ) В 1890 году Джа-лама объявился в Монголии, выдавая себя за инкарнацию Амурсаны — джунгарского князя, полтора века назад восставшего против китайцев. (И показывал им русский паспорт, где черным по белому написано - АмурСанаев. Против этого аргумента не попрешь. - В.)
Буддистское учение о переселении душ не было для монголов умозрительной теорией. Инкарнации-хубилганы встречались в каждом монастыре. Верховный правитель Далай-лама после смерти переселялся из тела в тело. Были разработаны сложные ритуалы, позволяющие с высокой точностью распознавать младенца, получившего душу владыки буддистского царства.
С Амурсаной же была связана весьма трагическая история, затронувшая потомков Цинской династии. В 1755 году князь одного из сильных монгольских племён поднял мятеж против китайского владычества. Императорские войска быстро провели антитеррористическую операцию. Амурсана бежал в Россию и скончался в Тобольске от оспы. Требование Пекина выдать тело Петербург отверг.
Ближайший соратник Амурсаны, "полевой командир" Шидр-ван был казнён посредством удушения шёлковой тесьмой. Вскоре у китайского императора родился сын с красной полосой вокруг шеи. Духовенство признало, что Шидр-ван возродился. Младенца умертвили жестоким магическим способом, выщипав всю плоть маленькими кусочками через дырку в китайской монете-чохе. Спустя год императрица родила второго сына, чья кожа была пёстрой, покрытой оставшимися от прежней казни шрамами. Душа Шидр-вана упрямо вселялась в царских отпрысков и требовала отмщения. Только усилиями придворных лам-чародеев, применивших нечеловеческий метод укрощения духа повстанца, младенец был убит, и больше Шидр-ван не возрождался. (Это я уже цитировал по Юзефовичу, да, эпично. - В.)
Однако у могилы на тобольском кладбище необходимые ритуалы не были совершены. Посему, неизбежное случилось, и в семье Санаевых родился сын, которого назвали Амур. Воплотившийся Амурсана, спустя полтора века, вернулся в Монголию для завершения начатого. Власть и влияние Дабми-Джамцана зижделись на природных экстрасенсорных способностях и знании приёмов тибетской магии, которые способный ученик постиг в столичном монастыре.
В 1890 году инкарнацию Амурсаны арестовали китайцы, однако из-под стражи удалось бежать. Странствуя по Монголии, Джа-лама вёл активную политическую жизнь и даже съездил в Лхассу по поручению русского путешественника Козлова, чей статус в диких степях Монголии был весьма высок. В 1912 году Джа-лама принял участие в осаде занятой китайцами Кобдоской крепости. После того, как город был взят, Джа-лама приобрёл огромное влияние на местных князей, как инкарнация-хубилган, обладающий волшебными свойствами. (А где-то в 1909-10 женился, между прочим, на православной. А может и не женился, хотя бабуля по документам Прасковья Амуровна в девичестве Санаева. Гордая дочь славного отца. Она была уверена, что ее отец победил на хрен весь Китай и стал бы монгольским императором, если б не суки-большевики с их революцией и т.д. - В.)
Постепенно вокруг Джа-ламы сформировалось поистине княжеское окружение — две тысячи семей из незнатных родов, выбравших его святое покровительство. Джа-лама утвердил свою ставку возле монастыря Мунджик-хурэ. Над десятками юрт возвышался поражавший воображение кочевника невиданный по размерам белый шатёр-аил, в разобранном виде перевозившийся на двадцати пяти верблюдах. Рядом с шатром было выкопано искусственное озеро, на всей территории ставки поддерживалась идеальная чистота, что многими воспринималось как шокирующее нововведение. (Прислал бы мне парочку своих нойонов, чтобы пол подмели и потолок побелили. - В.)
Джа-лама не пил, не курил и строго наказывал подданных за пристрастие к алкоголю. (Но его голова слишком долго пробыла в бидоне с водкой, так что потомкам его добродетели не передались. - В.) Однако главный запрет буддизма, убийство, постоянно нарушался самим вождём. "Лама с маузером" лично пытал пленных и даже приказал освятить кровью китайского солдата новое знамя, сделанное после взятия Кобдо. Солдата зарубили у подножия знаменного древка и окропили его кровью парчу.
Войско Джа-ламы кормилось, угоняя скот у алтайских казахов. В нападениях на кочевья принимал участие и сам вождь. Русскому исследователю Бурдукову рассказывали об одной из таких операций: "После боя казахи разбежались, оставив несколько человек раненых. Один, очевидно тяжело раненый, статный и красивый молодой казах сидел гордо, оперевшись спиной о камень, и спокойно смотрел на скачущих к нему монголов, раскрыв грудь от одежды. Первый из подъехавших всадников пронзил его копьём. Киргиз наклонился вперёд, но не застонал. Джа-лама приказал другому сойти с коня и пронзить его саблей. И это не вызвало стона. Джа-лама велел распластать казаху грудь, вырвать сердце и поднести к его же глазам. Казах не потерял угасающей воли, глаза отвёл в сторону и, не взглянув на своё сердце, тихо свалился." Затем Джа-лама приказал целиком снять с мёртвого кожу и засолить её для сохранения. Беспримерная сила духа её обладателя делала кожу ценным ингредиентом для ламаистских богослужений. (По-моему, брехня. Хотя, кто ж его знает? - В.)
В 1921 году Монголию заняли красные. Джа-лама ушёл в Южную Гоби, в горы Шацзюньшаня. Там он создал крошечное теократическое государство. Осев на торговой тропе, свирепый князь-священник стал грабить караваны, а пленников обращать в рабов. Их руками на вершине каменистого холма он воздвиг неприступную крепость Тенпей-бейшин, где рассчитывал отбиться от войск великого северного соседа.
Однако, комиссары и не думали штурмовать замок. В 1923 году переодетый странствующим монахом офицер монгольской революционной армии проник в Тенпей-бейшин и застрелил тирана. Лишившись харизматического лидера, подданные сдали крепость без сопротивления красным цэрикам.
Отрубленную голову Джа-ламы привезли в Улясутай, насадили на пику и выставили на базарной площади, дабы все граждане Советской Монголии убедились, что разбойник мёртв. Затем её поместили в бидон с водкой и отправили в столицу — Ургу (ныне Улан-Батор). В 1925 году монголовед Казакевич украл полуразложившуюся голову Джа-ламы, погрузил в стеклянный сосуд с формалином и переправил диппочтой в Ленинград. (Он что, ничего более ценного, чтобы спереть не нашел? И ваще - бидон с водкой - не лучшее средство сохранить что-нибудь. Унюхали бы и выпили! Разве что дедуля как-то особо строго на них взирал со дна банки. Представляю дипкурьеров, которые отстреливаются от рвущихся к бидону с водкой граждан. А дедуля временами голос подает - то мантры читает, то кроет их матом, вспомнив босоногое детство в Астрахани. - В.) Питерские коллеги удалили с головы мягкие ткани и поставили экспонат "Череп монгола" на полку. Так она и хранится теперь в Музее антропологии и этнографии как экспонат Љ 3394, принося служащим запасника болезни и неприятности. (По этому поводу я уже бился в истерике летом - не, ну хлябь же твою твердь! - В.)
А где-то, вероятно, уже родился младенец, взирающий на мир тусклыми глазами умудрённого жизнью старика… (Тогда какого хрена дедуля меня достает? Багучы? Сам ты багучы! Но лучше так, а то представляю - еду в метро, напротив сидит таджик в оранжевом комбинезоне и смотрит тусклыми глазами, а потом подходит и говорит: "Что ж ты, уважаемый, родственников не узнаешь?". Смотрю, а глаза у него умудренные-умудренные. - В.)
Что касается картинки "Джа-Лама смотрит на тебя как на того, кто спёр его голову и выжрал водку из банки, где его голова хранилась".
Меня в его судьбе тоже как-то больше всего скорбный путь его башки впечатлил. Только что заметил, что эта статейка написана в рамках борьбы с Кураевым, который типа использовал мрачный образ моего дедули для очернения Рерихов и буддизма вообще. Дедуля и после смерти оказывается на что-то годен.
Выложил седьмую главу про Генриха. Думал - последняя, а вот хрена! Еще одна! Надоел мне до смерти, одни абзацы расставлять - сдохнуть можно от трудов. Эта глава вообще блевотная, ни о чем. Она должна была быть первой главой второй части, но поскольку я это все прикрыл, то стала седьмой по порядку. И она, сука, у меня от третьего лица. Вся вторая часть должна была бы быть от третьего лица, и я на хрен нарочно переписывал главки от первого в третье. А от третьего я писать вообще не умею. Ненавижу третье лицо, чтоб оно провалилось.
И я там диагностировал слэш! Интонации эти уродские, которые я ненавижу. А писал тогда, когда вообще не знал, что слэш существует, а то бы, конечно, не допустил.
Насчет нынешней книжки
Все «Детство» монотонно, потому что там только пересказ, все со стороны, отстраненно. Взрослый Гефестион на себя маленького смотрит как на странное, чужое существо. Соответственно, нет прямого действия (вошел, сел, сказал, подумал), только приблизительное описание того, что вроде бы было когда-то.
Всякая фигня про то, как книжку мне писать трудно, горемычному Может и зря я композицией пренебрегаю? В этой части книжки точно в композиции изъян. Я сейчас его как-то хаотично исправляю, всякими отступлениями, если чувствую, что монотонно – вставляю прямую речь, если чувствую, что рассуждений слишком много – вставляю анекдотец, если сплошь описания – философию какую-нибудь впихиваю. Где-то так процесс идет, если грубо. Результат мне не понятен, глаз замыливается, оценить не могу пока (через год только смогу, когда текст подзабуду).
А вот если бы я сознательно встраивал некую композиционную структуру – имело бы это смысл? Мне кажется, ни хрена. Литература, где умышленно все строится вокруг игр с композицией, к числу моих любимых не относится. Еще рассказики – Кортасара, Борхеса, это я еще нормально терплю, а когда это расползается на романище. Блин, на хрен мне этими сложными механизмами и шестеренками восхищаться, я ж не механик. Нет, это не относится к числу любимых произведений. И Пастернаку в «Живаге» эта слишком выверенная композиция с пересечениями, совпадениями, симметриями по-моему дико мешает. Нет, я за свободный поток сознания.
Одна из причин кризиса, когда я сто лет писать не мог, было то, что мне казалось, что я умею в этом деле всё. Была такая легкость в обращении со словом, интонацией, ритмами, стилями, чем угодно, что появилось чувство бессмыслицы – да, я могу написать, что угодно, о чем угодно (это еще из-за журналистики долбанной), из любой нудятины сделать конфетку, – и если так, то на хрен вообще что-то писать?
Правда, я и тогда опасность почуял, и резко развернулся, стал писать такое, что никто точно ни печатать, ни читать не будет. «Формалистические искания» – Сталина на меня не было. Бессюжетность, не прояснять героя, статика, неразделяемая смесь голосов, или наоборот попытка воссоздать фотографично реальность, только не свою – кстати, трудно дико. На этом палятся все, кто пытается фальшивые дневники дневники писать или письма. Я, например, в античных источниках четко вижу, где реальные байки из жизни, а где кто-то лет через триста для красоты досочиняет или в риторике упражняется на темы Александра.
А после кризиса когда писать начал – блин, как же трудно было! Как будто русский язык забыл. Сейчас ничего, но до прежней легкости далеко (и слава Богу).
Сейчас-то благодать! Но это для меня основное дело в жизни, и я не могу радоваться, что где-то раз в месяц меня пробивает вдохновение и что-то там пишется легко. Мне нужно каждый день писать, о Сашке думать, а не о том, что спина болит или голова трещит или дружок изменяет. А не выходит. Летом выходит – месяца два, потом перегораю, потом еще месяца два. Зимой всегда меньше, слишком отвлекающих вещей много вокруг.
Вопросы восприятия. Остается ли роза алой в кромешной тьме? Коля реально ко мне хорошо относится, или только мне это предъявляет, а на самом деле ни хрена? И может, плюнуть, и не думать, как оно там на самом деле? Может, он и сам не знает, как относится - вернее всего, и так, и эдак. У меня самого что-то слишком быстрая дружба с фотографом завязалась.
Бэнвилл «Море». Дочитал, пока фотографа ждал. Хорошая книжка. Слишком старческая, может быть, как почти вся нынешняя хорошая европейская литература. Смерть, тоска, потери, воспоминания о детстве, слишком цепкий на мелочи, близорукий взгляд. Это мне все нравится, тем более, что есть и вспышки ирландского темперамента, цинизм, широта. Чего-то все же не хватает. ХЗ чего. Как будто он боится, что его засмеют, если он начнет про вечные вопросы напрямую.
Ему за «Море» Букера дали, недовольных было много, читатели проголосовали за Исигуро, рецензенты негодовали, что ее трудно читать, там слишком много прилагательных и ему бы хорошего редактора, чтобы это все повычеркивать. Ну что за собачий бред!
(Приятное воспоминание: когда меня печатали, ваще ничего не изменили, ни буквы. Наоборот, когда я гранки правил, хотел чего-то походу почеркать, редактор подскочил, стал за руку хватать.)
Я опять сегодня Колю в ресторан сопровождал на какие-то переговоры для солидности. Но у меня серьезным быть не получалось, потому что я по дороге туда слушал Налича и ухахатывался вот над этой героико-революционной песенкой:
Замечательный у него голосок, такой глумливо-ласковый.
Потом уже, когда мы пошли прогуляться, чтобы алкоголь выветрился (я перепил малость) - я и Колю ей научил, мы под нее маршировали. Ресторан был русский и там красиво, официанты в разных холщовых фуфадьях и на балалайке играли. Пили вдову Клико. Под балалайку - самое оно. Ничего, вроде нашего Корнет-брют, но я не большой знаток, это Колин партнер все выпендривался, какие-то годы хвалил. Дегустатор, блин. А я потом божоле лакал, чтобы Коле денег сэкономить.
Иногда при встрече и разговоре с Колей я так нервничаю, то водка мне кажется водой. Я понимаю, что это неправильно, остервенело пытаюсь что-то сделать, чтобы почувствовать ее вкус, катаю ее во рту, но нет, ничего не помогает. И с коньяком также, только он не как вода, а как слабый кофе.
Я все пытаюсь найти, за что можно зацепиться в реальности.
Вспомнил. Когда в предобморочном состоянии мне кто-то совал под нос вату с нашатырем, я тоже долго-долго не мог его почувствовать, и вдыхал изо всех сил, как будто, если почувствую – вернусь. И потом пробивало. Люблю очень этот запах. Возвращение к жизни.
Счастье наложенное на хронический депрессняк – странно получается. Как у Георгия Иванова: «Словно меня отпустили на волю И отказали в последней надежде».